Свод
Шрифт:
Молодой пан замер. У самой двери, сложив руки в мольбе, так же, как и все присутствующие женщины, стояла Михалина. Ужас, отразившийся в её чёрных глазах, незримым, холодным ветром просочился и в его сердце. Челядь заметила хозяина и оживилась. Откуда ни возьмись, появился Казик:
— Пане! Пане Якуб, — лепетал перепуганный паренёк, разгоняя опускающееся на Войну оцепенение, — трэба бегці за Кліміхай, пана Рычманда нячысцікі дзяруць![i]
Война с трудом оторвал взгляд от беснующегося Свода:
— Бяжы, — коротко ответил он, приходя в себя, — хуценька[ii]бяжы, бо будзе бяда!
Шыски младший в один
Разумеется Война понимал, что это глупо: просто стоять и молчать, когда перед тобой происходит …такое. Но он не имел ни малейшего понятия о том, что ему сейчас следовало делать? Вскоре его окончательно стали донимать вопросительно-придирчивые взгляды окружающих и он не нашёл ничего лучше, чем сказать, стоявшей перед ним Михалине:
— Скоро Казик приведёт Климиху, та знает, что делать.
Девушка повернулась к пану. К своему удивлению Якуб заметил, что в её глазах уже не было страха. Полные слёз, они отражали только искреннее сострадание к несчастному.
— Можа, яму хаця б вады?[iii] — кротко спросила она и, не получив от пана какого-либо вразумительного ответа, снова отвернулась…
Климиха появилась нескоро. К тому времени пыл ранее ревевшего, словно бык Свода, заметно поутих. Пират сорвал голос и потому только сипел, дёргаясь и вперив пустой взгляд в потолок комнаты. За спиной знахарки стоял взмокший от пота Казик, державший в руках плетёный кошель старухи с её нехитрым имуществом.
Сухая и тонкая рука старой женщины привычно осенила себя и комнату «римским» крестом, а тонкие старческие губы часто зашептали непонятные слова. Климиха кивнула Казику, и тот послушно достал из закрытого холстиной кошеля кувшин.
— То свянцона вадзіца[iv], — тихо толи сама себе, толи всем, кто был в комнате, сказала бабуля.
Она аккуратно отрыла посуду, смочила в ней руки и старательно обрызгала водой всю комнату вокруг кровати Свода. Тут же тихо и без суеты знахарка значительно проредила ряды присутствующих, оставив только Казика, пана, да ещё черноглазую девушку, что стояла у двери.
Переживать-то уже было не из-за чего. С того момента, как появилась Климиха, Свод более не буйствовал, а крепости завязанных на его конечностях полотенец можно было доверять, исходя из того, что если бы и была на то божья воля, они уже давно бы порвались…
Свода бросили на холодный пол какого-то подвала. Чёрные люди, что приволокли его сюда, закрыли большим навесным замком кованую решётку и удалились. Подвал наполнился тишиной и мраком. Ричи перебрался к стене. Где-то капала вода и скреблась голодная крыса. Эхо затхлого каменного мешка, словно гладь воды, слегка потревоженная рябью от шагов незнакомцев, стало успокаиваться, скрывая под сырым и холодным покровом подземельного мрака своего нового узника.
— Ты зря
— Кто ты? — прохрипел сорванной от крика глоткой Свод и стал всматриваться во мрак.
— Кто? — переспросил голос. — Тот, кто, как и все с рождения призван был быть светлым, но в долгом пути несколько раз неосторожно оступился. Суть, что подводит итог жизни каждого из нас, посчитала, что мне не место среди светлых и отправила меня сюда, к Тёмным, великодушно перед этим позволив осмотреть привход их мрачного царства. Я упорствовал, говоря, что не столько уж я и грешен, чтобы рядиться в их сырые хламиды. В ответ, меня, как и тебя определили в эту подвальную камеру.
Я тут уже долго. Днём, случалось, даже решался сдаться на милость Тёмных. В час, когда они притаскивали очередную жертву, я просился к ним, но они, выслушав меня, отвечали, что во мне слишком много света, стало быть, нет мне пока среди них места. Когда я буду для этого готов, всё решится ночью…, да, …ночью. — Незнакомец тяжело вздохнул: — Лучше бы тебе было не знать, что такое ночь здесь. Казалось бы, всё так же, как и сейчас, ан нет.
Ночью в подвал приходят те, кого сторонятся даже Тёмные люди. Узникам, прогнившим до дна легче, они сразу проваливаются под пол. А вот таких как я, по ночам истязают тени. Они рвут на части зыбкую плоть этого мира, стараясь выгнать прочь последний божий свет, которому должно подняться вверх, в Небеса. Но вот беда, — незнакомец тихо засмеялся, — он не уходит этот свет, и каждую ночь меня ждут страдания! Это Бог, он, не отпуская моих грехов, продолжает держать меня поверх этих сырых, подвальных камней. Да, скажу я тебе, ночь здесь страшна, но, увы, бывает время и похуже. Это один день в неделю, каждый девятый день. Я называю его воскресенье. В этот день приходит Дева-отчаяние, которую узники называют Совесть. Кто бы ты ни был о, несчастный, смею заверить, что красивее дамы ты не встречал.
Казалось бы, всё ничего, к нам сирым и измученным является такая божественная женщина, но! Эта красавица приходит только для того, чтобы судить тебя. За прошлое: за каждый проступок, видимый ли скрытый. За настоящее: за то, сколько Теней ты впустил в себя своим малодушием в течение восьми прошлых ночей…
Незнакомец умолк, он плакал. Свод колебался, а стоит ли верить россказням этого сумасшедшего? С другой стороны, откуда тот узнал о том, что Ричи разговаривал с тёмными и отверг их предложение надеть их мантию? «Всё это очень странно», — подумал Ричи, встал и подошёл к решётке.
— И не надейся, — услышал он всё тот же всхлипывающий голос, — всё очень надёжно, не распилить, не выломать. А ещё боже тебя упаси кричать. Каждое громко сказанное слово усиливается здесь во стократ и не затихает до тех пор, пока все узники не улягутся на пол. Кричать же, лёжа на полу бесполезно, я пробовал. Когда кричишь в потолок, твой голос не слышен другим. Наверное, это сделано специально, чтобы ночью мы все не одурели от собственного крика. Мой тебе совет, …скоро придут тени. Лучше лечь на пол. Тени не особенно-то церемонятся, поэтому придётся много раз падать. Зачем дополнительно нагружать себя болью, поверь, каждая ночь и без того приносит всем нам достаточно страданий…