Святитель Григорий Богослов
Шрифт:
Время добровольного изгнанника в Арианзе делилось между заботами о своем крайне расстроенном здоровье и обычными занятиями: аскетическими подвигами, сочинениями и перепиской с разными лицами, преимущественно с друзьями и знакомыми.
Давно уже постоянные труды и подвиги, и административные, и аскетические, в соединении с постоянными же горестями жизни потрясли здоровье св. Григория. А последние перенесенные им испытания вместе с преклонными годами довершили дело прежних лет. Старцем, разбитым физически и нравственно, прибыл он в свой Арианз. Для поддержания угасающей жизни необходимо было лечиться, и св. Григорий не пренебрегал доступными в его положении средствами к поправлению здоровья. Первым и самым действенным врачебным средством считал он молитву. И потому почти все написанное им в это время или прямо заключает в себе молитвенное обращение к Единому Врачу душ и телес, или отпечатлено духом молитвенного настроения.
«Стражду от болезни и изнемогаю телом… Расслабли мои члены и ноги ходят не твердо… Но запрети болезни, запрети словом Своим; Твое слово для меня спасение! А если не запретишь, дай мне терпение все переносить. Пусть тление и достанется тлению; соблюди образ: тогда будешь иметь во мне и совершенного раба» [327] .
«Укрепи меня, Христе! Отчего расслаб я — Твой служитель? Бездействен язык, Тебя песнословящий; и Ты допускаешь сие? Восстанови меня и не отринь Своего священника!» [328]
327
Свт. Григорий Богослов. Молитва в болезни // Там же. С. 314.
328
Свт.
Но не пренебрегал знаменитый страдалец и обыкновенными средствами для облегчения болезненных страданий. С этой целью он, если позволяло время года и стояла хорошая погода, удалялся в поле или в лес, чтобы пользоваться чистым воздухом и спокойствием от всех житейских треволнений, а то и другое ему в его положении было очень полезно: после этих прогулок он чувствовал себя свежее и спокойнее и с удвоенным усердием принимался за свои обычные труды. «Я провожу время среди поля вдали от жилых мест и там поправляю телесное свое здоровье», — писал он в письме к Виктору [329] . «Вчера, сокрушенный своими скорбями, — говорит он в другом месте, — сидел я один, вдали от людей, в тенистой роще и снедался сердцем. В страданиях люблю я такое врачевство и охотно беседую наедине со своим сердцем. Ветерки жужжали и вместе с поющими птицами с древесных ветвей ниспосылали добрый сон даже и слишком изнемогшему духом. А на деревах любимцы солнца, сладкозвучные кузнечики, из музыкальных гортаней оглашали весь лес своим щебетаньем. Неподалеку была прохладная вода и, тихо струясь по увлаженной ею роще, омывала мои ноги. Но мною так же сильно, как и прежде, овладевала скорбь. Ничто окружающее не развлекало меня, потому что мысль, когда обременена горестями, нигде не хочет встретить утешения. И я, увлекаемый кружением парящего ума, видел в себе такую борьбу противоположных помыслов» [330] .
329
Свт. Григорий Богослов. Письмо 133. К Виктору // Там же. С. 500.
330
Свт. Григорий Богослов. О человеческой природе // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 114.
Тенистая роща навеяла на св. Григория скорбные думы о коловратности всего земного и непроницаемом мраке, скрывающем от ума человеческого тайну этой коловратности, о крайней бедности, бессилии и ничтожестве самого человека. Эти мрачные думы были рассеяны светлой, успокаивающей мыслью, что непроницаемая тьма, скрывающая от человека и мир, и его самого в неразрешимом сплетении противоречий, разрешится наконец в тот великий день, когда будут сняты покровы со всех тайн. «К чему приведешь ты меня, зломудренный язык? Где прекратятся мои заботы? Остановись. Все ниже Бога. Покорствуй Слову. Не напрасно (возобновлю опять песнь) сотворил меня Бог. От нашего малодушия такая мысль. Теперь мрак, а потом дастся разум, и все уразумеешь, когда будешь или созерцать Бога, или гореть в огне.
Как скоро воспел мне сие любезный ум, утолилась моя скорбь. Поздно пришел я домой из тенистой рощи; и иногда смеюсь над рассуждающими иначе, а иногда, если ум в борьбе с самим собой, томлю скорбью сердце» [331] .
Кроме этих прогулок по полям и лесам, св. Григорий предпринимал более отдаленные путешествия — на ксанксаридские воды [332] и в одну обитель, где тоже была купальня [333] . Крайнее расслабление, которое он чувствовал, особенно в ногах, не позволяло ему совершать эти путешествия иначе, как на носилках. В подобных случаях за ним ухаживал кто-нибудь из немногих оставшихся у него родных [334] . А дома во время болезненных припадков прислуживала ему одна благочестивая женщина, посвятившая себя, как видно из письма св. Григория к Кастору [335] , вообще делам милосердия.
331
Там же. С. 116–117.
332
См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 125. К Олимпию // Там же. С. 496.
333
Обители этой св. Григорий не называет по имени. См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 126. К Олимпию // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 496.
334
См.: Там же.
335
См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 210. К нему же [К Кастору] // Там же. С. 543.
Но и во время болезни, как и в минуты облегчения от нее, св. Григорий жил не для себя, а для других. Из его довольно большой и довольно разнообразной переписки с разными лицами, которую он вел в последние годы жизни, мы видим, что он постоянно откликался на все важнейшие вопросы своего времени и спешил принимать участие во всех нуждах и близких, и неблизких ему лиц. Первое место между всеми его заботами принадлежало Святой Церкви, как ей же принадлежало и первое место в его сердце. Зорко следил он за всеми ее врагами и чутко отзывался на каждую ее нужду.
Так, вскоре по прибытии своем в Арианз он принял на себя управление Назианзской церковью [336] . Очень немного дошло до нас сведений о действиях св. Григория во время этого последнего временного управления его Назианзской церковью [337] , но мы уверены, что и теперь, как в былое время крепкого мужества, он не упускал из виду ни одной полезной меры, которая могла бы содействовать благу его церкви. Из писем его мы узнаем, что в это время он вел деятельную борьбу с аполлинаристами, которые особенно начали распространяться и усиливаться к концу его жизни. Ловкие и решительные еретики, воспользовавшись одной из поездок св. Григория на ксанксаридские воды, добыли себе своего епископа в Назианз. Им подслужились этой услугой два проезжавших мимо епископа, «низложенные на Вселенском Восточном и Западном Соборе», как выражается св. Григорий в письме к Олимпию [338] . И св. Григорий вступил с ними в решительную борьбу. Но эта борьба в соединении с неприятностями, которые заставил его испытать епископ Кесарийский Елладий, и интригами, которые вели против него его ближайшие помощники и сослуживцы, слишком тяжело отозвалась на больном и дряхлом старце, и он стал просить епископов, чтобы сняли с него бремя управления этой церковью, сделавшееся ему не по силам.
336
Из писем св. Григория видно, что он не сразу по возвращении из Константинополя в Арианз принял на себя управление Назианзской церковью. В письме к епископу Тианскому Феодору он говорит: «Поелику вы изъявляли свое неудовольствие, порицая мое удаление, и сам я не мог перенести упреков, какие делал мне всякий, время было тяжелое, угрожало нам нашествием врагов к общему вреду всей Церкви; то наконец побежден я и сознаю над собою победу, болезненную для тела, но не худую, может быть, для души. Отдаю Церкви это смиренное тело, пока будет оно в силах, признавая для себя лучшим скорее потерпеть что-нибудь во плоти, нежели страдать духом и приводить в страдание многих, которые возымели обо мне худое мнение, потому что сами страждут» (Свт. Григорий Богослов. Письмо 139. К епископу Феодору // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 502–503).
337
В первый раз он управлял ею при жизни отца, в качестве его помощника, а после его смерти (374 г.) и до отбытия своего в Константинополь (378 г.) самостоятельно.
338
См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 125. К Олимпию // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 496. Это был Второй Вселенский Собор.
«Свидетельствуюсь пред Богом и пред избранными Ангелами, — пишет он к епископу Тианскому Феодору, — что сия паства Божия несправедливо страждет, оставаясь без пастыря и без епископа по причине моего омертвения, потому что меня держит болезнь, которая вдруг удалила от дел церковных, и теперь ни к чему я не годен, непрестанно нахожусь при последнем дыхании и еще более обременяюсь делами… Позаботься о своей [339] церкви, как сам заблагорассудишь, и не презри ее в расстроенном состоянии, которого она не заслужила. Не говорю уже о прочем; что сделали ей и чем угрожают восставшие ныне аполлинаристы, осведомись об этом от господ сопресвитеров моих, от хорепископа Евлалия и от Келевсия, которых с намерением послал я к твоему благоговению. Остановить это не моим уже летам и не моей немощи…» [340] «Да престанет входить, — пишет он в другом письме к тому же Феодору, — в исследование о моих делах господин мой боголюбивейший епископ Елладий, ибо доискивается сего не духовными средствами, но околичностями, показывающими сварливость, не по строгости церковных правил, но в удовлетворение гневу, что обнаруживают время и многое вместе со временем приведенное в действие без всякого к тому основания… Если бы я имел столько телесного здоровья, чтобы мог править церковью в Назианзе… то я не настолько жалок и несведущ в божественных постановлениях, чтобы стал или презирать церковь, или гоняться за удобствами жизни, имея в виду награды, какие уготованы трудящимся по Богу и употребляющим в дело вверенный им талант» [341] . «Когда, оставив чужую сторону, — говорит св. Григорий в одной заметке для самого себя, написанной после того, как он окончательно сложил с себя управление Назианзской церковью, — возвратился я в отечество и с удовольствием увидел родную землю и любезный мне народ, тотчас пришел мне на мысль ковчег, который один избежал потопления в справедливо погибшем мире; потому что и отечество мое, когда в нем оскудевало уже почти правое учение, спас древом великий отец мой, соделав его всецелым чтителем Всецелой Троицы. Сей-то народ, страждущий от безначалия, подобно кораблю, который, среди глубин лишившись кормчего, обуревается волнами, хотел я спасти от величайших бед… но… Во-первых (кто бы мог ожидать этого?), были ко мне недобры занимающие вторые степени престола, старейшины, председатели народа, это прекрасное сонмище. Иные, кого удерживал еще малый остаток стыда, люди, подобно иным хитонам, двуличные и двуцветные, наружно стояли за меня, а внутренне были худо ко мне расположены… Другие же не тайно, но слишком явно были ко мне неприязненны; они устыдились бы показаться ничего не значащими в своей злобе» [342] .
339
Епископ Тианский был митрополитом церковного округа, к которому принадлежала и Назианзская церковь, вот почему св. Григорий называет ее его церковью.
340
Свт. Григорий Богослов. Письмо 152. К Феодору, епископу Тианскому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 510–511.
341
Свт. Григорий Богослов. Письмо 183. К Феодору, епископу // Там же. С. 526. Сравнивая довольно неопределенные намеки в этом письме на интригу, которую вел против св. Григория Елладий, с другими местами в сочинениях святого отца, можно догадываться, что Елладий не верил в расстройство здоровья св. Григория и тайно разузнавал, действительно ли он так болен, как говорит и как можно заключать по его частым отлучкам на теплые воды. Притом есть причины думать, что св. Григорий едва ли не из Арианза управлял Назианзской церковью. Это было тем легче, что Арианз был очень близко от Назианза, а для больного и расстроенного святителя было тем удобнее, что здесь у него были родительский дом, садик, вблизи рощи и источники… По крайней мере, ни в одном письме, ни в одном сочинении, написанном св. Григорием за последние семь лет его жизни, он не говорит, чтобы жил в Назианзе, тогда как он часто говорит о своем доме в Арианзе. Притом сохранилось одно письмо к епископу Тианскому Феодору, в котором св. Григорий приглашает этого епископа на праздник мучеников и «для рассуждения о делах церковных» в Арианз. Во всяком случае, несомненно, что св. Григорий чаще жил в Арианзе, чем в Назианзе (см.: Свт. Григорий Богослов. Письма 122 и 123. К Феодору, епископу Тианскому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 495). Все это вместе взятое подавало повод многочисленным недоброжелателям св. Григория, в том числе и Елладию, толковать, что он под предлогом болезни заботится только об удобствах жизни и вовсе нерадит о церкви, управление которой на себя принял.
342
Свт. Григорий Богослов. К себе самому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 278–279.
Просьба знаменитого труженика была уважена, и Назианз получил епископа в лице Евлалия. Радость свою по случаю назначения этого достойного епископа св. Григорий выразил в письме к св. Григорию Нисскому [343] . Из этого письма видно, что отношения между св. Григорием Богословом и Евлалием были самые дружественные. «…Вашими молитвами, — выражается он в этом письме, — дан пастырь, достойный вашего благочестия: это достоуважаемый Евлалий, боголюбивый епископ, на руках которого желал бы я умереть» [344] .
343
Вероятно, это был тот хорепископ Евлалий, которого св. Григорий посылал вместе с Келевсием к епископу Тианскому ходатайствовать об увольнении своем от управления Назианзской церковью.
344
Свт. Григорий Богослов. Письмо 182. К Григорию Нисскому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 525.
Но не об одной Назианзской церкви заботился св. Григорий в это время. Общая судьба Христовой Церкви занимала его еще более. Враги ее были его врагами, где бы он их ни находил. А их было очень много и вблизи, и вдали. Ариане, македониане, евномиане, аполлинаристы всевозможных оттенков были на каждом шагу. Дерзость всех этих еретиков равнялась их многочисленности. Особенно опасны были аполлинаристы, как более сближавшиеся с общим сознанием, чем утонченные ариане и духоборцы. На них вообще и правительство, и народ смотрели довольно снисходительно, может быть, потому, что безобразные комбинации этой ереси не были еще разоблачены во всех подробностях. Но то, что могло укрыться от правительства и от толпы, не могло укрыться от величайшего богослова своего времени. Св. Григорий ясно видел, что аполлинаристы не менее опасны для Церкви, чем и все другие тогдашние еретики, и потому преследовал их везде всей силой своего ума, знания и энергии. «По-видимому настоящая жизнь наша, — пишет он Нектарию Константинопольскому, — во всем оставлена без Божия попечения, которое охраняло церкви во времена, нам предшествовавшие. И у меня до того упал дух от бедствий, что я не считаю несчастиями собственных скорбей в жизни своей, хотя они весьма тяжки и многочисленны и, приключившись кому иному, показались бы неудобовыносимыми, но смотрю на одни общие страдания церквей, об уврачевании которых если не заботиться в настоящее время, то дело дойдет постепенно до совершенной безнадежности. Еретики ариане и евдоксиане, не знаю кем подвигнутые к безумию, как будто получив на то свободу, выставляют напоказ свой недуг, собирая церкви, как будто делают это по праву. А спорливые последователи Македония дошли до такого безумия, что, присвоив себе имя епископов, появляются в наших местах, называя своим рукоположителем Елевсия. Домашнее же наше зло, Евномий, не довольствуется чем-нибудь обыкновенным, но считает для себя потерей, если не всех увлек с собой в погибель. Но это еще сносно; всего же тягостнее в церковных бедствиях дерзость аполлинаристов, которым, не знаю как, твоя святость попустила присвоить себе наравне с нами власть иметь свои собрания… Ибо если дозволяется им, как благочестивым, учить сообразно с их образом мыслей или свободно проповедовать содержимое ими учение, то не явно ли сим осуждается учение Церкви, как будто истина на их стороне? Ибо неестественно быть истинными двум противоположным учениям об одном и том же. Как же твой великодаровитый и высокий ум потерпел, чтобы не воспользоваться обычной свободой к уврачеванию такого зла? Но если прежде не было сделано этого, по крайней мере теперь да восстанет твое неукоризненное в добродетели совершенство и внушит благочестивейшему царю, что не будет никакой пользы от всей заботливости его о церквах, если такое зло, стремящееся к ниспровержению здравой веры, усилится по причине данной им свободы» [345] .
345
Свт. Григорий Богослов. К Нектарию (Послание 2) // Там же. С. 537–538.