Святослав, князь курский
Шрифт:
Если Олег, покинув Тамутарху, или Тмутаракань, чувствовал себя в Чернигове как рыба в воде, то Феофания была бы там тоже рыбой, но выброшенной из воды на берег и задыхающейся от непривычной среды. Потому-то покидать полюбившийся ей город она не собиралась ни под каким видом. Вместе с тем не раз просила Олега Святославича рас-статься с половчанкой и возвратиться в Тамутарху, но тот лишь отмахи-вался от нее, как от надоедливой своим жужжанием мухи, отделываясь короткой фразой, что на Руси дела делаются не в Тмутаракани, распо-ложенной у черта на куличках, а в Киеве, Чернигове и Переяславле.
— Пора бы знать! — злился Олег.
Феофания, как истинная патрицианка и византийка, мать трех кня-жичей, правда, сын Иоанн вскоре умер, и княжны Анастасии, была гор-дой женщиной, а потому смиряться с положением всего лишь тени при супруге не желала. И как следствие этого между ней и супругом нача-лись частые раздоры, приведшие к тому, что Олег полностью отдалился от нее и демонстративно проводил все свое время у новой законной же-ны, молодой и по-своему красивой. Даже находясь первоначально в Тмутаракани, Олег и половчанка Анна жили уже в отдельном дворце от Феофании. А после того, как Анна стала что ни год приносить ему сы-новей, то он и старших своих Всеволода и Глеба забрал у Феофании и отдал Анне. С Феофанией же осталась только дочь Анастасия.
Когда же Олегу удалось при поддержке нового тестя, хана Осолу-ка, и его степных воинов отобрать у Мономаха Чернигов, то Анна с ра-достью переехала вместе с ним и детьми в этот город, а Феофания оста-лась в Тамутархе как бы в качестве представителя князя на этой земле.
В Тмутараканское княжество чуть ли не ежедневно прибывали то купцы, то послы, и это требовало постоянного присутствия князя для решения государственных дел, а Олег не мог отлучиться из Чернигова, поэтому предложение Феофании, находясь в Тмутаракани, заниматься вопросами урегулирования отношений с соседями, пришлось как нельзя кстати.
Со временем, Феофания, войдя в роль правительницы обширного русского княжества, действовала уже без оглядки на князя Олега, решая все вопросы по собственному усмотрению. Олег понимал, что супруга хитрит и злоупотребляет его доверием, но сделать ничего не мог: ну не пойдешь же войной на собственную жену. Да и в измене ее обвинить было трудно: она, будучи от природы не только женщиной властолюби-вой, но еще и смышленой, всегда действовала от имени князя.
Впрочем, такой поворот событий, по-видимому, устраивал не только ее, но и в определенной мере князя Олега, развязав ему руки как в делах любовных, так и внутрикняжеских. Однако самолюбие его было уязвлено, а потому он старался о Феофании не упоминать, чтобы не бе-редить старую рану. А чтобы хоть какой-то контроль иметь над первой, а на деле уже бывшей, супругой, отправил в Тмутаракань своего млад-шего брата Ярослава Святославича. Такой демарш Олега теперь уже не нравился Феофании, единовластие которой стало вдруг ограниченным, но она смирилась с этим, чтобы, вообще, всего не лишиться. И, как по-говаривали досужие тмутараканцы, даже стала тайной любовницей кня-зя Ярослава. А почему бы и не стать — ведь женщина была видная и многим желанная.
Будучи по натуре довольно воинственным, не лишенным личной храбрости и мужества, князь Олег был не против похода в Степь, но из-за родственников жены, а теперь и младшего сына, приходилось отка-зываться, находя благовидные предлоги, хотя бы сказавшись больным.
«А вот переяславский князь, недавно женатый во второй раз, со своей супругой расставаться не побоялся, хотя и ему, возможно, хоте-лось остаться в тепле и неге», — мелькнуло в голове Святослава, где-то в глубине души не одобрявшего поведение родителя, но он тут же про-гнал эту крамольную мысль. Сказано же: «Да не осудит сын отца!». — Хорошо, что хоть самого отпускает…»
Впрочем, почему князь Олег Святославич не желал идти в этот по-ход, точно никто не знал. В чужую-то голову не заглянешь! Тут и в сво-ей не всегда разберешься, так что же говорить о чужой… Потемки!
Построившись в походный порядок: киевляне во главе с великим князем Святополком Изяславичем — в центре, Владимир Всеволодович со своими сыновьями и переяславцами — одесную от них, а черниговцы во главе с Давыдом Святославичем и другими меньшими князьями — ошуюю [37] , — двинулись к сторону Хорола. В санном обозе везли провиант для ратников и коней, а также воинские доспехи. Ведь в доспехах зимой в походе особо не пощеголяешь: во-первых, довольно тяжелы, а потому их надевали только перед боем, во-вторых, так накалялись холодом, что от него не спасали ни нательное белье, ни кожаные подстежки. Однако оружие: копья ли, мечи, боевые топоры да палицы, а также луки и колчаны со стрелами — каждый воин, будь то дружинник, гридень или кметь из смердов, всегда держали при себе. С обозом же шли переяславские монахи и священники с хоругвями и крестами, словно во время крестного хода.
37
Ошуюю, одесную — слева, справа.
«Эти-то зачем? — удивлялись, глядя на невиданное дело с черно-ризцами, не только простые ратники, но и князья. — Чтобы рясами нас от вражеских стрел и копий защитить? Тогда уж лучше бы монашек да монахинь побольше: те хотя бы своими подолами воев если не от стрел и мечей уберегли бы, то иным чем позабавили». И спешили за разъяс-нениями к князю Владимиру Всеволодовичу.
«Зря зубоскалите, — был серьезен тот. — Вот приустанут пешцы, утомятся, они, черноризцы, пением своим и приободрят их, и придадут духу да силушки… И не только распеванием псалмов и гимнов священ-ных, что уже само по себе хорошо, но и пением мирских бывальщин, особенно тех, под которые ноги в пляс просятся — я приказал разучить»!
«Оскоромятся! Ох, оскоромятся-то, длиннополые! — шутили князья уже более сдержанно, подразумевая, что в мирских песнях достаточно сальностей и двусмысленностей, специально приуроченных для потехи плоти. — До конца жизни греха этого не отмолить».
«Ничего, — следовал ответ переяславского князя, — потом, по воз-вращении, если, дай Бог, живы будут, в тиши монастырской все отмо-лят да отговеют. Вот грехи-то и отпустятся».
Крыть было нечем. К тому же, как вскоре убедились даже самые закоренелые скептики, священный причт [38] лишним не был, хлеб попус-ту не переводил, а своим пением, терпением и послушанием действи-тельно ободрял и воодушевлял ратников, вселял в них силы и уверен-ность.
38
Причт — служители и певчие в православной церкви; в переносном смысле — чье-либо окружение.
В субботу пришли на берег Хорола, и тут из-за бесснежия в степи пришлось расстаться с санями, которые тут же и бросили среди чистого поля вместе со всей упряжью, теперь уже бесполезной и ненужной. На-деялись на обратном пути, если повезет, забрать. Да удастся ли… На освободившихся из упряжи лошадей в специальных переметных сумах, переброшенных через круп, погрузили часть провианта и воинских дос-пехов. Под это же дело были задействованы и заводные лошади стар-шей дружины. Однако большую часть запасов хозяевам пришлось взять с собой или, если это были кольчуги или пластинчатые панцири на ко-жаной основе, одеть на себя.
Святослав мог бы и далее везти свой доспех на заводном коняшке, как сделали это его братья, но юное честолюбие заставило его облечься в кольчугу с серебряным зерцалом на груди. Правда, по совету старого и опытного воеводы Петра Ильина поверх кольчуги он одел еще и ме-ховую шубу, надежно защищающую от холода и ветра. Благо, что дви-гаться ему приходилось не пеше, как простым воям, а верхом на гнедом спокойном, но быстром и выносливом коньке Ветерке. А вот шлем, по-дарок батюшки, он по-прежнему держал притороченным к седлу, обхо-дясь пока что теплой собольей шапочкой с малиновым верхом из плот-ной камки.