Святослав, князь курский

Пахомов Николай Анатольевич

Только ли рыцарские побуждения и личное благородство князя привели к такому решению или тут таились более прозаические моти-вы: нежелание Владимира Всеволодовича начать кровопролитие с коле-на ханов Осеневых, с которым он совсем недавно породнился — трудно сказать. Переяславский князь не любил раскрывать своих мыслей даже перед близкими друзьями, справедливо полагая, что в это неспокойное и тревожное на Руси время любой друг может оказаться вскоре врагом.

Подскакав к вратам, трубач громко протрубил, призывая жителей града к вниманию, после чего горластый знаменосец громко прокричал требование русских князей, пообещав никого не трогать, а только взять откуп. Шуруканцы, недолго совещаясь, видимо, уже заранее готовы были к ответу, заявили, что сдают город без сопротивления и готовы откупиться. Сами же открыли все городские ворота и вышли навстречу русскому войску с дарами: хлебом, рыбой, медом. Всем князьям в каче-стве личного подарка вели степных скакунов светлых мастей: от сереб-ристо-серой до золотисто-соловой.

Чтобы не было неожиданностей, Святополк Изяславич, опять же по совету переяславского князя, входить в город русским дружинам запретил, а, взяв откуп, расположился лагерем недалеко от города, что-бы дать отдых воинам и подкрепиться горячей пищей. По всему биваку немедленно запылали костры, на которые были поставлены большие котлы, принесенные жителями города, и в них вскоре ароматно забуль-кала похлебка из мяса молодых барашков, приведенных в русский стан опять же жителями града, и пшена, припасенного самими ратниками.

Подкрепившись горячей пищей, выставив конные заставы и пешие охранения, в одно из которых напросился княжич Святослав Ольгович, мечтавший о воинской славе — иначе зачем же он столько занимался воинскими упражнениями с дядькой Ратиславом, старым отцовским воеводой, потерявшим в битвах левый глаз и левую руку — русские дружины, не разоблачаясь, устроились на ночной отдых, чтобы сле-дующим утром уже идти к городу Сугрову. Бескровная победа окрыля-ла ратников — и в русском стане долго не замолкало веселое оживление, повсюду слышны были шутки и смех. Только уж в полночь, когда звез-ды густо усыпали небесный свод и явственно обозначилась дорога бо-гов — Млечный Путь, все затихло.

Когда же подошли к Сугрову, городу, стоявшему на холме в излу-чине реки, то проделали ту же манипуляцию: направили послов с пред-ложением о сдаче на милость победителя. Но сугровцы, в отличие от шуруканцев, от почетной сдачи отказались, понадеявшись на крепость стен города и свое многолюдство. Одетые в кольчуги и кожаные панци-ри, а то и просто в стеганые халаты, вооруженные луками и копьями, сугровцы воинственно размахивали руками и громко кричали что-то обидное со стен града.

«Теперь придется идти на слом, — узнав ответ горожан, молвил с нескрываемым сожалением Владимир Всеволодович и приказал пешим полкам готовиться к штурму. — В прибрежных рощах рубите жерди и вяжите лестницы. Плетите большие щиты из лозняка и прочего кустар-ника, чтобы укрыть ими тех, кто «бараном» или «соколом» [46] будет во-рота вышибать».

46

«Баран», «сокол» — название тарана, изготовленного из крепкого дерева, которым выбивались ворота или разрушались стены.

— На слом! — прискакал к своим дружинникам с горящими от воз-буждения предстоящего штурма глазами княжич Святослав. — Князь переяславский объявил штурм города! Готовьтесь! Лестницы там… щи-ты…

— Порты свежие… — не удержался от язвительного намека один из дружинников.

— А это… зачем? — не понял Святослав.

Съязвивший дружинник благоразумно промолчал, зато брат Все-волод, ехидно улыбаясь, пояснил:

— А это, когда с перепугу одни порты обмараешь, чтобы потом чистые надеть, если повезет в живых остаться. — И откровенно рассме-ялся: — Ха-ха-ха!

Но присоединиться к его смеху желающих не нашлось — пред-стоящий приступ на увеселительную прогулку мало походил и на весе-лый лад мало настраивал. Потому многие вои на шутку Всеволода лишь молча хмурились да кисло улыбались.

— Да ну тебя, — с почти детской обидой и долей раздражения от-махнулся от Всеволода Святослав. — Тут о деле, о штурме речь ве-дешь… о славе и воинской удали. А ты, братец, о чем зря…

— Чему ты радуешься, дурашка? — попытался урезонить младшего брата Глеб, остужая его воинственность. — Разве сражение не лучше без сечи выигрывать? Например, город Шурукана… И добыча знатная дос-талась, и вои наши все целы! А ты — «На слом, на слом!». А при сломе этом и живота лишиться недолго. Так что радостного тут мало, братец Святослав, свет Олегович. Посдержанней надо быть, посдержанней… И на Всеволода не обижайся за дурачество его… Он ведь без злобы… так, ради красного словца…

Глеб, как и Всеволод, был рожден от Феофании, правда, двумя го-дами позже. И в нем текла кровь гордых греческих патрициев, но он был мягче, добрее и рассудительнее. Поэтому, «сгоняя» со Святослава излишнюю восторженность, он действовал мягче и доброжелательней, без колкостей и подначек, оберегая юное самолюбие младшего Ольго-вича.

— Да ну вас! — совсем по-детски расстроился Святослав. — Вам хо-рошо о том рассуждать: сами-то не раз в настоящей сече побывали, а мне пока не довелось.

— Успеется, брат, — то ли ободряюще, то ли успокаивающе похлопал его по плечу, специально приблизившийся к нему вплотную Глеб. — Успеется. Еще как успеется!

— Вот именно: успеется, — подтвердил уже вполне серьезно и Всеволод, который был не только на целых тринадцать лет старше Святослава, но почти и на голову выше него и остальных братьев. В нем явно проявилась порода матери, греческой патрицианки Феофании, кровь которой сказалась не только в росте Всеволода и грузности его тела, но в темном цвете волос, продолговатом, с легкой горбинкой носе, больших черных, немного на выкате глазах. Впрочем, больших различий между Ольговичами, несмотря на разность матерей, не было — сказалась порода отца, потомка легендарного Рюрика и Ярослава Мудрого, в детях которого смешалась кровь храбрых русичей и неистовых скандинавов-викингов из рода Олафа Первого, короля шведского. [47]

47

Женой Ярослава Мудрого была Ингигерда, в крещении Анна, в схиме Ирина, дочь шведского кроля Олафа Шётконунга и от этого брака были его сыновья, в том числе Святослав Ярославич, отец Олега и дед Святослава Олеговича.

Одернув меньшого, Всеволод на всякий случай попросил Глеба присматривать за Святославом, когда тот отъехал от них:

— Горяч наш жеребчик, не объезжен еще, как бы беды с ним не случилось! Глаз да глаз за ним нужен! Сам присматривай и воеводам о том прикажи.

— Присмотрим, — заверил Всеволода Глеб. — Сам присмотрю и дру-жине прикажу. Что же до воевод, то Петр Ильин, воевода отца, как тень, постоянно возле него. Видно, наказ батюшки исполняет.

— Воевода Петр — это хорошо, но и ты не забывай, — еще раз преду-предил Глеба Всеволод, ставший в походе для младших братьев «в ме-сто отца».

Город по приказу переяславского князя был взят в кольцо русски-ми отрядами и постоянно осыпаем со всех сторон стрелами с горящей паклей, прикрепленной у наконечников.

«Шурш! Шурш!» — срываясь с тетивы тугих луков, раз за разом тревожно шуршали в тусклом небе стрелы, чертя дымные следы, кото-рые, как в большой и жирной точке, сходились в осажденном городе. Обычно стрелы летят с легким шорохом или же свистом, эти же летели с шуршанием и шипением, наводя дрожь и тоску на осаждаемых. Воз-можно, потому эти стрелы русичи и называют загадочным словом «шершерами», вроде бы ничего не значащим и не объясняющим, лишь в своем звучании напоминающем звук полета зажигательных приспособ-лений. Как ни боролись защитники города с огнем, он вскоре запылал, подожженный во многих местах. Языки пламени и дымные столбы, взметнувшиеся за крепостными стенами, послужили сигналом для на-чала штурма.