Святослав, князь курский

Пахомов Николай Анатольевич

Расстояние, разделявшее вражеские войска, быстро сокращалось. И вот произошел скоротечный встречный лучный бой, когда два шурша-щих потока стрел на какое-то мгновение закрыли солнце и небо, выис-кивая жертвы для своих жал, после чего рати сошлись в мечной и ко-пейной сшибке. Сеча была зла и упорна: русичами двигал дух только что одержанных побед и уверенность в своих силах, а половцами жажда мщения за гибель своих сородичей. Но вскоре половцы, не выдержав напора русских дружинников и пешцев, стали поворачивать назад. А вскоре совсем побежали с поля боя. Русские же полки, придерживаясь строя, называемого между собой как и во время кулачных боев «стен-кой», стали преследовать бегущего противника. В плен почти никого не брали — в горячке боя было совсем не до того — только секли.

Сколько верст преследовали русские дружины убегавших полов-цев, никто не считал, как не считал количества повергнутых врагов. Только надвигающаяся ночная мгла остановила наступательный порыв русских воинов: конников и пешцев.

— Собрать ратников, навести порядок в дружинах, — распорядился великий князь. — Отдохнуть и готовиться к завтрашнему бою.

Заиграли призывно трубы, замелькали в вечернем сумраке конные вестовые, передавая приказы князей. Закричали, надрывая голоса сот-ники и десятники, собирая вокруг себя оставшихся в живых воев, чтобы восстановить боевой порядок. Монахи, рудознатцы и костоправы [48] при свете костров оказывали помощь раненым. Тем, кому помощь людская была уже не нужна, тихим голосом шептали молитвы, провожая в мир иной.

48

Рудознатцы и костоправы — лекари, умеющие травами и заговорами останавливать кровь, вправлять вывихи, соединять перебитые кости.

До полуночи гомонил русский стан, а потом притих, натруженный дневной битвой. Только ночные дозоры не смыкали глаз, зорко вгляды-ваясь в ночную темень. Хоть и побиты были половцы, а все-таки…

Но половцы ни этой ночью, ни следующим днем вблизи русского стана не появлялись, дав возможность русским дружинникам субботу и воскресенье отдохнуть и перевязать чистыми тряпицами раны да помя-нуть глотком-другим медовухи павших товарищей. Монахи, расставив прямо в степи на невысоких сборных деревянных поставцах переносные алтари, иконы и прочие церковные принадлежности, отслужили благо-дарственный молебен по живым и заупокойный — по павшим.

В понедельник, 27 марта, на страстной седмице, русские дружины, придерживаясь боевого порядка, дошли до реки Сальницы, где, как за-пишут впоследствии ученые монахи-летописцы, «узрели половцев в великом множестве, словно лес стоящий против них». Святослав, уви-дев множество русских воев, вышедших походом в степь, счел по своей юношеской наивности, что их сила несметная, неисчислимая, но когда же узрел половецкие орды, то понял, что русичей всего лишь капля в людском море половцев. И стало тревожно и как-то душно, словно гор-ло перехватило невидимой вервью. «Неужто собралось все Поле Поло-вецкое?» — безмолвно вопрошал он братьев очами. «А то!» — хмурились также молча те.

Половецкие ханы решили русское войско разорвать на две части, чтобы потом, окружив каждую, проще было уничтожить, потому и бро-сили несколько тысяч конницы на центр русских полков, состоявший из киевских дружинников и ополченцев. Киевляне стойко приняли удар, выпустив в скачущую лаву по паре стрел — больше просто было не ус-петь — и выставив перед собой червленые щиты и жала копий, древки которых упирались не в снежный наст, а в твердь земли-матушки, для пущей крепости.

Стрелы сделали свое дело, проредили несущуюся лаву, но остано-вить ее не смогли. Не остановили ее и жала выставленных вперед ко-пий: даже мертвые лошади и всадники, подпираемые сзади воющими и дико ржущими живыми, смяли с разгону несколько рядов пешцев, увяз-нув лишь на восьмом или десятом. И началась рубка и сеча, страшная в своей безысходной обреченности. За яростным скрежетом и звоном ме-талла о металл не стало слышно ни людских стонов, ни предсмертных хрипов сотен и сотен лошадей.

Выполняя поставленную задачу, половцы вновь и вновь бросали на чело русских дружин все новые и новые лавы, идущие уже по трупам своих соплеменников. И киевляне не выдержали, стали прогибаться. Еще мгновение, еще один напор со стороны половцев — и беда: они по-бегут.

Находясь на правом крыле русской рати, переяславский князь, сам изрядно теснимый половцами, это скорее почувствовал каким-то внут-ренним чувством, чем увидел очами и понял умом. Почувствовал и принял решение.

— Воевода Дмитрий, — приказал он Дмитрию Вороничу, своему верному и опытному воеводе, — командуй тут!

— А ты, князь? — смахнув дланью кровь и пот с лица, поинтересо-вался воевода, уже успевший, как и его князь, побывать в сече с полов-цами.

— Я с детьми — к киевлянам! Иначе беда! — кратко бросил Влади-мир. — Не выдержат…

— Дружинников возьми, понадежней… — поняв замысел своего князя и не думая отговаривать его от рискованной затеи, посоветовал Воронич.

— Возьму. А еще черноризцев… мой последний резерв, как говорят ромеи, — скривил он в ироничной усмешке губы.

— Зачем? — не скрыл удивления воевода.

— А пусть своим бесстрашием сильных духом — воодушевят, а ко-леблющихся — сделают сильными. Затем и брал… — коротко, с приды-ханием, пояснил на ходу.

— Береги себя, князь! — перекрестил Владимира Всеволодовича крестообразной рукоятью меча воевода Дмитрий Воронич. — Береги! Ибо помни: без тебя — нам всем тут гибель… Святополк не устоит… не той закалки булат…

— И ты, воевода, береги себя, — сказал Владимир тихо и тут же, взяв с собой сыновей своих Вячеслава, Ярополка, Андрея и Юрия, успевших побывать уже не в одной стычке с половцами, а потому подъехавших по зову к нему разгоряченными сражением и тяжело дышащими, на взмы-ленных, покрытых потом конях, направился в самую гущу боя. За ним устремились полторы сотни ближайших дружинников — его последний резерв и весь оставшийся в живых клир, едва поспевавший бегом за всадниками.

— Кто Бог более великий, чем Бог наш?! — с таким возгласом поя-вился переяславский князь перед киевскими дружинниками. — Вои! — обратился он к ним. — Посмотрите, как на смерть идут мирные и безо-ружные иноки. — Иноки, участь которых уже была определена, ибо им, беззащитным перед вражескими стрелами, дротиками, саблями и копь-ями, было не уцелеть, распевая псалмы, действительно шли только с крестами и хоругвями. — Так неужели мы, вои-русичи, с детства при-ученные к рати, посрамим честь русского оружия?! Неужто посрамим честь веры Христовой?!

— Не посрамим! — взревели медведями дружинники переяславского князя.

— Не посрамим! — присоединились к ним ближайшие киевляне. — Умрем, но не посрамим, ибо еще князь Святослав Игоревич говаривал, что мертвые сраму не имут! [49]

— Вот именно: мертвые сраму не имут! — крикнул князь Владимир и, пришпорив своего коня, заставив его взвиться свечкой, повел переяс-лавцев и киевлян в бой.

Казалось бы, что такое сотня-другая ратников, когда сражаются тысячи, десятки тысяч? Пылинка в море песка, снежинка в заснеженном поле, капля воды в реке! Однако появление переяславского князя и его детей в первых рядах сражающихся, беспримерный подвиг идущих на явную смерть безоружных иноков, воодушевил киевских ратников, придал им новые силы. Они поднапряглись, поднатужились — и выпра-вили, казалось бы, уже безнадежное, положение. Русские дружины вы-стояли, а атакующий напор половцев иссяк, и теперь уже половцы все чаще и чаще стали поворачиваться спиной к русским ратникам, спеша покинуть ратное поле.

49

Мертвые сраму не имут (не имеют) — выражение, приписываемое летописями князю Святославу, сыну Игоря и Ольги.