Святой в миру
Шрифт:
Доран отвёл глаза, но, глядя в пол, спросил:
– Неужели вы совсем неспособны понять ... его боль? Вам не жаль его? Ведь его уже нет...
– Я предлагал ему любовь - бесплотную, одухотворяющую и вечную. С трёх ярдов. Он хотел другой. Которой нельзя понять без того, чтобы сразу не оказаться по ту сторону добра и зла, где начинается дурная мистерия метановых испарений гнилых болот. Некоторые этих границ не видят. Другие переступают через них. И первых, и вторых становится всё больше. Но всегда останутся и те, кто эти пределы видит и переступить не захочет. Тысячи падут, но десяток устоит. Я буду в их числе, Доран. Даже если устоят всего семеро - одним из них буду я. Даже если устоявших останется трое - там буду я.
– Он плюхнулся на постель.
– Видит Бог, мужеложство - не угроза державе и не тема для разговора. Но давайте начистоту.
– Коркоран оперся на локоть и внимательно взглянул на Дорана, - никто не будет защищать содомита, не ощущая содомита в себе самом. Вы что, чувствуете желание оказаться подо мною и расширить ... пределы понимания любовной страсти до размеров моего органа любви? У меня есть смутное подозрение, что ваш ночной визит в мою спальню - есть нескрываемое стремление разделить ложе с мужем...
Доран побледнел.
– Перестаньте, какого чёрта!
– Ах, простите, я забыл о необходимых для вас формальностях. Мне нужно доказать вам свою любовь... Что ж, - голос Коркорана приобрёл интонации Стивена Нортона, он откровенно кривлялся, - "Патрик, видел ваше лицо ночами в путаных снах, а днём моя рука неосознанно чертила ваш профиль на листах бумаги, потом я потерял различие сна и яви, видя ваш образ всегда и везде. Я люблю вас до безумия, до бреда, до отчаяния..." Ну, что приступим?
– Доран, хоть и бесился, не мог оторвать заворожённого взгляда от Коркорана, сыгравшего лежащего внизу в холле покойника и передавшего его интонации столь талантливо, что по коже прошёл мороз.
– Прекратите ломаться, Коркоран.
– Вы перед дьявольским выбором, Патрик. Если вы мне откажете - я напишу, что ваша жестокость убила меня - выпью настой коры крушины и обвиню вас в своей гибели. Ну, так что же?
– издевательски спросил Коркоран.
– Какого чёрта, вы же всё понимаете...
Маска Нортона слетела с лица Коркорана. Он снова встал.
– Нет, я далеко не все понимаю. Какого чёрта вы, осмелюсь спросить, мистер Доран, врываетесь в мою спальню, прерываете мой сладкий полночный сон, мараете в грязи святые слова и пытаетесь заставить меня понять то, что нельзя понять и остаться человеком? Всепонимание и всепрощение мерзости запросто может сделать из джентльмена - подстилку, и вы близки к этому как никогда.
– К чёрту!
– В глазах Дорана потемнело. Он вскочил. Кулаки его судорожно сжались. Ещё секунда - он ринулся бы на обидчика. Коркоран тоже снова поднялся.
– Вы... о вас самом говорят, что вы отдались графу Чедвику, за что и получили состояние, предназначенное другим! А сейчас пытаетесь разыграть комедию, строя из себя ангела во плоти!
Он замер - слова эти против воли вырвались у него, ибо он утратил контроль над собой.
Коркоран по-прежнему стоял перед ним. Доран ужаснулся. Лицо Кристиана в тусклом свете ночника стало прозрачным, почти светящимся. Несколько минут он ничего не говорил, просто стоял, закрыв глаза и не двигаясь, словно статуя Давида. Эти минуты показались Дорану вечностью. Постепенно лицо Коркорана оттаяло, он несколько мгновений беззвучно хватал ртом воздух, потом дыхание его успокоилось, глаза распахнулись. Он осторожно и тихо подошёл к постели, взял простыню, неспешно обмотал ею бедра, и, подняв с пола валяющуюся подушку, взбил её и сел, опершись на неё спиной, но поза его была напряжённой и надломленной. Глаза его упёрлись в Дорана и горели теперь такой злобой, что священник содрогнулся. Это были глаза дьявола. Кристиан, как заметил Доран, глубоко вздохнул, пытаясь скрыть обуревавшие его чувства. Голос его звучал придушенно и глухо. Коркоран даже пытался улыбнуться, но улыбка его просто перепугала священника.
– Патрик...
– Коркоран опустил глаза.
– Вы... вы человек чести... Вы не солжёте мне. Вы не выдумали это, вы просто... вы не могли такое придумать. Вам бы и в голову такое не пришло. Вы это услышали. В Лондоне вы не бываете. Я делаю вывод, что вы услышали об этом здесь. Кто вам это сказал?
Доран покачал головой. Он безумно жалел о вырвавшихся у него словах и не хотел подставлять под выяснение обстоятельств ни Кэмпбелла, ни Моргана, тем более что разговор их был приватным, ему никто ничего не говорил, а признаваться в подслушивании не хотелось. Но не это было важным. Пугающая реакция Коркорана на его слова, бледность мертвеца, проступившая на его лице, с трудом подавленное волнение - всё говорило о том, что обвинение правдиво. Доран поймал себя на горестной боли, острием ножа полоснувшей по душе. Значит, всё это время Коркоран лгал ему, кривлялся, играл комедию чести. Довёл до смерти себе подобного - только чтобы остаться чистым в его глазах и во мнении его сиятельства.
Вот она - подлинная мерзость...
Тем временем Коркоран повторил вопрос.
– Кто вам это сказал и когда, Доран? Кэмпбелл, Морган? До моего приезда? Сказали именно вам?
Сейчас он внушал мистеру Дорану такое отвращение, что тот был готов высказать всё, но все же промолчал. Он поднялся и двинулся к выходу. Но Коркоран одним прыжком опередил его, повернул ключ в замке и вынул его, зажав в руке. Глаза его смягчились, но взгляд был больным и измученным. Он двинулся прямо на священника, принуждая его вернуться на место. Голос его теперь молил.
– Вы не уйдёте.
– Коркоран медленно опустился на колени перед креслом, - Доран, я прошу вас. Вы не понимаете... Кем бы вы не считали меня, и что бы ни думали... Что Кэмпбелл и Морган сказали? Передайте мне их слова дословно, и я отпущу вас.
Теперь Доран сам не находил оснований для жалости. Этот человек был последним негодяем. Говорят же, что поношение никогда не ополчается против непогрешимости. Клевета преувеличивает, но не возникает на пустом месте...
– Хорошо. Чарльз Кэмпбелл на вопрос вашего брата, за что вам оставлено наследство, ответил, что в обществе уронили известный намёк, что наследство Чедвика было платой за определённые услуги, оказанные ему вами, и что они сродни тем, что добился Никомед Вифинский от Цезаря. О том же самом говорили и они с Морганом. Мне никто ничего не говорил - я просто услышал это, находясь неподалёку. Этого вам достаточно?
Коркоран поднялся с колен.
– Проклятие...
– прошипел он с такой злобой, что Доран против воли ощутил мороз, прошедший по спине. Коркоран разжал ладонь, уронив ключ на колени Дорана.
– Оставьте меня одного, Патрик.
– Теперь в его голосе снова проступили уверенность и сила.
Доран пошёл к выходу, открыл дверь и вышел, оставил ключ в замке. Он прошёл по ковру через гостиную, распахнул дверь в коридор, но неожиданно с силой захлопнул её, оставшись в комнате. Он хотел вернуться - и подлинно ударить этого человека, разбить красивое лживое лицо, маску истины, которая сейчас казалась особенно гнусной оттого, что прикрывала такую мерзость, была личиной самого страшного обмана, невиданного и подлинно дьявольского, не прощаемого. Неожиданно в спальне раздался треск, потом зазвенела посуда, потом снова послышался удар. Доран ринулся к двери, распахнул её и отпрянул. Посреди комнаты обнажённый Коркоран яростными ударами стула, зажатого в руке, крушил все вокруг. Он, видимо, задел поднос с остатками ужина, на полу у его ног растеклись лужа вина и шоколада, на лице было выражение злобы запредельной, бешенства нечеловеческого.
Увидя Дорана, он остановился. Дышал так, словно пробежал милю.
– Что вам нужно? Оставьте меня.
Доран вышел, заметив, что Коркоран опустил стул, сел на постель и закрыл лицо руками.
...В холле Доран столкнулся с мисс Стэнтон, где та пыталась утешить мисс Нортон, явно при этом заблуждаясь в причине непрерывно льющихся слез мисс Эстер. Мельком священник заметил, что сверху, со второго этажа, из-за колонны, за происходящим внизу наблюдает мисс Хэммонд. Глаза мисс Софи по-прежнему сияли, на губах порхала улыбка. Она ликовала: ждать оставалось до утра, и ненавистная соперница навсегда покинет Хэммондсхолл. Про себя Софи окончательно решила, что никогда больше не выберет себе в подруги миловидную девицу. Слишком дорого это обходится.
Бэрил поднялась к себе и около спальни увидела сестру. Софи явно ждала её. Сама мисс Стэнтон пребывала в недоумении, почему кузина не рядом с подругой, не выражает ей ни соболезнования, ни сочувствия, не пытается утешить и как-то смягчить её горе. Она внимательно приглядывалась к Софи - сестра пугала её бесчувствием и эгоизмом, но тут Бэрил подумала, что, возможно, причиной такого равнодушия к беде подруги является какое-то обстоятельство, о котором она не знает, и то, сестра пришла поговорить - обнадёживало.