Святой в миру
Шрифт:
Мартин же сказал, что ему будет любопытно встретиться с нами лет этак через тридцать, если он, конечно, доживёт. Но не дожил. Он умер через год от сердечного приступа. Но если бы Господь и продлил его дни - его желание всё равно не осуществилось бы. Филипп Лесли пустил себе пулю в лоб. Дурная болезнь. Джарелл был пойман на финансовых аферах и покинул страну. Гилмор... Он взобрался на самый верх - но в каком состоянии! Добиться успеха легче, чем его заслужить, но он оный успех пытался просто подстеречь и изнасиловать. После этого трудно сохранить респектабельность. Он был уличён в продаже некоторых весьма ценных сведений третьим лицам - и его карьера рухнула. Он просто исчез. Барнет спился. Ну, о мистере Кэмпбелле не стоит и говорить - он разорён, и спасти его может только удачная женитьба на сотне тысяч фунтов или чудо. Арчибальд преуспел и за свои разработки в химии получил известность, деньги и титул. Странно тасуется колода, не правда
– А вы довольны жизнью?
– Бог весть за что, но я в пределе земном получил всё земное, хотя всю жизнь искал только Небесное. И если у меня есть некоторые неосуществлённые желания - это не мои векселя. Хотя, перед тем как уйти, хотелось бы подвести сальдо у баланса.
– Коркоран уставился вдаль.
– Но, видимо, не получится. Есть удивительные мухи, Доран, самая ничтожная мошкара, которая способна пролезать в самые крохотные отверстия, кусать больнее всех, ускользать в силу своей ничтожности от любых мухобоек. Но, может быть, глупо охоться за такими ничтожествами? Орлы не ловят мух. Хотя только Господь знает, сколько зла способны натворить такие мухи.
Отец Доран внимательно посмотрел на Коркорана. Лицо того было странно напряжённым и злым. Он ронял непонятные, но явно не пустые слова. Впрочем, пустых слов он не произносил никогда. Но о чём он? О Кэмпбелле и Моргане? Слов нет, если это наговоры, то они и впрямь оскорбительны, тем более что касались покойного, Коркоран прав. Но мстить за сплетни? Люди всегда болтают.
Впрочем, Коркоран вскоре отвлёкся от злых размышлений - ради куда более страшных.
– Помните, Доран, "тлетворный сок полночных трав, трикраты пронизанный проклятием Гекаты..." - Обронил он, ткнув носком сапога в землю.
– Взгляните на эту мерзость, Патрик, чудо в своём роде, её прозвали "чашей смерти", бледная поганка, - Коркоран натянул толстую перчатку и с отвращением сорвал гриб, сунув его в бумажный пакет.
– Изучение её представляет немалый теоретический интерес. Как создаётся в ней её страшный яд? Что он собой представляет, какова его природа? Возможно ли, зная его, создать противоядие? Уже предпринимались экспериментальные исследования. Немцы обнаружили, что этот яд её стоек и сохранялся даже при длительном кипячении. Его не уничтожает ни высушивание, ни спирт, ни уксус, но активность яда слабела при воздействии щелочей. Сделаю вытяжку, попробую поэкспериментировать, но... как сказал какой-то шутник-священник заядлому грешнику: "Я помолюсь о вас, сэр, но признаться, на особый успех не рассчитываю"
Они медленно шли вдоль топи. Доран осторожно спросил:
– Граф Чедвик был дорог вам?
На лице Коркорана, мгновенно смягчившемся, проступила несвойственная этим чертам нежность.
– Да. Я не помнил отца, и в юности особенно тяготел к зрелости. Мальчику нужен в эти годы тот, кто наставит, поможет избежать юношеских глупостей и ошибок, иногда просто объяснит, что с тобой происходит, поделится опытом. Чедвик и я встретились поздно. Лучше бы эта встреча произошла бы лет на пять раньше. Но и тогда... Раймонд выглядел намного моложе своих пятидесяти пяти - ему давали лет на десять меньше. Он был красив, но не моей слащавой красотой, излишне женственной и рафинированной, а подлинно мужественной красотой викинга. Правильные резкие черты, яркие синие глаза... Он был истово верующим, и отличался даже не целомудрием, но какой-то странной исступлённой застенчивостью, был скромен до того, что, когда я однажды задал ему вопрос о рукоблудии, искушавшем меня в юности, он покраснел до корней волос. Я больше ему таких вопросов не задавал - не хотел смущать. Я случайно узнал о трагедии его любви - он любил Джейн Маршалл, но её выдали за другого. Я понял, что он любил её потом годы... Я часто заставал его в Кенсингтонских садах - и только много спустя понял, что он ходил туда - просто бросить мимолётный взгляд на окно её дома.
Коркоран вздохнул.
– Но я не о том. Я узнавал его постепенно - он не раскрывал души первому встречному и душевно был также застенчив, как и телесно. Но стоило узнать его ближе, и я понял, что не встречал ещё человека более порядочного и чистого. Он, сам того не замечая, учил меня благородству, - в каждом помысле, в каждом жесте, но, оказывается, находил, чему поучиться и у меня. Я был изумлён, когда он сказал мне это. Я - в моём понимании - всегда был бесстыдным наглецом и бесшабашным шалопаем, властолюбивым эгоистом, зацикленным на своей истине и безразличным ко всему остальному. Но он был добр, и считал, что я неординарен, глубок, умён и нравственен, но, главное, естественен. Этим он восхищался больше всего, называл "божественной простотой". Как-то даже уронил,
Коркоран снова помрачнел.
– В любом случае - я любил его, Патрик, и чувствовал с его стороны ответное чувство. Он видел во мне сына, пробудил интерес к энтомологии и ботанике, некоторым книгам и театру.
– Коркоран вздохнул.
– Я любил его.
– Он помрачнел, и глаза его вдруг загорелись злостью, - и когда тварь, ничтожная и подлая, поливает ядом желчи и смрадом своих испражнений то, что тебе свято, а ты, Гамлет чёртов, отделываешься оплеухой там, где пули мало, - Коркоран закипал и снова начал бесноваться, но опомнился.
– Да, кстати, - чуть успокоившись, продолжил он, - забыл предупредить вас. Никому не рассказывайте о том, что услышали тогда от Кэмпбелла. Клевета эта задевает мою честь и моё достоинство, но это я по-христиански этим джентльменам прощаю, как вы того и требуете. Тогда в столовой я просто был не в себе... Это был срыв, - безмятежно пояснил Коркоран, - но если я прощаю этим господам подлость, то вправе требовать, чтобы они простили мне горячность, и вполне могу простить её себе сам...
– он, казалось, успокаивал себя и оправдывался, - но есть вещи иные, Доран, и вы должны понять это. Есть честь и достоинство человека, который не может уже за себя постоять, защититься от мерзостных измышлений, ибо мёртв. Марать память покойного поношением непростительно. Я заговорил об этом потому, что хочу исповедать вам свои помыслы. Они обременяют меня, растлевают и убивают. Вы не католик, но должны понять. Рассказав вам, о чём я думал в ту ночь, когда в доме лежал покойник, я не совершу задуманного. Слушайте меня и не говорите, что не слышали.
– Коркоран сел на поваленное дерево, откинувшись на корневище, как на спинку кресла.
– Я думал о том, что негодяи задели самого дорогого мне человека, осквернив его память лживыми и мерзостными выдумками. Я хотел бы осквернить то, что дорого им. Если бы...
– Коркоран сглотнул, - если бы эта дурочка Розали была бы хоть на волос дорога Моргану - она бы погибла. Я соблазнил бы её, растлил, обрюхатил и опозорил бы. Полночи я мысленно насиловал её, бесчестил и поганил. Несть мерзости, клянусь, какой я не сотворил над ней.
– Опомнитесь, Коркоран!
– в ужасе отпрянул Доран.
– Вы... вы не сделаете этого!
Тот кивнул и как эхо повторил:
– Я не сделаю этого. Сестрица совершенно безразлична Моргану, кроме того, от неё непереносимо воняет смесью пота и духами из роз, а я не переношу даже розовую воду, не говоря уже о том, что при звуках её голоса у меня начинается мигрень. Я не сделаю этого, Доран.
Доран опустился рядом. Он понял, что Гамлет просто "отводил словами душу и упражнялся в ругани как баба, как судомойка..." Патрик вздохнул. Да, надо было дать ему возможность выговориться и очистить себя. Это были "слова, слова, слова..."
– Негодяй назвал меня царицей Вифинской. И это о Раймонде! Полночи я мечтал сделать Кэмпбелла женщиной. Что я только над ним не вытворял! Но как растлить дерьмо и не перемазаться в дерьме? Я мечтал пристрелить его как собаку, но как убить и не измарать руки в крови? Как не стать убийцей? Под утро этой бессонной ночи я нашёл способ посчитаться с обоими - и не оскверниться самому.
– Доран с интересом слушал и даже забавлялся.
– Вы поможете мне, ибо трус не примет мой вызов и не придёт никуда по моему приглашению. Сошлётся на Веллингтона и отмену дуэли. Всё, что нужно, это пригласить его к вам, Доран.
– А там будете поджидать его вы и растлите бедного мистера Кэмпбелла рукояткой грабель?
– усмехнулся мистер Доран.
– Нет, зачем же пачкать садовый инвентарь? Нет, там у вас на окне я видел кактус... Прекрасный экземпляр Austrocactus coxii, он acanthurus - колючехвостый...
Доран рассмеялся и махнул рукой.
– Бросьте ваши шутки, Коркоран. Уродовать мой кактус я вам не позволю.
– Я из Италии пришлю вам другой.
Доран резко покачал головой.
– Не затем я его три года растил. Вы видели на нём бутон? Он собирается зацвести - а вы его...
Коркоран неожиданно расхохотался и хлопнул Дорана ладонью по плечу.
– Спасибо, Патрик, мне полегчало. Что бы мы делали без нашей удивительной, богодарованной способности грезить? Без этой изумительной возможности воображения - сбросить напряжение и злость - и рассмеяться, вздохнуть полной грудью - и снова жить в радости? Господь с ними, Господь с ними, Господь с ними, - Коркоран, однако, снова мрачнел.
– Чедвик прикоснулся ко мне только дважды, Доран. Когда обнял на премьере и - за несколько дней до смерти, когда провёл по моей щеке тыльной стороной ладони, назвал сыном и просил помнить... Господь с вами, мистер Кэмпбелл. Веселитесь во дни юности вашей. Как это вы учите, Доран? Какое бы поношение не сокрушало сердце... великодушие и всепрощение?