Сын графа Монте-Кристо
Шрифт:
Наступила ночь, а земля не показывалась на горизонте, и лишь к вечеру следующего дня Джон объявил своей госпоже:
— Что-то виднеется, миледи.
Дамы вышли на палубу.
На краю горизонта, действительно, виднелась узкая темно-синяя полоска, но вот куда скрылся «Зимородок»?
— Скажите, капитан,— обратилась Клари к Бартону,— это — алжирский берег?
— Да, миледи.
— И скоро мы достигнем его?
— Так сказать, через…
Он хотел сказать: «через четверть часа», но Клари посмотрела на него в упор, и он не договорил.
— Не ранее, как часа через три? — спросила молодая девушка. — А может быть, не раньше чем завтра утром?
— Нет, нет. Я прикажу усилить топку, так что лопнет котел «Крокодила».
— Это лишнее, лучше пойдемте обедать, и за десертом вы закончите ваш рассказ.
— С удовольствием, миледи.
Час спустя обед был закончен, и Бартон приступил к прерванному накануне рассказу.
— Я уже сообщил вам,— начал он,— что пришел в чувство лишь на рассвете. Дверь была отворена, оставаться среди трупов не имело смысла, и я направился к выходу. Но вдруг раздался свист, и несколько стрел влетело в хижину… Их красные острия были, очевидно, отравлены. Я снова попал в беду. Меня, без сомнения, сторожили враги. Я быстро сообразил, что если останусь в доме, меня поймают, как зайца, упавшего в яму, если же выйду, то сделают мишенью для стрел — положение незавидное. Но вдруг мне пришла в голову счастливая идея — наша хижина была построена довольно-таки крепко, и крыша ее была сплетена из веток и с четырех сторон огорожена толстыми и широкими досками. Если я залезу на крышу и там улягусь, думалось мне, то меня не заметят снизу. Я знал, что хижина была окружена индейцами, и принял все меры к тому, чтобы незаметно пробраться на крышу.
Я запер дверь, завалил ее разным домашним скарбом и в душе пожалел о смерти гремучей змеи, которая теперь была бы мне хорошей поддержкой. Я взял с собой два пистолета, два ножа и карабин и через отверстие для дыма вылез на крышу.
Кровь застыла в моих жилах, когда я понял, с какими врагами мне придется иметь дело. Наш блокгауз был окружен плотной толпой индейцев-арикарасов, всегда отличавшихся непримиримой ненавистью к белым. Своих пленников они подвергали утонченным жестоким пыткам, их легко было узнать по зеленым головным уборам из перьев и скальпам, висевшим у них на поясах.
Арикарасы были покрыты безобразной татуировкой, вооружены луками со стрелами и даже ружьями. Поодаль стояли мужчина и женщина, принадлежавшие, очевидно, к племени сиу. Это были Ту-Сан-Ба и Краса Лугов, его супруга, ставшая затем моей женой. Они были захвачены в плен и их ожидала незавидная участь быть изжаренными на медленном огне. Ту-Сан-Ба корчил крайне печальную мину, но жена его, знавшая, что арикарасы женщин не жарят, держалась весьма храбро. Сердце мое сильно забилось, и я твердо решил спасти ее. Арикарасы подступили к хижине, и по их угрожающим жестам я понял, что они замышляют недоброе: я не шевелился и приготовился к отчаянной защите.
Индейцы вскоре выбили дверь и ворвались в хижину, но тотчас же со страшными криками выбежали оттуда. (Позднее моя жена объяснила мне причину: они увидели трупы и мертвую змею и заключили, что белые убили гадину, почитаемую индейцами, как священное животное, и за это боги поразили их смертью, по воле Великого Маниту. Место, посещаемое Богом, считалось священным.) Увидев, что индейцы чем-то страшно напуганы, я надеялся, что они покинут хижину… Но не тут то было. Они притащили хворосту, свалили его в хижине и подожгли.
Пламя вспыхнуло и мало-помалу охватило весь блокгауз.
Положение мое было отчаянное: мне предстояло или соскочить вниз и сдаться в плен или сгореть. Вскоре я почувствовал отвратительный запах горелого мяса: горели тела моих мертвых товарищей! Я чуть не задохся. И тут пламя пробилось сквозь крышу. От жара разорвало мой карабин, и я, полуживой от страха, свалился вниз!
Индейцы с криком разбежались в разные стороны: сначала они приняли меня за злого духа и лишь потом убедились, что имеют дело с белым.
Теперь судьба моя была решена: индейцы схватили меня, связали и потащили за собой. Я покорился своей участи, желая, однако, скорее умереть, и, наконец, потерял сознание. Когда я очнулся, уже наступила ночь. Крепко связанный по рукам и ногам, я лежал на земле.
У костра, спокойно покуривая трубки, сидели арикарасы и временами с радостью поглядывали на Ту-Сан-Ба — он был привязан к столбу, около него сидела Краса Лугов.
Я ничего не ел уже около суток, меня томил мучительный голод, и я решился заговорить с краснокожими:
— Эй, приятели,— крикнул я по-английски,— вы что, хотите меня уморить голодом?
Тотчас же мне стало ясно, что я сделал глупость: один из индейцев, казавшийся предводителем шайки, встал, скрестил руки на груди и серьезно посмотрел на меня. Он переговорил на непонятном для меня наречии с другими индейцами и затем обратился ко мне.
«Что тебе нужно, бледнолицый?» — спросил он на ломаном английском.
«Я голоден, дайте мне поесть. За что вы связали меня? Что я вам сделал худого?»
«Ты враг нашего племени!»
«Я? С чего это вы взяли?»
«Ты умертвил священную змею».
«Черт бы ее побрал! Ждать мне надо было, что ли, пока она убьет меня?»
Кажется, я рассуждал совершенно здраво, но краснокожие подняли громкий крик и с угрозами подступили ко мне.
«Ты убил,— крикнул один из них, грозя мне кулаком,— и за это мы убьем тебя!»
«Да за что? Разве я не ваш брат?»
«Никогда краснокожий и бледнолицый не будут братьями…»
Все мои слова были напрасны. Дикари бешено кричали и грозили мне томагавками.
Предводитель снова заговорил, между ним и остальными завязался спор. Позднее я узнал от Красы Лугов, что было решено меня оскальпировать и изжарить — просто так, для препровождения времени, так как краснокожие не едят мяса белых. Но последнее обстоятельство в данном случае для меня не имело большого значения.
Затем краснокожие принялись танцевать, я же снова потерял сознание и пришел в себя лишь тогда, когда чья-то рука коснулась моего лба. Кругом была тишина. Веревки, которыми индейцы связали меня, были разрезаны, и я снова мог пошевелиться.