Сыновья
Шрифт:
— Не будь дурнем! Иди ко мне, останься!
Он заколебался. Взглянул на нее. Ее голова лежала на валике дивана, веки были опущены, рот полуоткрыт. Она дышала часто и тяжело, будто с трудом ловила воздух. Вдруг она взмахнула ресницами и посмотрела на него широко открытыми глазами — так широко, что взгляд их показался ему жутким.
— Иди же сюда, глупый мальчик, иди же!
Вальтер опрометью выбежал из комнаты, схватил в передней свой рюкзак, бесшумно закрыл за собой дверь и ринулся вниз по лестнице с такой быстротой, какую только позволяла его тяжелая ноша.
IV
Теперь Вальтер почему-то смотрел на своих сверстников с тайным чувством превосходства. Он был убежден, что в их жизни еще не было таких переживаний. Он любим. И это не пустяки, не просто какие-нибудь шуры-муры, нет, его по-настоящему полюбила настоящая женщина, у которой уже есть дочь. Вот удивился бы Петер и все остальные, знай они о приключении Вальтера!
С необычным рвением окунулся он в работу. Впервые испытал радость от того, что своими руками создавал какие-то ценности. Надо было сделать нарезку на восьмидесяти вентилях. Резец работал превосходно, послушно бежал суппорт; готовые вентили шеренгами выстроились на доске.
Мастер Матиссен, обходя около полудня ряды станков и проверяя готовые детали, особенно внимательно присматривался, как показалось Вальтеру, к его изделиям, но отошел, ничего не сказав.
Он был, по-видимому, доволен. Да и сам Вальтер был доволен собой.
После обеденного перерыва явился Петер. Он пришел к убеждению, что должен писать пьесы — трагедии и драмы. Только через сцену, заявил он, можно оказать воспитательное воздействие на людей. Театр внушает народу благородные чувства и порывы. Тут он поведал Вальтеру, что работает над драмой, которая будет называться «Молох».
И Вальтер услышал историю молодого человека, сына богатого промышленника. Сын этот, честная душа, идеалист, порвал с родителями: эксплуататором-отцом и доброй, но глупой, как индюшка, матерью. Все бывшие друзья отреклись от Рейнгольда — так назвал своего героя Петер. Рейнгольд отказался от наследства, покинул родительский кров и примкнул к рабочим, чтобы вместе с ними бороться за нравственные идеалы социализма.
— Ну, как по-твоему, интересный сюжет? Нравится тебе?
«Увы! — подумал Вальтер. — Примитивно и неправдоподобно. Однако если ввязаться в спор с Петером — конца не будет». Но, против своего намерения, он спросил:
— А в чем драматизм?
— В переживаниях героя, — не задумываясь, ответил Петер. — И, наконец, в его революционном решении.
— А!.. Так!.. Гм!.. Значит, если я правильно понимаю — без трагической развязки.
— Совершенно верно! — ответил начинающий драматург. — Я хочу отойти от шаблона. Пьеса завершится торжеством положительных начал. Важно показать все варварство капиталистического строя и его неизбежную гибель. Возможно ярче изобразить, как в разлагающемся старом укладе возникают ростки нового, высшего, социалистического строя.
— Тема серьезная.
— Не правда ли? Ты понимаешь — это тема нашей
И Петер, по-обыкновению, уставился куда-то в пространство взглядом ясновидящего…
Через минуту он уже стоял у станка. Вальтеру видно было, как проворно движутся его руки; и все же он успевал то и дело заглядывать в лежащую рядом раскрытую толстую тетрадь в коленкоровой обложке и, отрываясь на мгновенье от работы, что-то записывать в нее.
V
В этот вечер, выйдя с завода, Вальтер очутился неподалеку от Боргфельдерштрассе. Перед уходом с работы, в раздевалке, он твердо решил отправиться туда. Ведь, в конце концов, нужно забрать мешок из-под картофеля. Фрау Тиссен не покажется странным, что он пришел за ним. И может быть, в будущее воскресенье они вместе отправятся в деревню за продуктами.
С завода Вальтер ушел одним из последних. Он двинулся по набережной канала — это был кратчайший путь к Боргфельдерштрассе.
По правде говоря, невероятно глупо было вот так, опрометью, убежать. Она могла подумать, что он испугался. Испугался поцелуя? Вот еще!.. Смешно просто! Но как она закатила глаза! Хоть кого бросит в дрожь.
Чистюля она, вся блещет чистотой. Она и ее квартирка, Вот если бы у нее не было мужа и ребенка! Мужа-то, в конце концов, нет здесь.
Непременно пойду, сказал он себе, хотя где-то в глубине души знал, что не пойдет. А тянет… Теперь-то он понял, чего она хотела от него. И мучает его не столько желание, сколько любопытство, его и влечет к ней и что-то отталкивает.
С каждым шагом, приближающим к ее дому, он все больше терял смелость.
Жена солдата с ребенком. В один прекрасный день муж вернется домой…
И вот Вальтер у ее подъезда.
Дверь была открыта, но он так и не решился войти.
На обратном пути он долго околачивался у вокзала Берлинер Тор. Поезда проносились в ту и другую сторону. С грохотом мчались трамваи, и пыхтели на подъеме грузовики. Если бы она не была такой насмешницей, не смотрела на него с такой обидной иронией…
Он и высмеивал себя и проклинал свою нерешительность, но… все же направился к кассе, где ему закомпостировали сезонный билет.
Вот он уже на перроне, а все еще колеблется.
Но поезд подошел — и он вскочил в вагон.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
I
Инспектор Пауль Папке, все еще весьма представительный мужчина, несмотря на мешки под глазами и поседевшую бородку, в один солнечный июльский день явился к Фриде Брентен. Он протянул ей пучок красных и белых гвоздик.
— Глубокоуважаемая! Белое и красное — цвета нашего города! Разрешите! — Он шаркнул ножкой.
Удивленная Фрида растерялась от неожиданности. Пауль Папке положил на стул, рядом с шляпой, трость с резным набалдашником в виде собачьей головы, снял летние желтые перчатки и сел.