Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
Ковылял на деревянной ноге Савелий Шубников с женой. До войны Савелий был на добром счету в Лукьяновке. Да только ранение подрезало ему крылья. Не шибко наскачешь по таежным трущобам и зыбким болотам на «казенной» ноге, которая то застревает в сучьях, то втыкается в рыхлую землю на целую четверть. Ременное крепление не выдерживает, сползает, приходится протез вытаскивать руками. Охотника ноги кормят. А тут не ходьба, а мука!
Савелий обучил некоторым охотничьим премудростям жену Настасью. Худая, костистая, не по годам гибкая, она легка на ходу. Ловушки Савелий расставляет
Толпа осматривает два заплечных мешка Шубниковых. Один с пушниной, другой с битой птицей для дома. Острословы удовлетворены, похваливают Шубниковых, желают Савелию и Настасье удач в зимнем сезоне охоты. Через две-три недели охотники потянутся в тайгу снова.
— Степан Лукьянов с артелью идет! — перекрывая гул толпы, слышится чей-то голос.
Интерес к Шубниковым гаснет, как искорка под дождем. Савелий пытается попрощаться с толпой, но на него уже не обращают внимания. Медленно, шаг за шагом, Шубниковы удаляются от толпы. Настасья — впереди, Савелий — в пяти шагах от нее.
По оживленному говору, по напряженному ожиданию Катя догадывается, что толпа ждет от Степана Лукьянова чего-то необычайного, исключительного. Вероятно, так происходит не первый год. Люди привыкли к этому. Катя слышит воспоминания о прошлом. Случалось, что Степан поражал своих односельчан, да так, что западало это в их память надолго. Пять медвежьих шкур приволок он однажды, а в другой раз — трех рысей.
— Ну-ну, поглядим-посмотрим, как нонче блеснет Степаха! — переговариваются в толпе.
— Кать, папка мой идет. Вон тот, в папахе, — шепчет в ухо Маша.
Она переговорила с Тимофеем и теперь будет ждать вечера. Можно не расспрашивать Машу: голое выдает ее. Она довольнехонька, рада. Катя чуть улыбается, в голове мелькает: «Не зря хоть тащилась со мной в деревню. Повидались!»
— А кто с ним? Кто они? — спрашивает Катя.
Она уже давно заметила, что Степан Лукьянов идет не один. Примыкает к нему, тянется за ним живая цепочка. По очертаниям, по манере ходьбы Катя угадывает, что идущие за Степаном не взрослые мужики, а малолетки.
— Набрал нынче папка артель из ребятишек. Что делать? За одних матери просили, других сам поназвал. Раньше он парней и мужиков в тайгу водил, многих обучил промысловому делу, — объясняет Маша.
Катя неотрывными глазами смотрит на Степана Лукьянова. Он шагает по обочине дороги. Мохнатую папаху сдвинул на затылок, переговаривается со своими малолетними связчиками, сдержанно посмеивается. Степан одет по-таежному: бродни на ногах, просторные штаны заправлены в длинные голенища. Суконная на подкладе тужурка опоясана патронташем.
Когда он подходит к толпе вплотную, Катя рассматривает его лицо. Степан красив зрелой мужской красотой. Голова его посажена гордо, чуть вскинута над грудью. Серые глаза пристальны и веселы. Прямой нос, плотно сомкнутые губы, открытый лоб придают лицу волевое выражение. Борода у Степана короткая, русая, волос в мелких витках. Усталость легла в морщинках под глазами. Кожа лица свежа, розовата, слегка покрыта испариной.
— Здорово бывали, земляки! — негромко, но отчетливо произносит Степан.
Заводилы-острословы тут как тут. Бойко, наперебой друг другу отвечают Степану, а сами забирают его в круг.
— Ну как, Степан, твоя удалая артель? Славно потрудилась? Чтой-то пригасли твои орлы, опустили крылья? — слышится из толпы.
И в самом деле, вид у ребят не лучший. Усталость валит их с ног. Отшагали они за вчерашний день и сегодняшнее утро самое малое полста верст. Ноги подламываются, поклажа — кедровые орехи и битая птица — давит, как жернов. Но насчет опущенных крыльев — вранье, зубоскальство. Ребята рады, что длинный путь кончен, что таежное житье позади. Они посматривают на толпу победоносно, их захватывают матери, братья, сестры, приятели. Тормошат, расспрашивают. Не дает в обиду ребятишек и Степан.
— Добрая артель подобралась! Кого ни возьми — каждый охотник, — внушительным тоном говорит он.
Но толпа не очень-то верит словам.
— В мешках-то у вас шкуры или, может, моху набрали? — не унимаются острословы.
— А ну-ка, Спиридон, раскрой поклажу! — распоряжается Степан и помогает парню из своей артели снять с плеч туго набитый мешок.
Степан вытаскивает из мешков охапку пушнины, встряхивает ее перед взорами толпы. Слегка хрустящие шкурки распрямляются, и все видят, как повисают хвосты белок, колонков, горностаев. В толпе удивление, возгласы, одобрительный свист.
Степан прячет пушнину в мешок, выпрямляется, помогает Спиридону, рослому конопатому подростку, водрузить мешок снова за спину.
— А как делить, Степаха, добычу станешь? Сосункам-то дашь чего-нибудь или нет? — слышится из толпы. Степан узнает по голосу, кто это спрашивает. Лавочник Прохор Шутилин. Каждый в селе знает, что жуликоват Прохор до крайности. Обмеривает, обсчитывает. Не раз уже его ловили за руку и даже, случалось, били по морде.
— К тебе, Прохор, за наукой не приду. По твоему счету, два да два — пять, — незлобиво говорит Степан.
Громкий хохот покрывает слова Степана.
— Поднес охотничек под самое дыхало!
— Прохор, спроси у Степана еще про что-нибудь! — подзуживают острословы.
Толпа ликует. Посрамленный Прохор прячет глаза, бормочет ругательства.
Степан обнимает дочь, жмет руку ее городской подружке, заглядывая ей в лицо.
— Как тебе, Катя, наша Лукьяновка по нраву пришлась?
— Бойкое, шумное село, Степан Димитрич! — отвечает Катя и только сейчас замечает, что один глаз у охотника с синеватым отливом, а другой с коричневым. Катя еще не знает, что Степана в Лукьяновке по-уличному зовут Разноглазым и удачи его в тайге объясняют этим же. «У него и зенки-то сотворены по-особому. Светлый видит днем, а темный — по ночам. Попробуй за ним угонись», — слышит Катя бабий голос, доносящийся из толпы, которая провожает Степана с артелью далеко за мост.