Такая разная Блу
Шрифт:
Уилсон проглотил и сделал большой глоток молока.
— Тогда я не знал, с чем имею дело. Вы были трудным случаем, Ичхоук. Ты знала о том, что к твоему делу был прикреплен полицейский рапорт?
Я замерла, моя ложка застыла между ртом и миской.
— Что?
— Когда было обнаружено тело твоего отца, они снова открыли твое дело. То немногое, что было известно. Было предпринято несколько попыток узнать, кем была твоя мать. По очевидным причинам. Твой отец был официально мертв, и кто-то подумал, что стоит снова попытаться отыскать твою мать. В файле было не так уж много. Я не понял, зачем школе понадобилась эта копия, кроме той, в которой написано, что ты находишься под опекой государства, по крайней мере, пока тебе не исполнится восемнадцать. А еще в файле стояло имя офицера. Я записал его, не знаю зачем. Может, потому что оно забавно звучало — Иззард. Оно тебе знакомо?
Я кивнула, продолжив есть.
— Он был одним из офицеров, которые нашли меня, чтобы поговорить после исчезновения моего отца.
Мы ели в тишине.
— Они звонили мне. Из лаборатории в Рено. Они звонили мне. Результаты готовы.
Уилсон уставился на меня, его вилка застыла на полпути ко рту, он ждал, когда я продолжу.
— Они хотят, чтобы я приехала. У них есть совпадение. Они все мне покажут. Я знаю уже две недели. Одна часть меня хочет сесть в машину прямо сейчас и поехать в Рено. Она не может ждать. Но другая часть, та часть меня, которая принадлежит Джимми. Она не хочет ничего знать. Он был всем для меня, и я не хочу отпускать его. Я не хочу знать ничего, что могло бы изменить мои чувства к нему и нашу с ним историю.
Я подумала о том, как маленькое проявление доброты по отношению к маленькой голодной девочке изменило судьбу Джимми Ичхоука, и о том, какую цену ему пришлось заплатить за проявленное сострадание. Одно маленькое действие, и он стал мишенью для маминого отчаяния и оказался в ситуации, в которой ему пришлось взять ответственность за ребенка, возможно, еще более одинокого, чем он сам.
— Я боюсь, что то, что я могу узнать, окажется мерзким и… ужасным. А я очень устала от мерзости, как ты знаешь. Это будет больно. Это ранит меня. И от этого я тоже устала. Что за женщина способна на такое? Что за мать? Крохотная часть меня не хочет ничего о ней знать.
Мы сидели молча, мои слова окружили нас, как граффити на стенах — неизбежные, кричащие, разрушающие гармонию между нами. Уилсон отложил вилку и подпер кулаками подбородок.
— Тебе не кажется, что пора покончить с этим?
Те же слова, что и раньше, но в совершенно другом контексте.
— Покончить с чем? — спросила я в свою очередь.
— С этой неопределенностью, — тихо ответил он, поймав мой взгляд.
Я знала, что он имел в виду, и не нуждалась в его ответе.
— Мы возьмем отгул на пару дней. Я возьму день за свой счет, а Беверли поймет.
— И что же мы будем делать?
— Мы найдем твою маму, и мы найдем Блу.
Глава 27
Лёд
На этот раз мы полетели. Ехать восемь часов в ту и другую сторону больше не было необходимости. Я больше не была беременна, и мне не было запрещено летать. Уилсон сказал, что ехать на машине слишком долго и нет смысла мучать нас обоих. Я подумала, что он взволнован этой поездкой даже больше, чем я. Я же колебалась между тревогой и тошнотой.
Мы связались с лабораторией и детективом Муди и сообщили, что приедем. Детектив Муди отдал распоряжение встретить нас в аэропорту, чем очень меня удивил. Я сомневалась, что это было стандартной процедурой, и решила уточнить. С минуту он молчал, а когда ответил, его голос был полон эмоций.
— В моей работе не так много счастливых концов. Так много людей страдает, так много теряется… и мы никогда не находим их. На мой взгляд, это очень важное дело. Был задействован почти весь отдел. Шеф говорит, что эта история может быть очень интересна людям, у нас есть связь с «Обозревателем Рено», которое жаждет интервью. Ты сама решишь, стоит его давать или нет. Из соображений профессиональной этики я также связался с детективом Бауэлсом и сообщил ему, что у нас есть совпадение. Он тоже был очень возбужден этой новостью.
Я ничего не ответила, не желая уменьшать его энтузиазм, однако знала, что не стану разговаривать с репортерами. Как ребенок с долгожданным подарком, я не была готова развернуть свою историю и тут же придать ее огласке, словно она была недостаточно ценной. Было время, чтобы делиться, и время, чтобы наслаждаться. Я хотела придержать свою историю, исследовать ее, понять. А потом, возможно, когда она уже не будет такой свежей и новой, когда ее блеск и новизна потускнеют, когда я наконец пойму не «что», а «почему»… может быть, тогда я готова буду поделиться ей. Но не сейчас.
В Лас-Вегас уже пришла весна, но в Рено все еще было холодно. Оказавшись не готовыми к обжигающему зимнему ветру, мы с Уилсоном кутались в свои пальто, пока шли по направлению к арендованной машине. Мы отказались от полицейского сопровождения, решив, что поведем машину самостоятельно, хотя не планировали пробыть в Рено долго. Там нас ждали ответы. Поисков не было. Моя жизнь, моя история разворачивалась передо мной, как сценарий фильма… дополненный местом преступления и характеристикой. И как сценарий, она казалась совершенно нереальной. По крайней мере до тех пор, пока мы не прибыли в полицейский участок. Внезапно настало время действия. Заработали камеры, а я не знала своих слов. Я боролась с боязнью сцены, незнакомой аудитории, роли, которой не знала и к которой не готовилась. А кроме того, я не хотела, чтобы Уилсон снова увидел меня в невыгодном свете: участницей трагической, жалкой и угнетающей истории.
— Ты готова, Блу?
Нет! Нет!
— Да, — прошептала я, соврав, но не видя другого выбора. Я не могла заставить себя пошевелиться. Уилсон вышел из машины и обошел ее. Открыв дверцу с моей стороны, он протянул мне руку. Когда я не взяла ее, он наклонился и внимательно посмотрел на меня.
— Блу?
— Я не хочу, чтобы ты шел туда. Ты знаешь слишком много, Уилсон!
Он поцеловал меня в лоб.
— Да, я знаю сотни вещей. Я думал, мы уже обсудили это недавно.
— А что, если они скажут что-то такое, что изменит твои чувства?
— Что такого они должны сказать, что изменить мои чувства к тебе? Тебе было два года, когда мать тебя бросила. Ты думаешь, они скажут, что ты была маленьким наркодиллером? Самым молодым в мире? Или, может быть, убийцей? Или нет… мальчиком. Может быть, ты мальчик? Вот это бы усложнило дело.
Из моей груди, точно желтый воздушный шарик, вырвался смешок, и я ухватилась за ту яркость, которую Уилсон всегда пробуждал во мне. Я уткнулась лицом в ложбинку между его шеей и плечом, вдыхая его запах. В этом аромате смешивался уют, вызов и надежда.