Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
общего. В этом постоянном стремлении к самобезжалостности и есть коренное отлитие
Межирова от многих поэтов, когда-то казавшихся неразрывно едиными на гребне
исторических событий.
Так и в нашем поколении уже сейчас с неодолимой очевидностью выявилось
различие между Вознесенским, Ахмадулиной, Рождественским, Евтушенко, хотя не так
давно некоторым близоруким критикам и читателям мы казались целостным
литературным направлением. Объе-диненность
момента и постепенная разъединяемость — дело естественное не только в литературе,
но и в жизни вообще.
После книги «Дорога далека» судьба Межирова складывалась драматически.
Правда, самораскрытие сменилось самозакрытием. Межиров не позволял себе
халтурить и строго воспитывал из себя профессионала, с презрением относясь к
спекулирующим дилетантам:
Пусть молчат мошенники,
Трутни, сорняки.
Околокожевники,
Возлескорняки.
Да пребудут в целости,
Хмуры и усталы,
Делатели ценностей —
Профессионалы.
Межиров не идеализировал профессионализм как таковой:
Валяется сапожник, пьяный в дым. Жена честит беднягу так и этак.
164
11 все-таки;
Но, как уланы под Бородином, Стоят подметки на моих штиблетах.
Сейчас, когда журналы завалены расхристанными ( чихами-растрепами, когда
рифмовать «земля — вода» Или «кранами — Тане» не считается преградой для на-
печатания, когда свободный стих часто не продиктован необходимостью, а является
лишь камуфляжем беспомощности, когда скоростроители поэтических лесенок доходят
до того, что выделяют ступеньками чуть ли не знаки препинания,— напоминание о
жестоких правилах честного профессионализма как никогда важно. Но надо трезво
понимать, что профессионализм лишь часть призвания и что даже великолепно
поставленное дыхание при отсутствии живого воздуха обрекает на смерть. Межиров —
прекрасный.строймастер. В его поэтических зданиях не найдешь незациклеванных
полов, разводов на потолках, топорщащихся безвкусных обоев, но из многих его
послевоенных зданий как будто вытянут воздух и там нечем дышать. Межировский
стих не размякал, как у многих, но казалось, что если постучать по нему, то в звуке
будет нечто от сухой штукатурки, скрывающей пустоту в простенке.
Мой взводный живет на Фонтанке. Он пишет картину о том, Как шли в наступление
танки, Хрипя на подъеме крутом. ...А солнце горело в зените, И сквозь цеховое окно
Нагрело суровые нити На фабрике «Веретено».
На славу смазанные и даже грохочущие поршни локомотива, подвешенного в
безвоздушном пространстве.
лязг и блеск первоклассных инструментов и и то же время боязнь оперировать, хотя
больной уже ил столе. Отдельные удачи, как, например, «Коммунисты, вперед»,
выделялись из общего крупноблочного производства сухоштукатурной поэзии, но
выделялись, по правде сказать, лишь более высоким качеством риторики. Даже в этих
очень талантливых стихах чув-ствовалось конструирование пронзительности, а не
прон
84
зительность как таковая. Все искусственное в силу своей внутренней хилости
нуждается в допинге, и не случайно в рефрене этого стихотворения проглядывает
интонация Б. Корнилова из «Триполья».
Итак, профессионализм в поэтической жизни Межирова стал оттеснять в сторону
призвание. Угроза версификаторства усугубилась тем, что Межиров долгие годы
занимался переводами. Переводить рекомендуется только поэтов сильнее тебя или
равных тебе. Лишь в этих случаях донорство бывает двусторонним. У Межирова были
случаи счастливого взаимообмена кровью с лучшими грузинскими и литовскими
поэтами, но кипы посредственных подстрочников начали придавливать его
собственные стихи. Набитая рука привыкла к внешней поэтизации студенистой массы.
Когда та же самая рука бралась за иной перевод — перевод с подстрочника
собственной души,— то руку клонило в привычную сторону среднеарифметической
поэтичности, хотя в данном случае подстрочник был наверняка незаурядный.
И все-таки истинно поэтическое призвание Межирова победило в сражении с
профессионализмом, и победило не дилетантски, а профессионально. Сборник
Межирова «Поздние стихи», на мой взгляд, одна из лучших книг в нашей поэзии за
последние годы. Иногда, правда, в ней чувствуется непреодоленный налет
версификаторства в красивоватых внутренних рифмах: «Обо всем, что тебя надломило,
обо всем, что немило тебе», «В Туапсе начиналось море и кончалось горе мое», «Нет,
не этим — не блеском, не плеском», в недорого стоящих псевдопоэтических пассах: «В
дни, когда изнывал я от жажды, изнывала от жажды и ты», «Прощайте, ненужные
вещи,— о как вы мне были нужны», в высокопарном самонакручивании: «И приснится,
как в черной могиле, в Чиатурах под песню и стон хоронили меня, хоронили рядом с
молнией черной, как сон», в бальмонтовском самоукачивании: «Лей слезы, лей, но ото
всех на свете обид и бед земных и ото всех скорбей — зеленый скарабей в