Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
иных стихотворцев. Отношение к народу, по Слуцкому, однако, не предполагает
никакого заигрывания, заискивания:
Не льстить ему.
Не ползать -перед ним!
Я — часть его.
Он — больше, а не выше.
В стихотворении «А я не отвернулся от народа...» концовка, правда, несколько
входит в противоречие с основной трактовкой темы народа:
Я из него действительно не вышел. Вошел в него — И стал ему родным.
Конечно же кобзевское:
чуждо стихам Слуцкого. Однако выражение «вошел в него» все-таки почти неуловимо,
но отдает «хождением в народ». В народ не «входят», а становятся его частью —
хорошей или плохой— при самом появлении на свет божий. Я думаю, что поэта
подвела игра слов «вышел-вошел», произошедшая, возможно, от самой постановки
вопроса в первой-сцючке — ведь ее горделивость не совпадает с форму-лой: «Я —
часть его».
157
Естественное проявление демократизма — ненасытное любопытство к жизни. Это
любопытство — при всей разности художественных манер — сближает Слуцкого с
таким, казалось бы, далеким от него поэтом, как Смс-ляков. Слуцкого интересуют и
мальчишки из ремесленных училищ, и испанцы в изгнании, и Хлебников, и пленный
итальянец, и пищевики в доме отдыха, и глухой, слушающий радио, и инженер,
сдающий поэту комнату, и еще футбол, хотя, по собственному признанию, поэт совсем
не разбирается в нем. В таком любопытстве нет праздности. Основа его —
неравнодушие, обязательность по отношению к людям и ситуациям, которые могут сте-
реться в памяти или ложно воплотиться, если не будут запечатлены непосредственным
свидетелем. Поэзия Слуцкого обладает силой документа — «Только правду и только
правду!» — и в то же время эмоциональной напряженностью военного писаря, который
пишет «монолог в расчете на то, что он сам бы крикнул, взошедши на эшафот».
Поэзия — это то свидетельство, которое переходит в моральное обязательство.
Творчество Слуцкого, конечно, не может служить всеобъемлющим эталоном, как,
впрочем, не может служить эталоном поэзия ни одного в отдельности поэта, может
быть, за волшебным исключением Пушкина.
Сказав в стихотворении «О погоде»: «Солдату нужна не природа. Солдату погода
нужна»,— автор как бы сам уверовал в эту формулу — это как раз пример ложной
обязательности. Попытки лирических пейзажей v него, как правило, неудачны,
топорны.
Прекрасные, как цветы, грибы, " Тяжелые, как грибы, цветы...
Утром встану — свежий, бодрый — Под снежинок сдержанный смех...
Тема любви к женщине
такого большого поэта, как Твардовский. Прозаизация стиха у Слуцкого, необходимая в
ряде случаев и даже создающая особую музыку, иногда приводит к тому, что стих
начинает рассыпаться на составные части. Инверсии, хорошие при трагедий
82
ной прерывистости дыхания, нелепо выглядят в стихах
С температурой 36,6°.
На мой взгляд, главнейший недостаток поэзии Слуцкого состоит в том, что из ее
опыта как бы выпал Блок, который знал преимущества мышления музыкой перед
рациональными категориями. Как я уже сказал, у Слуцкого есть и своя музыка, но
иногда она переходит В музыку чисто конкретную, невосполнимо утрачивая мелодию.
Тем не менее было бы заблуждением считать, что Слуцкому удаются только лирико-
эпические мотивы, прозвучавшие в таких широко известных стихах, как «Кельнская
яма», «Лошади в океане», «Писаря», «Памятник», «Толпа на Театральной площади»,
«Баня» и других. Слуцкий — сдержанный лирик, но лирик беспощадный к себе в своей
драматической исповедально-сти.
Не выдал бог, свинья не съела,
и не рассталось ни на миг
с душою трепетное тело,
к которому я так привык,
которым грешен и утешен,
с которым так порой небрежен.
Оно — одно. Другого нет.
Живу на лучшей из планет,
меняю несколько монет
на целых двести грамм черешен.
Вот один из стихов Слуцкого:
Это — Коля Глазков. Это — Коля, шумный, как перемена в школе, тихий, как
контрольная в классе, к детской принадлежащий расе.
Это Коля, брошенный нами в час поспешнейшего отъезда из страны, над которой
знамя развевается нашего детства.
Детство, отрочество и юность — всю трилогию Льва Толстого — что ни вспомню,
куда ни сунусь, вижу Колю снова и снова.
Отошли от него эшелоны, роты маршевые отмаршировали. Все мы — перевалили
словно, он остался на перевале.
159
А между ними пустота: Тщета газетного листа..,
«Дорога далека» была Оплачена страданьем плоти. Она в дешевом переплете По
кругам пристальным пошла.
Другую выстрадал сполна Духовно.
В ней опять война. Плюс полублоковская вьюга.
Подстрочники. Потеря друга. Позор. Забвенье. Тишина...
На такую самобезжалостность, пожалуй, не решился ни один из сверстников
Межирова, хотя в их поисках и потерях, а особенно в причинах потерь, было много