Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
нравственному обновлению.
Пример такой концентрации — книга Межирова, где даже известные ранее стихи
впервые так цельно сфокусировались. Я не слишком доверяю сентиментальному
термину «вторая молодость». Речь идет о новом качестве зрелости. О Межирове в
основном писали как о «поэте военной темы». На самом деле, как показывает эта
книга, он представляет собой гораздо большее явление, хотя постоянное возвращение к
фронтовым истокам служило и служит
одиночества:
Воспоминанье двигалось, виясь Во тьме кромешной и при свете белом, Между
Войной и Миром — грубо, в целом — Духовную налаживая связь.
169
Удивительные по достоверности стихи «С войны», «Артиллерия бьет по своим»,
«Календарь», несмотря на то, что написаны на военную тему, не ограничены
временной локальностью, а распространимы на жизнь во всем ее надвременном
единстве.
Одно из самых сильных произведений Межирова —-«Баллада о цирке». Баллада
похожа на поэму с потерянными главами, где, возможно, уточнялось, почему именно
поэт «той войны, Той приснопамятной волны... обезголосел, охладел» и снова вернулся
к мотогонкам на вертикальной стене. Сквозь легкий флёр мистификации, темы
вертикальной стены, проступает тема нового круга дантова ада:
Вопрос пробуждения совести
заслуживает романа. Но я ни романа, ни повести
об этом не напишу. Руль мотоцикла,
кривые рога «Индиана» В правой руке,
успевшей привыкнуть к карандашу. А левой прощаюсь, машу. .
Я больше не буду
присутствовать на обедах, Которые вы
задавали в мою честь. Я больше не стану
вашего хлеба есть, Об этом я и хотел сказать.
Напоследок...
...Он стар, наш номер цирковой, Его давно придумал кто-то, — Но это все-таки
работа, Хотя и книзу головой.
...По совместительству, к несчастью, Я замещаю завлитчастыо.
По сравнению со стихами некоторых поэтов, взвинчивающих себя до истерической
самоисступленности и таким образом создающих видимость темперамента, это
выглядит несколько суховато. Но, может быть, истинный темперамент скрывается не в
буйном раздрызге, а именно в сдержанности? Самобезжалостность Межирова дает ему
право на безжалостность, направленную вовне. Но каков же адрес этой
безжалостности? Перелистаем книгу.
87
Бестолково заводят машину. Тарахтенье уснуть не дает. Тишину истязают ночную
Так, что кругом идет голова. Хватит ручку крутить заводную — Надо высушить свечи
сперва!
Презрение профессионала к дилетантам. Что ж, оправданное презрение...
Этот город, как колокол-сплетник, Всюду радость мою раззвонил,
жалея последних, Клокотал, выбивался из сил. Волю дал этот город злословью, Этот
колокол невечевой Над моею последней любовью Усмехался ухмылкой кривой.
Ненависть к соглядатаям, к сплетникам, превращающим чужую трагедию в
собственное садистическое раз* влечение. Что ж, оправданная ненависть.
Набравшись вдоволь светскости и силы, Допив до дна крепленое вино,
Артельщики, завмаги, воротилы Вернулись на Столешников давно.
Что ж, оправданное раздражение, хотя этот адрес можно было бы укрупнить.
А вот уже блестящий гротесковый монолог завмагов от искусства:
В жизни века наметилась веха Та, которую век предрекал: Ремонтируем комнату
смеха — Выпрямляем поверхность зеркал. ...Пусть не слЦКом толпа веселится,
Перестанет бессмысленно ржать, — Современников доблестных лица Никому не
дадим искажать!
Написано резко, с ядовитой безжалостностью. Что ж, и это оправдано. И все же
если адрес самобезжалостности у Межирова всегда точен, то адрес его
безжалостности, направленной вовне, иногда весьма расплывчат и поэтому
двусмыслен. Таковы стихи о мастере, в ужасе наблюдающем поведение «буратин, мат-
решек и петрушек», сделанных его руками. Тема разве
171
лишь для легкого бурлескного проигрыша по клавишам, а вовсе не для
трагического нажатия на педали неуместного в данном случае погребального органа:
Пахнет миндалем, изменой, драмой: Главный Буратнно — еретик, Даже у игрушки
самой-самой Дергается веко — нервный тик.
На ручонках у нее экземой Проступает жизни суета. Драмой пахнет, миндалем,
изменой, Приближеньем Страшного Суда.
Тут невольно вырывается: «Мне бы ваши заботы, учитель!» Кукольные враги, и
ужас какой-то кукольный. Если на ручонках игрушки экземой проступает суета жизни,
то так ли уж виновата в этом сама игрушка? А слово «еретик» в уничижительном
смысле — это же из арсенала столь презираемых Межировым «завмагов от искусства».
Достойно ли превращать объекты, заслуживающие в худшем случае жалости, в
объекты издевательской безжалостности? Если они виновны, отшлепайте и поставьте в
угол мальвин и буратин, мастер, но не переводите на них свой гнев Савонаролы — не
забудьте про кара"басов-барабасов. В стихотворении «Музы» желчность приобретает
еще более мелочный, фельетонный характер, что противоречит сущности лучших
стихов Межирова. Анализ исчезает, и появляется опасная безжалостность колокола-