Талисман
Шрифт:
Джека слегка передернуло.
Но он не мог до конца поверить, что зашел так далеко. В нем не было постоянно нарастающего беспокойства, которое он испытывал перед тем как войти в Лес Живых Деревьев, когда пытался укрыться от дилижанса Моргана… Теперь живые деревья казались страшным прологом к тем дням, которые он провел в Оутли.
Приятные ощущения, которые он испытывал с тех пор как проснулся в душистом стогу, а затем фермер Генри пригласил его в свой фургон, вновь всплыли в его сознании, порождая уверенность, что Долины, несмотря на ужасные сюрпризы, которые они могут преподнести, в основе своей были неплохим местом и сам он может стать частью этого мира в любое время, когда захочет… что он не совсем чужой.
Он
Он решил, что сделает глоток из бутылки Спиди и перенесется назад сразу же, как только заметит любую опасность… даже если ему только покажется. В ином случае перед возвращением в штат Нью-Йорк он будет весь день идти здесь. Вообще-то говоря, он мог бы себе позволить провести ночь в Долинах, если бы у него были какие-то запасы пищи, кроме одного яблока. Но запасов не было, а вдоль Западной дороги не стояло указателей с надписями «Дорожное кафе» или «Бистро».
За старыми деревьями, окружавшими город-базар и его окрестности, открывались широкие луга, полные высокой сочной травы, — Джек обнаружил их, миновав последнее маленькое селение. У него тогда сложилось впечатление, будто он идет по бесконечной косе, уходящей в глубь безграничного океана. В этот день он шел по Западной дороге в одиночестве; небо над головой было ясным, светило солнце, но тем не менее было холодно (Конец сентября — конечно, должно быть холодно, думал Джек, только вместо английского слова «сентябрь» ему на ум пришло долинное слово, которое можно перевести как «девятый месяц»). Ни один прохожий не шел ему навстречу, не проезжал ни один фургон — ни пустой, ни груженый. Лишь ветер дул с завидным постоянством, пролетая над травяным океаном с низким звуком — одиноким и осенним; по волнам травы пробегала рябь.
Если бы кто-то спросил: «Как ты себя чувствуешь, Джек?» — мальчик, не задумываясь, ответил бы: «Спасибо, очень хорошо. Ярко». Это слово — «ярко» — пришло ему в голову, когда он вошел в широкие пустынные луга. Он был бы поражен, если бы узнал, что несколько раз плакал, пока стоял и смотрел на огромные волны, сменяющие друг друга и уходящие за горизонт, опьянев от замечательной картины, какую могли видеть немногие американские дети, — широкая пустая дорога под голубым небом ошеломляющего простора и поразительной глубины. Под небом, не перечерченным из конца в конец следами реактивных самолетов, не застланным грязными облаками городского смога.
Джек пережил настоящий чувственный удар, когда увидел, услышал и ощутил запах вещей, совершенно новых для него, хотя он был здесь уже не первый раз. Просто раньше он не оглядывался по сторонам и первые впечатления от Долин получил только сейчас. Во многих отношениях он был удивительно чувствительным ребенком — было бы странным, если бы он, родившийся в семье, где мать актриса, а отец продюсер, оказался грубым и невпечатлительным, — и все же он был всего-навсего ребенком, утонченным или нет, но пережитое подтолкнуло его душевный рост, и это естественно в той ситуации, в какой он оказался. Путешествие в одиночестве
В случае Джека удар поразил и сознание, и подсознание. Поэтому когда он начал блаженно плакать, то совершенно не понял, что с ним происходит, и только думал: Черт возьми, мне так хорошо!.. Я, должно быть, чувствую себя как привидение. Хотя нет, наверное, и привидение себя так не чувствует!
Джек в одиночестве брел по Западной дороге. Его тень тянулась вслед за ним, медленно удлиняясь. Он слышал только звук собственных шагов по дороге и свое же глубокое дыхание.
Черт возьми, мне так хорошо! — думал Джек, незаметно для себя обливаясь слезами, и определил свое состояние словом «ярко».
Теперь здесь появилась еще и башня, на которую можно смотреть и о которой можно думать.
Да, тебе никогда не забраться туда, мысленно сказал Джек сам себе. Он сгрыз все яблоко, оставив только косточки, и, бездумно вырыв пальцами ямку в сухой рассыпчатой земле, похоронил в ней семена.
Башня, как оказалось, была выстроена из деревянных досок с неряшливостью, подходящей для сарая. Джек предположил, что ее высота составляет по крайней мере пятьсот футов. Она была квадратной формы и, похоже, пустой внутри. Наверху возвышался какой-то помост, и, приглядевшись, Джек увидел людей, толпящихся там.
Он сел на обочину, прижав колени к подбородку и обняв их руками. Своим движением он всколыхнул спокойный воздух, и еще одна маленькая волна пробежала по траве по направлению к башне. Джек представил себе, как раскачивается эта неустойчивая постройка, и почувствовал, что его желудок готов вывернуться наизнанку.
Я НИКОГДА не полезу туда, подумал он. Даже за миллион долларов.
И тут случилась ужасная вещь — он опасался ее с тех пор как заметил на башне людей: один из них упал.
Джек вскочил на ноги. Его подбородок нервно задергался — состояние любого человека, на глазах которого во время циркового представления один из опасных трюков закончился неудачей: акробат, неловко приземлившись, неподвижно лежит на покрытой соломой земле; воздушный гимнаст, не долетев до трапеции, падает мимо сетки; эквилибрист корчится на арене, разгребая пальцами солому под собой.
Вот черт! Вот…
Глаза Джека неожиданно расширились. Подбородок упал еще ниже — теперь он почти лежал на груди, — и тут он все понял. Губы расплылись в удивленной, недоверчивой улыбке. Человек не упал с башни, и его не сдуло оттуда ветром. По краям помоста торчали похожие на языки выступы — они были похожи на трамплин в бассейне, — и человек просто подошел к краю одного из них и спрыгнул. На полпути к земле что-то начало раскрываться за его спиной — Джек сначала решил, что это парашют, но парашют не успел бы раскрыться за такое время.
Да это и не был парашют.
Это были крылья.
Падение человека замедлилось, потом и вовсе прекратилось — он находился тогда всего в пятидесяти футах от высокой зеленой травы. Затем начался подъем. Человек взлетал все выше и выше, так сильно размахивая крыльями, что они едва не соприкасались, как хохолки на головах попугая, и тут же снова стремительно бросался вниз, работая руками, как пловец на последних секундах заплыва.
— Ойе-ей!.. — сказал Джек, не в состоянии произнести что-либо еще. То, что он увидел, превосходило все его ожидания. — Ойе-ей! Вот это да! Ойе-ей!