Тамерлан (начало пути)
Шрифт:
44
Тимуру снится странный, в какой-то степени, выдержанный в сюрреалистическом духе сон. Сначала привиделся… мясник, который… почему-то размахивая саблей говорил: “Власть? Вот она! Власть! Власть!...” Тимур поворачивал голову – и перед ним откуда-то возникала знакомая “пирамида” из опаленных бараньих голов… и снова – мясник, который на этот раз держал в руках не саблю, а голову… эмира!... А вокруг стояли… “охотники на газелей”… Тимур просыпается, видит: супружеское ложе… рядом сладко спящую Айджал… Вытирает со лба пот: слава Аллаху,
– Что случилось!? Куда в такую рань!?
– К твоему отцу! – бросает уже с порога Тимур.
45
Дворец эмира в Кеше – архитектурная предтеча в будущем замечательного тимуровского Ак-Сарая («Купол науки и морали»), который и в этом виде впечатляет. Вот Тимур идет по двору, перед ним расступается стража, он ступает вдоль галереи перед ним открывают двери в сад. Под развесистым деревом на деревянной тахте, в окружении розария и слушая пение перепелки за чашечкой чая сидит Абдаллах.
– О, сын мой, добро пожаловать на утренний чай, – приветствует Абдаллах, указывая место рядом с собой.
Тимур усаживается.
– Вы здоровы?
– О, да.
– Здорова ли Айджал?
– Конечно.
– Но на лице у вас написана тревога.
– Отец, – начинает Тимур, но Абдаллах знаком руки просит воздержаться, с умилением прислушиваясь к пению перепелки. Заточенной, как и другие птахи, в ажурные клетки напротив.
– Слышите, она приветствует утро. Вот отчего я люблю это время. Ах, как замечательно! Т-с-с!...
Абдаллах действительно полностью во власти пения перепелки.
– Сейчас ей ответит другая – слушайте…
Через какое-то мгновение откуда-то из глубины сада за розарием доносится пение другой перепелки.
– Слышите? Ах, как прекрасно! Они говорят между собой! На своем языке! Одна здесь, другая там!
Тимур согласно, но на деле маскируя раздражение, кивает головой.
– А розы мои! Знаете откуда они завезены?
– Из Самарканда? – не очень умело подыгрывает Тимур.
– Нет! Нет! Розы из Хоросана – да! Да! Из Хоросана! Предлагаю подойти к ним и вы ощутите их аромат… любви.
Абдаллах подводит к одной из пышных клумб с розами, восторженно, почти шепотом произносит:
– Ощущаете?
– Да.
– Что?
– Запах – вы правы – любви…
– А эти шипы! Не кажется вам, что они. Как доблестные воины, оберегают изящные головки любимых женщин. А теперь, сын мой, я охотно выслушаю: что заставило придти в такой ранний час? Только, пожалуйста говорите… мягче… Не спугните музыку утра…
– Я слышал, что наш высокочтимый отец отцов – да, будет милостив к нему Аллах! – собирается на охоту.
– Да, конечно. В следующем месяце, а что?... Хотя догадываюсь: Хусеин рассказывал об этой… злополучной стреле – разве не так?
– Поражаюсь вашему умению читать чужие мысли: именно об этом я хотел напомнить. И дать совет…
– Совет? Кому? Мне?
– Пусть отложит эмир охоту.
– Но это невозможно.
– Почему?
– Я знаю отца, – нюхая розу, – говорит Абдаллах, – он никогда не отступится от своего решения. И к тому же… эта стрела – бог знает что. Отец знает об этом. Ему стало смешно. Он же терпеть не может… малодушия… и к тому же, как сказано в книгах, в одну реку невозможно войти дважды.
– Это сказал, кажется, греческий мыслитель, – говорит Тимур.
– Похвально, – в это время внимание Абдаллаха захватывает пение перепелки и, немного послушав пение птахи и возвращаясь на свое место, он добавляет: – Хорошо, я попрошу отца – он тебя примет, но ты сам скажешь о своих… тревогах… а сейчас послушаем… посидим рядом…
– О, прекрасно! – едва ли не полушепотом продолжает Абдаллах, отец Хусейна и Айджал.
46
И снова дворец эмира Казангана. Пышный интерьер помещений в восточном стиле с охраной у дверей. Тимур подходит к дверям.
– Тысячник Тимур сын Торгая, – представляет он себя стражникам.
Тотчас двери перед ним открываются. Тимур следует через проем в следующее помещение. Однако впереди его проходит глава стражников – подает знак следующей двойке стражников, застывших у следующей двери – те открывают двери. То же происходит во время прохода его в третье помещение, четвертое и т.д. Вот – тронный (назовем так) зал эмира Казангана.
– Тысячник Тимур сын Торгая, – докладывают эмиру.
Эмир Казанган – его застаем мы у окна в стороне от трона – в приветствии поворачивает голову.
– Верно, верно: ведь ты тысячник. Ну, конечно, тысячник! – будто запамятовав, а теперь “нечаянно вспомнив” произносит Казанган. В таком возрасте и уже тысячник! Наслышан о твоих подвигах! Ну, ладно – о подвигах поговорим в следующий раз…
Тимур пытается деликатно остановить монолог эмира, но тот, заметив, что визитер собирается говорить, “неумолимо” продолжает:
– Знаю! Знаю! Ни слова – о стреле! Неужели у меня нет ничего другого, над чем следует поломать голову!? Отложить охоту!? Ты представляешь какой переполох это вызовет у людей!? Что подумают люди, если я отменю охоту! Если догадаются о причинах отмены!? Что их эмир робок? Трус? Боится выйти из своих покоев? У владельцев злых языков слепые глаза и тонкие шеи. Это хорошо, что ты, Тимур сын Торгая, понял меня с полуслова. А сейчас о другом.
– Я весь – внимание, отец, властелин необьятного Мавераннахра.
– Ты верно сказал – “необъятного Мавераннахра”. Что по твоему значит Мавераннахр?
Тимур несколько озадачен.
– Что!?
– Мавераннахр – великая держава.
– Великая, но, ты прав, и необъятная – на юге, в … Кабуле… Кундузе… Хусейну удалось навести кое-какой порядок. А на севере… тут пошаливают люди твоего дядюшки – не пойму, что не хватает… Хаджи Барласу!? Все у него есть, все ему дал!... Или… тот же Самарканд – кажется, вот он под рукой, а не обнимешь. – Печально заключает эмир Казанган, – а на востоке все это на руку монголам Туглук Тимур радуется нашим слабостям.