Тарч
Шрифт:
Постепенно оттаяв, новички Улья познакомились друг с другом, выслушали Тарча, которому, за неимением другой информации, предпочли поверить, и перезнакомились заново, коллективно выбирая друг другу новые прозвища. Единственный, кто придумал себе новое имя сам, это Лом. Он вообще взял на себя инициативу во всем: первый заговорил, когда все еще мялись, не решаясь что-то спросить друг у друга, больше всех расспрашивал Тарча обо всем, что он знает, и вовлекал в беседу всех присутствовавших, не давая никому отсидеться и замкнуться на своих переживаниях. А потом, когда колонна выехала на грунтовую дорогу, и стало ясно, что поездка не будет короткой, разболтал смущающуюся Тучку на рассказ о том, как она с помощью швабры и крепкого матерного слова воевала в столовой с толпой мутантов.
История, которую рассказал сам Лом, не была особенно грустной, трагичной или даже просто смешной.
— Я у кореша в гараже гасился все два дня, — речь у парня была под стать одежде. Она перемежалась дворовыми, а то и откровенно криминальными жаргонизмами, хотя, судя по глазам, повадкам и некоторым выражениям, чувствовалось, что образования у него намного больше, чем три класса церковно-приходской школы, — Мы с пацанами взяли пять литров коня казахстанского. Такого, знаешь, который в пятилитровках круглых продается?
Про «казахстанский коньяк», который, конечно же, не был коньяком, да и производился, наверняка, не в Казахстане, где-то тут же, в пригороде, слышали многие. Наверное, не было в городе человека, который бы так или иначе не имел дело с этим странным алкоголем подпольного розлива, который стоил до смешного мало, пять литров по цене бутылки магазинного коньяка, но при этом пился удивительно хорошо и без последствий в виде утренней головной боли. Распробовав этот напиток, цветом и вкусом действительно похожий на недорогой коньяк, все знакомые Тарчу работяги и даже средней руки предприниматели не стесняясь хвалились, у кого и почем они покупают заветные пятилитровые баклажки.
— Упоролись все. Косой с Дэном домой отвалили, еле ушли, бродяги. А мы с Жекой прям гараже завалились. У него там обогреватель, кресла, столик, все дела. С утра просыпаюсь — во рту кошки нагадили, сушняк дикий. Накатил минералочки. Смотрю, а Жека сидит с открытыми глазами, а сам как спит. Думал сначала все, отжмурился, бродяга. Даже на измену подсел, вдруг от коня это? Подошел, смотрю, дышит. Начал его толкать, а он вскочил и давай на меня кидаться. Ну, я ему дал в бубен, он обмяк, лежит, не трепыхается.
Лом рассказывал так, как рассказывают с утра у подъезда о вчерашней пьянке, красочно описывая как сам процесс возлияний, так и его неизменно веселые последствия. Он просто проснулся и просто дал в бубен перепившему товарищу. Что может быть проще? В словах этого не по ситуации бодрого парня, словно вынырнувшего из темной подворотни девяностых годов, не было страха, трагизма или скорби по неожиданно рухнувшему в бездну старому миру, хотя не было в нем и бравады, и излишнего героизма. Лом просто жил, был сам собой в той ситуации, которую подбрасывала ему судьба, ни на минуту не сомневаясь в себе и своих поступках. Да и было ли ему что терять там, в прошлом? Если он, напившись дешевого подпольного пойла, остался ночевать у приятеля в гараже, уснув в том же кресле, где и сидел? Было ли ему вообще куда возвращаться и, главное, было ли к кому?
— Телефон взял — связи нет. Ну, вы и сами, наверное, в курсе, да?
Лом карикатурно изобразил свое удивление от отсутствия заветной антенки на экране мобильника. Он показал, как пораженно вертел в руках воображаемый телефон, поднимал его вверх и даже подпрыгивал.
— Вышел наружу, а там уже дядя Вася дежурит, сосед Жеки по гаражу. Он постоянно там с утра от жены гасится и побухивает. Берет, прикинь, четвертушку, огурчик, котлетку, хлеба, и все. Копается что-то там, копается, накатит, и снова копается. Странный такой мужичок, мутный. Но хороший.
Лом помолчал, словно о чем-то вспоминая, и продолжил, сменив веселый тон на мрачный.
— Дядя Вася уже все был, готовый. Жало в крови, глаза пустые. Сожрал, видать, кого-то тут же, у гаражей. Или жену. И приплелся, на автомате, в любимое место. Он на меня кинулся, резкий такой, быстрый. Я в гараж заскочил, за ломиком. Тыкву ему на раз проломил. Все думаю, отгулялся на свободе. Кто же мне поверит, что он сам напал и сожрать меня хотел? Вон, зырь, укусить успел, — Лом показал свежий пластырь на шее, чуть дальше уха, — Пока в гараж его затаскивал, Жека очнулся. Я и его приговорил, так, чтобы не дергался. И связал обоих. А то, может, они воскресают. Сам уже думаю, что-то не так. Какое-то странное похмелье у мужиков. Сначала в гараже сидел, гонял туда-сюда, что делать, там уже зомбаков половина проезда набилась. За дядей Васей, видать, пришли, на запах крови. Знаешь, никогда так мусоров не ждал, когда они уже приедут и этих жмуриков ходячих принимать начнут, — хохотнул Лом.
— А как же тебя нашли-то? — спросила его подсевшая поближе Тучка.
— Сидел в гараже, в дырку подглядывал. Как разбрелись немного мертвяки, стал на крышу иногда выбираться. Как первое чудище увидел, почти сутки не высовывался. Но потом выстрелы пошли, моторы работали, ну я и вышел, на свой страх и риск. И тут эти едут. Я руками замахал. Забрали. Крутые пацаны, я вам хочу сказать. Два БТРа у них, джип с пулеметом и два грузовика. Уж не знаю, что они тут потеряли, но если бы не они, я бы там и помер, прямо в гараже. Так хреново было, мама не горюй.
После рассказа Лома разговорился и сидевший рядом с Тарчем хмурый работяга, которого нашли первым, с утра, и который катался в грузовике рейдеров весь сегодняшний день. Он был командировочным, жил с коллегами в снятом под эти цели небольшом частном домике, на отшибе, почти у промзоны, и проснулся с утра, по будильнику, вместе со всеми. Когда мужики в процессе сборов на работу начали дуреть и проявлять агрессию, Хан, а именно так прозвал его Лом за ярко выраженные восточные черты лица, открыл окно, выскочил, и дал деру в сторону леса, отсидеться.
Почему Хан не отправился в полицию, ведь был, судя по его словам, командировочным, а не нелегальным гастрабайтером, или не побежал на завод, сообщить о происшествии, никто спрашивать не стал. В лес, так в лес. Дураку же ясно, не обошлось там, в домике, где жили работяги, без насилия, а может и без убийства. Пришлось ли Хану убивать, чтобы выбраться? Похож ли он вообще на хладнокровного убийцу, который зарубил своих товарищей подвернувшимся топором и расчетливо скрылся в лесу? Тарч не мог дать себе точного ответа. Жизнь на окраине города приучила с недоверием относиться к людям с восточным типом лица, даже если такие есть у тебя в друзьях, родственниках и коллегах. Ну, принято так было — видеть в них недругов, понаехавших, а то и винить во всех подряд социальных бедах. Но вот так вот, взять и сказать, что Хан всех убил, а не просто испугался и убежал в лес, он бы не смог.