Тарч

Демин Игорь

— Расскажи, как у тебя было, а? Пришлось? Ну… убивать кого-нибудь?

Утюг не хотел рассказывать, это было видно и по позе, и по выражению лица, но выжидательные взгляды двух десятков глаз, во многих из которых сквозила откровенная заинтересованность, и добрая вкрадчивая интонация голоса Тучки, сделали молчание неестественным, попахивающим излишней бравадой и подростковым бунтарством.

— У меня был сын, — выдохнул мужчина, и в его голосе уже не было ни злобы, ни высокомерного пренебрежения, — Миша. Он у меня особенный. Знаете, бывают такие люди. Не такие, как все, — Утюг сделал в воздухе кистью левой руки вращательное движение, и этот жест мог означать что угодно, как особую гениальность парня, так и его умственную неполноценность, — Он даже учился хорошо, хотя и приходилось учиться дома, иногда. В сентябре, после каникул, отдаем его в школу, а потом сорвется, и два месяца дома учимся, с репетиторами.

— А что не так с ним? — тихо спросила Тучка, хотя это был, пожалуй, самый неловкий вопрос, который можно было придумать.

— Нервные срывы. Миша, когда срывается, становится очень агрессивным, злым, знаете, не понимает ничего, может ударить, душить начать. Очень опасным становится. Когда наступало обострение, даже к кровати приходилось привязывать. Наша домработница, Дарья, была и сиделкой с ним, и медсестрой. Мы ее специально на курсы отправляли учиться. Но когда обострение — и она не справлялась. Приходилось привязывать, кормить с ложечки.

— А врачи? Что говорят? — снова влезла Тучка.

— А что врачи? Врачи вот тут, — Утюг слегка постукал пальцем по лбу, — Лечить никогда не умели, и сейчас не умеют. Максимум, на что способны — облегчить страдания и сделать периоды интермиссии подлиннее. Предлагали стационар, но я никогда не считал, что там, среди чужих людей, Мише будет комфортнее, чем дома.

Утюг немного помолчал и начал рассказывать о дне, последовавшем после перезагрузки.

— Он, когда ко мне с утра пришел, в спальню, я сразу понял, что ему плохо. Подумал, что наступило обострение. Дарья в этот день должна была прийти только после обеда, она у нас не живет, когда с Мишей все хорошо. Так что дома не было никого и пришлось самому справляться.

— А мама? Мама где была? — удивилась Тучка.

— Мы с ним много лет уже вдвоем. Мама… Она умерла. Погибла в автомобильной аварии. Миша тогда нормальный был. Маленький еще, шесть лет. Она его не знала… таким. Потом врачи говорили — следствие детской травмы. Но им бы все привязать к детским травмам. Универсальная, все объясняющая причина. Миша маму почти не помнит, но мы иногда вспоминаем ее. Я рассказываю, он слушает. Фото смотрим. Ну, это не важно. Вдвоем мы были, не было дома никого. Пока его скручивал, он мне всю руку ободрал, флакон перекиси на себя потом вылил. Но мне привычно, скрутил и привязал к кровати. Напоил таблетками. А тут это еще все — ни электричества, ни связи, врача не вызовешь. Накормить его пытался, все выплевывал. Я хотел за Дарьей съездить и за дочкой ее, они вдвоем живут, давно я думал их к нам переселить, но ей в школу там удобнее, бабушка рядом — так и не сложилось. Хотя, наверное, оно и к лучшему. Выехал за Дарьей, ну, и на улице увидел, сами понимаете что. Люди жрут людей. Прекрасная картина гибли общества. Зато увидел, что нынче в кулинарной моде. И что теперь вместо ресторанов.

— Только не говори, — Лом грязно выругался, — Что ты кормил его людьми!

— Пошел ты, — Утюг беззлобно отправил парня в популярное пешее путешествие, — Я мясо закупаю частями тушек. В деревне, со двора, у знакомых. Экология, все такое. Килограмм сорок было свинины. Ну, и говядины, с пятнадцать. Он уже после десяти килограмм посвежел, довольный стал. Я уж думал, легче ему станет. Сидел рядом все время. Разговаривать пытался. Читал любимые книги. Потом он в рост пошел, как будто год прошел за день. Через сутки я его уже четырьмя ремнями вместо одного связал, на каждую руку и ногу.

— Ты зачем его вообще кормил? — удивленно спросил Лом.

Утюг долго молчал, жуя губы и покачивая головой.

— Нет смысла спрашивать, есть ли у тебя дети. Иначе не устраивал бы ты сейчас клоунады. Брат младший, хотя бы, был? Можешь себе представить, что он обратился? Но ведь вот — это он! Он! Не зомби какой-то из кино. А он! И ты не знаешь, что это. Почему это. И когда пройдет. Есть ли от этого лекарство, и если нет, не изобретут ли его чуть позже, когда еще не будет поздно, и до этого момента нужно только дожить. Протянуть, считая каждый день, и дождаться. Я хотел дождаться врачей, полицию, армию, кого угодно. Может быть, я всю жизнь жил так, как жил, что у Миши был этот шанс. Построил большой дом. Наполнил его всем, что нужно. Получил разрешение на оружие. Всегда жил так, что хоть конец света — а на нас, и на Дарью с девчонкой, еды, воды и боеприпасов хватило бы на несколько месяцев.

— Ну, и что? — немного иронично, но не настолько, чтобы это задело Утюга, спросил Лом, — Дождался ты нужного момента?

— Не дождался. Ребята шерстили все большие дома и популярно все объяснили. Ко мне в дом не зашли, только спросили про оружие и технику. Рассказали, что, да как, в двух словах. Ну… только про зараженных, не как Тарчу. Я хоть человек и сентиментальный, но не дурак, знаешь. Понимаю, когда люди так просто говорят, а когда доносят до тебя важную информацию.

— Так ты что… его убил? — испуганно прошептала Тучка, так тихо, что Утюгу пришлось переспрашивать.

— Нет… он же мой сын, пусть теперь и… такой. Попросил две минуты, собраться. Когда поднялся, расстегнул все ремни, кроме двух. Перед этим перетащил все мясо, прямо в комнату. И ушел. Двери открытыми оставил, чтобы он мог выбраться.

Утюг замолчал, и ни у кого больше не нашлось слов, ни для вопросов, ни для собственных историй. Можно было бы сказать, что было тихо, но шум мотора и покрышек, монотонно перебирающих грунтовку, создавал естественный шумовой фон, к которому все уже успели привыкнуть. Но как бы ни был шум привычен, он заглушал все тихие звуки, и только сейчас Тарч понял, что вот уже некоторое время слышит откуда-то сбоку тихий плач. Тарч оглянулся и увидел, что немного в стороне от него, совершенно не прячась и не стесняясь, как будто бы отделенный от всех невидимой стеной, плачет грузный бородатый мужчина, или даже еще парень, недавний юноша, по новой моде отрастивший бороду. Он ничего и никого не замечал вокруг, погруженный в глубины собственного страдания. Не из-за рассказа Утюга, слишком рано для этого он начал плакать, а из-за какой-то своей истории, не связанной ни с кем из присутствующих. Из-за своего личного горя, которое было теперь у каждого, и изменить это было невозможно.

Глава 7. База

Колонна проехала через ворота бывшего заводского комплекса и остановилась. Бойцы высыпались из машин, перебрасываясь приветствиями со встречающими. Лом привстал, отогнул край тента, постарался осмотреться, но к грузовику никто не подходил, команд не отдавал, и новички Улья предпочли остаться в кузове, не зная, что делать дальше. Все молчаливо ерзали, пытались рассмотреть место, куда их привезли, через затертые, закрытые толстой полиэтиленовой пленкой окошки тента и щели возле кабины.

Головные машины уже начали разъезжаться по местам стоянки, когда к грузовику подошел худой статный мужчина в чистом, как с иголочки, камуфляжном костюме, со сложенным под хлястиком для погон черным беретом. На поясе справа у него крепилась кобура с пистолетом, слева — такой же, как у Цыгана, клевец. Мужчина, несмотря на самоуверенный командирский вид, сам отвязал тент, откинул борт, махнул рукой и скомандовал: «Давай! Выгружаемся!».

Люди разминали затекшие ноги и спины, потягивались и, слезая, неловко искали опору для ног, не решаясь спрыгивать с полутораметровой высоты. Когда все оказались на земле, мужчина с беретом командирским жестом махнул рукой, показывая направление построения, и подошедшие бойцы аккуратно, но настойчиво, построили прибывших в одну шеренгу. Тарчу в ней место не досталось, так как стоять он не мог даже при поддержке с двух сторон, и его посадили на землю, прислонив к колесу грузовика.