Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
— Но это совсем не то.
— А ты видел, как это бывает?
— Да, — сказал Туфа. И, помолчав, признался, что сам это делал — в Греции и в Северной Африке, с арабами.
— Ну, и они умирали от этого?
— Нет.
— Тогда и ты сможешь вынести, Карло. Ты считаешь эту боль такой непереносимой, потому что чувствуешь себя виноватым.
— Но они выдавали все, что нам надо было от них узнать, — сказал Туфа.
Он подошел к окну, продолжая рассматривать свои руки; тут он и увидел первого из «Бригады Петрарки», движения Сопротивления, созданного Фабио, — увидел, как человек спрыгнул с городской стены в проулок Винной корзины, где его поджидал Пьетро Пьетросанто, и пошел вместе с ним к дому Копы.
«Должно быть, вот на них-то и рассчитывал Бомболини, полагая, что их не сломить, на таких вот молодых идеалистов», — подумал Туфа. А вслух сказал:
— Наш народ поразительно умеет обманывать себя — это наше величайшее искусство.
Уже светало, когда Пьетросанто спустился на Народную площадь и доложил Бомболини о том, как он поступил с Фабио и остальными ребятами из «Красных Огней». Их отвели в погреб под домом Копы — тот же самый, где сидела «Банда»; там им скрутили руки, засунули кляп в рот и заперли на замок в кромешной тьме.
— Ну и как все это прошло? — спросил Бомболини.
— Они поклялись, что сначала убьют тебя, а потом перебьют всех немцев, — сказал Пьетросанто.
— А ты объяснил им, что это делается ради спасения вина, ради блага жителей Санта-Виттории?
— Я им это говорил.
— Ну и что они?
— Вели себя так, как та свинья, которой сказали, что от нее будет больше толку, если пустить ее на бекон, — заявил Пьетро. — Фабио и слушать меня не желал.
Бомболини улыбнулся, преодолевая боль.
— Ну вот, теперь я чувствую себя спокойнее, — сказал он. — Сейчас не время для проявления отваги.
— Просто не пойму, что вдруг вселяется в таких людей, как Фабио, — заметил главнокомандующий. — Ведь он-то знает: не то здесь место, чтобы отстаивать свою честь.
— Фабио неправильно воспитан, — сказал Бомболини.
Осмотр домов был окончен на третьи сутки, к вечеру, и завершился он последним домом в Старом городе, что стоит у самой Толстой стены. Всем уже было ясно, что ни в этой хибаре, ни возле нее ничто не могло быть скрыто, тем не менее рядовой Цопф и рядовой Гётке обыскали дом, чтобы операцию можно было считать законченной и потом со всей уверенностью утверждать, что все дома в городе были обследованы от крыши до основания.
— Так, с этим покончено, — сказал фон Прум. — Теперь петля стянулась уже совсем туго.
В тот вечер они впервые за несколько дней поели как следует. Правда, капитан обнаружил, что хоть он и голоден, но не может есть, и, хоть и устал, но не может спать. Тем не менее он все-таки решил вздремнуть, и, вот когда он лежал в постели и уже начинал засыпать, его осенило первое из его гениальных прозрений. Он стремительно вскочил и вышел из своей комнаты, двигаясь осторожно и бесшумно, словно хотел подкрасться к животному, которое могло сорваться с места и убежать, вспугни он его каким-либо звуком или движением.
— Трауб! — крикнул он и разбудил фельдфебеля. — Колокольня!.. Где же еще оно может быть, если не на колокольне!
Они молча быстро пересекли площадь.
— Всю среднюю часть колокольни можно забить вином, — сказал капитан. Он проговорил это очень тихо, точно вино могло услышать его или кто-то мог переместить бутылки, услышав эти слова.
Фельдфебель Трауб принялся колотить в дверь, но, так как на колокольне не разрешалось зажигать свет, священник замешкался, и капитан фон Прум велел фельдфебелю выстрелом снять замок. Тот трижды выстрелил, после чего падре Полента открыл дверь.
— Надо было нам с самого начала сюда заглянуть, — сказал капитан священнику.
А Трауб уже мчался вверх по крутым каменным ступеням. Но когда он понял, что вся колокольня просматривается насквозь — вверх до самых колоколов и вниз до того места, где стоял капитан, — он повернулся и медленно сошел с лестницы. Вдвоем с капитаном они вышли на Народную площадь и направились обратно к дому Констанции.
— И все-таки не зря мы это проделали, — сказал капитан.
Они вытащили карту города и с превеликим удовлетворением вычеркнули колокольню из числа возможных хранилищ вина.
Ночью, хотя прежде они уже довольно тщательно обыскали храм святой Марии Горящей Печи, капитан разбудил фельдфебеля Трауба и отправил его в винный погреб на Корсо Кавур, чтобы он поднял остальных. Капитану вспомнилось, что Бомболини говорил ему насчет этого храма, а говорил он ему, что храм построен на развалинах более древней церкви — римского храма, который в свою очередь был построен на развалинах этрусского периода. Яснее ясного, сказал фон Прум фельдфебелю, что где-то там, под фундаментом, должен быть древний погреб, который они упустили из виду при осмотре. Весь остаток ночи до зари немцы обследовали храм.
А на заре фон Прума осенила идея насчет водонапорной башни. Она поначалу у них даже в списках не числилась. Просто больно было смотреть, как немцы трудились в то утро. Люди уставали от одного того, что глядели на них. Зато с тех нор у нас здесь убеждены, что немец может вкалывать и вкалывать до седьмого пота. Лезть на башню пришлось рядовому Цопфу, и вот тут-то он и пожалел о своем безудержном хвастовстве, ведь он любил рассказывать, как он в свое время ездил с бродячим цирком по Баварии, был акробатом на проволоке, причем с большим будущим. Он на диво быстро поднялся по узенькой лесенке водонапорной башни, но у железных перил, окружавших площадку наверху, застрял.
— Давай! Давай! — закричал ему снизу фон Прум.—
Чего ты ждешь?
— Устал, герр капитан. Сил больше нет, герр капитан! — крикнул сверху рядовой Цопф. — Я две ночи не спал.
— Ну, тогда отдохни, но недолго, — приказал капитан. Выждав немного, солдат перемахнул через перила на площадку, с нее — на крышу и там обнаружил маленькую дверцу. Напрягши все силы, ибо задвижка на дверце уже давно заржавела, он ее наконец открыл и заглянул вниз.
— Тут одна вода, герр капитан! — крикнул он.