Тайна замка Аламанти
Шрифт:
— Кто он? — спросил Жак грозно.
— Я не знаю его имени, — призналась я. — Увидела мимоходом.
— Все ясно, — кивнул он и, развернувшись на пятках, направился к маленькому домику у ворот, где проводили свободное время наши эфиопы.
Я поразилась, как быстро и точно рассчитал мой Жак к кому надо обратиться за разъяснениями случившегося. Не стал требовать у меня, где и когда я увидела моего топороносого, решил узнать от слуг с кем я могла увидеться и успеть влюбиться. Глядя на высокую ладную фигуру мужа, я подумала, что вот уже второй месяц не была
Впрочем, прежде, чем вернуться к этой истории, следует продолжить рассказ о любви ко мне отцовского пажа…
1560 год от Рождества Христова. Утром бессонная ночь и угрызения, которым я терзала себя, отразились на моем лице столь явственно, что граф спросил:
— Не заболела ли?
— Нет, — ответила я.
— Говорят, ты кричала во сне.
— Не помню, — пожала я плечами и почувствовала, что краснею.
Граф глянул на меня повнимательнее и отвернул лицо. Промолчал.
Я же дождалась конца завтрака и побежала в оружейную комнату, где в это время должен был находиться паж.
Отослала мастера по заточке алебард и мечей за какой-то надобностью, и с видом королевы, надменно выставив челюсть вперед, заявила пажу:
— Придешь сегодня ночью. И больше не убегай.
Паж застыл, как изваяние. Голова его мотнулась согласно. Но глаза смотрели мимо меня.
И это его погубило. Если мужчина не может смотреть в глаза женщине, когда та говорит, что хочет его, он перестает быть для нее мужчиной.
Поняв, что паж придет, я уже не желала этого, и вышла из оружейной с маятной мыслью, как избавиться от мальчишки…
Одев кузнечный костюм и фартук, я с той же самой мыслью спустилась в отцову мастерскую.
Граф осторожно крошил в ступе самородную серу. Пест крутился в его руке равномерно, будто механический.
Увидев меня, он прервал работу, спросил:
— Ты видишь это?
— Да.
— Тебе это что-то напоминает?
Я поняла, что он хочет услышать — и решила не лгать:
— На мужчину и на женщину.
Тогда он высыпал серу рядом с кучкой древесной золы на стол и вдруг ударил пестом по чашке — та раскололась.
— Принеси другую, — сказал. — А осколки выбрось в мусорный ящик.
Я выполнила его приказ, и потом, на протяжении всего занятия по изготовлению пороха, ждала продолжения разговора о том, что было сказано в самом начале урока.
Но граф больше в этой теме не вернулся. Он поджег смешанную из трех градиентов смесь — и та вспыхнула с шумом и дымом, разом превратив лежащую под ней деревяшку в обугленный полешек.
— И все удовольствие, — сказал.
Тогда-то я впервые усомнилась во всемогуществе знаний. Ибо время движения руки пажа по моему бедру продолжало казаться мне бесконечным.
Но при этом я помнила еще и то, как старался паж не смотреть мне в глаза. — А из моего коридора вход в подземелье есть? — спросила я.
Граф встретился со
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой София сердится на Антонио, потом прощает и, наконец, избавляется от него
1566 год от Рождества Христова. Жак де ля Мур все-таки любил меня. Это я отчетливо поняла, когда увидела мужа выскочившим из домика для эфиопов и во всю глотку поносившего меня самой отборной руганью. Он ругался так, как могут ругаться только моряки, как кричали во время боя пираты с моего корабля, он проклинал день, когда появился на свет сам, день встречи со мной и день нашей свадьбы. Он был просто великолепен в своем гневе, рвущий на груди камзол и разбрасывающий в стороны дивные испанской работы кружева.
Граф был так взбешен, что, направляясь ко мне, не обратил внимание на журчащий между нами фонтан, споткнулся об окружающий воду гранитный бордюр — и кубарем полетел в воду…
А когда поднялся, весь мокрый, разом похудев от прилипшей к телу одежды, с обвисшими усами и слипшейся бородкой, то, глядя на меня, расхохотался и закричал:
— Вот ведь чертовка! Смотри как меня угораздило! Из-за тебя!
Он смеялся — и я вторила ему, ибо понимала, что гнев за внезапную мою влюбленность в простолюдина у него прошел, Жак по-прежнему счастлив иметь меня своей женой, доволен жизнью, моей красотой, своему здоровью и удаче.
Поэтому я подобрала платье, переступила через бордюр фонтана, и тоже вступила в воду и, погрузившись выше колен, медленно пошла к нему.
Граф перестал смеяться, глядя на меня восхищенными глазами, потом шагнул навстречу, обнял, и повалил в фонтан, задирая мокрый подол мне на шею и на плечи. Голова моя оказалась на изогнутом боку тритона, а губы графа впились в мои губы…
1560 год от Рождества Христова. Волчонок прижился у Антонио и вырос в громадного серого с подпалинами зверя, признающего из всего человечества лишь кузнеца да меня. Когда же я решалась в присутствии Антонио коснуться загривка волка, брыдла его подергивались, обнажая желтые клыки и лиловый язык, а откуда-то из нутра доносилось глухое рокотание, от которого кровь стыла в моих жилах и тело каменело.
Но, кроме нас, никто из всей деревни не смел даже приблизиться к зверю. Всем был памятен случай, когда волк, будучи пятимесячным щенком, набросился на задумавшего подразнить его Филиппе Капулетти. Потрепал мужика так, что тот все лето пролежал в постели и выполз на солнышко лишь в сезон сбора винограда, весь почерневший и худой, словно переболел оспой или какой иной напастью.
Кое-кто из старух попытался поднять шум, потребовать от Антонио убить зверя, но Антонию обратился ко мне за советом, я — к графу. Отец вышел на балкон и утихомирил крестьян, пригрозив напустить чуму на округу, если будут досаждать мне и волку.