Техники и технологии в сакральном искусстве. Христианский мир. От древности к современности
Шрифт:
Коричневые: умбра натуральная, марганцевая, коричневая, коричневые земли.
Черные: виноградная черная, косточковая черная, кость жженая.
Силикатные краски на рубеже XIX – ХХ вв. представляли собой смесь пигмента с жидким калиевым стеклом. В работе они разбавлялись водой до нужной консистенции. Перед началом и в процессе работы красками поверхность стены постоянно нужно было увлажнять водой. В отличие от техники фрески работу можно прерывать, вносить исправления, но красочный слой не должен быть очень пастозным. По окончании росписи красочный слой покрывался составом на основе жидкого стекла.
В результате образовывался монолит красочного слоя и основы, устойчивый к воздействиям внешней среды и не препятствующий движению влаги из стены. Сама фактура живописной поверхности оставалась матовой и визуально близкой к фреске.
В русской монументальной живописи конца XIX – начала ХХ в. эту технику опробовали и применили художники на нескольких объектах. Первым большим опытом была работа артели Сафоновых при создании новых росписей в Софийском соборе Новгорода в 1897 г. В Москве в Марфо-Мариинской обители, в Покровском соборе художник М. В. Нестеров в 1911 г. также выполнил значительную часть росписей в технике Кайма, а чуть позже эту технику применил П. Д. Корин в подземной усыпальнице этого же храма. Роспись П. Д. Корина за ХХ столетие прошла самые суровые испытания. Помещение неоднократно заливало, в течение многих десятилетий из кладки постоянно просачивались грунтовые воды. Роспись, конечно, была повреждена, но при этом почти полностью сохранилась. Такие условия не могла бы выдержать никакая другая техника живописи.
В силикатной технике М. В. Нестеров выполнил
В 1915 г. художник А. И. Савинов расписал в технике Кайма церковь села Натальевка в Харьковской губернии. В это же время была выполнена роспись центрального банка Нижнего Новгорода. Более чем вековое испытание силикатной техники подтвердило ее надежность для монументальной живописи.
Основная литература
Бергер Э. Техника фрески и техника сграффито. М., 1930.
Виннер А. В. Материалы и техника монументально-декоративной живописи. М., 1953.
Киплик Д. И. Техника живописи. М.; Л., 1950.
Комаров А. А. Технология материалов стенописи. М., 1989.
Лукьянов П. М. История химических промыслов и химической промышленности в России до конца XIX в. М.; Л., 1955. Т. IV.
Сланський Б. Техника живописи. М., 1962.
Сланський Б. Технiка живопису та реставрацii. Киiв, 2009.
Филатов В. В. Реставрация настенной масляной живописи. М., 1995.
Филатов В. В. К истории техники стенной живописи в России // Древнерусское искусство: Художественная культура Пскова. М., 1968. С. 51–83.
Чернышев Н. М. Искусство фрески в древней Руси. М., 1954.
А. И. Яковлева
Техника живописи Андрея Рублева (росписи 1408 г. Успенского собора во Владимире)
Стенопись Успенского собора во Владимире, исполненная в 1408 г. двумя мастерами – Даниилом и Андреем Рублевым, представляет собой выдающийся памятник древнерусского искусства в пору его расцвета на рубеже XIV–XV вв. Росписи относятся к такому художественному явлению, в котором, перефразируя современного исследователя творчества Андрея Рублева, «с наибольшей ясностью и чистотой» воплотился «стиль своего времени» [134] . Они по праву считаются самым ярким воплощением древнерусского художественного гения. Покрывающие стены и своды монументального собора домонгольской эпохи, грандиозные иконографические композиции Страшного суда подчинены особо значимой для рублевской эпохи богословской идее – эсхатологии, переживаемой людьми того времени, ожидавшими скорого наступления конца света, достаточно конкретно в качестве «стоящей у порога» реальности. Образы, наполняющие каждую из многофигурных сцен, необычайно многогранны – они плод подлинной творческой зрелости мастеров, духовный опыт которых сформировался под влиянием идей исихазма, столь характерных для восточно-христианской мистики, но особенно захвативших сознание людей и повлиявших на все сферы духовной деятельности во второй половине XIV в., после победы на Константинопольских соборах в середине столетия солунского митрополита Григория Паламы, защищавшего афонское монашество с его практикой «умного делания» и верой в «Иисусову молитву». Как кажется, из всего многообразия идей и богатейшего богословского опыта исихазма мастера владимирских росписей выбрали для себя главное – стремление восстановить в прекрасных образах искусства изначальную цельность человека, «образ Божий», благодатно дарованный человеку по замыслу Творца. Образы, созданные мастерами, свидетельствуют, что человеческий опыт Богообщения – это творчество, неразрывно связанное с сердечным проникновением в суть вещей, в суть Божественного замысла о мире (т. е. с третьей и наивысшей степенью познания, согласно воззрениям исихастов). Отсюда такое пристальное и неотрывное внимание к человеческой личности, к гармонии образа, светлому и ясному лику и глазам изображаемых ими святых. Каждое из лиц многофигурных композиций, созданных мастерами, индивидуально и в то же время несет на себе общую печать высшей мудрости и покоя, идеал гармонии. Многие из них запоминаются своим ясным и лучистым, проникновенным взглядом, особой эмоциональной, сердечной интонацией. Их притягательная сила никого не оставляет равнодушным.
134
Осташенко Е. Я. Андрей Рублев. Палеологовские традиции в московской живописи конца XIV – первой трети XV века. М., 2005. С. 38.
Росписи представляют собой достаточно емкую, можно сказать, всеобъемлющую изобразительную систему, созданную творчески зрелыми мастерами, кажется не знающими никаких технических препятствий. Они достигли подлинных высот живописного искусства, в котором одновременно угадываются живые традиции палеологовского искусства поздневизантийской эпохи и черты национальной самобытности, которые в полной мере раскроются в русской живописи XV в. Росписи, несмотря на далеко не полную сохранность некогда созданного по заказу программного цикла, подчинены классически идеальному гармоничному строю. Поэтому не удивительно, что со стилем этого ведущего памятника сопоставимы практически все произведения, так или иначе вводившиеся исследователями в состав собственно рублевских или относимых к произведениям рублевского круга [135] .
135
Приведем лишь некоторые самые общие сравнения, буквально «лежащие на поверхности». Выбранные нами произведения, как нам представляется, легко сопоставимы по композиционным, типологическим, физиогномическим и художественным параметрам. Например, центральный образ Спаса из икон Звенигородского чина, его типология и образный строй, в полной мере сопоставим с образом Праотца Авраама из композиции «Лоно Авраамово» на малом своде; а лик архангела из того же чина – с ликом Святителя Льва, Папы Римского из стенописи жертвенника. Возьмем другой пример: композиция иконы «Троица» идентична трехфигурной композиции из люнеты южного нефа с изображением Богоматери на престоле и двух поклоняющихся Ей ангелов, а типология центрального ангела Троицы сравнима с ликом ангела из композиции Страшного суда, изображенного между евангелистами Лукой и Марком. Далее, отметим типологические совпадения центрального образа архангела Михаила на храмовой иконе из московского Архангельского собора с ликом «Ангела, трубящего вниз», находящегося на склоне западной арки. Лик младенца Христа на иконе Владимирской Богоматери сродни образам ангелов из композиции Страшного суда (например, лик ангела, стоящего между ап. Матфеем и Лукой). Кроме того, с образами владимирских стенописей перекликаются не только иконы левой, традиционно «рублевской» половины праздников Благовещенского собора Кремля, например: толпа фарисеев и саддукеев в иконе «Воскрешение Лазаря» и композиция «Шествие праведников» (епископы и преподобные) на стене под малым сводом или образы иконы «Сретение» и композиция «Шествие св. жен» на южном столбе центрального нефа, но также иконы правой части того же праздничного чина. Например, ветхозаветные праведники в иконе «Сошествие во ад» и композиция «Идут святые в рай», расположенная в южном нефе (недаром И. Э. Грабарь не исключал участие Даниила в совместной работе обоих мастеров над иконами благовещенских Праздников, поскольку, согласно его атрибуции, живопись малого свода в южном нефе была исполнена этим старшим мастером (см.: Грабарь И.Э. Андрей Рублев // Вопросы реставрации. М., 1926. Вып. I.; переиздание: Грабарь И. Э. Андрей Рублев: Очерк творчества художника по данным реставрационных работ 1918–1925 гг. // Грабарь И. О древнерусском искусстве: [Сб. ст.]./ Сост. О. И. Подобедова. М., 1966. С. 112–208). С образами стенописей особенно сопоставимы миниатюры выдающихся московских рукописей группы Евангелия Хитрово, созданные, по-видимому,
Если вспомнить, что границы этого круга охватывают по крайней мере первое тридцатилетие XV в. (с момента первого летописного упоминания имени Андрея Рублева в 1405 г. и последнего упоминания в 1430 г., связанного с его кончиной), которое по законам исторической науки приравнивается к жизни одного поколения – поколения необычайно творчески активного, плоды деятельности которого обогатили историю древнерусского искусства многими выдающимися произведениями, то значение этого памятника все более возрастает. Правда, его достаточно ранняя дата, 1408 г. – т. е. первое десятилетие этого столетия – заставляет предполагать, что «центр тяжести» в процессе становления «рублевского стиля» приходился, по-видимому, на рубеж двух веков: XIV и XV. Именно поэтому в истории искусства «рублевский стиль», классическим выражением которого являются владимирские росписи, сопоставляется с таким феноменом, как «искусство около 1400 г.» – одно из последних крупных стилистических явлений в позднем искусстве византийского мира [136] . Это открывает широкие перспективы и расширяет горизонты научного осмысления памятника при его сравнении со многими выдающимися произведениями конца XIV – первой трети XV в., разбросанными по всему православному миру [137] .
136
Сжатая, но емкая оценка этого явления, а также исчерпывающая библиография научной литературы даны О. С. Поповой в ее статье: Попова О. С. Некоторые проблемы позднего византийского искусства: Образы святых жен, Марины и Анастасии // Древнерусское искусство: Византия и Древняя Русь: К 100-летию А. Н. Грабара. СПб., 1999. С. 348–358 (далее ДРИ).
137
Это в первую очередь росписи новгородской церкви Рождества Христова «на Красном поле» («на кладбище»), исполненные, вероятно, балканскими мастерами после 1380 г.; погибшие росписи другой новгородской церкви – Михаила Архангела, созданные в начале XV в. также, вероятно, приезжими греческими мастерами; росписи ц. Св. Троицы в сербском монастыре Манасия (Ресава), исполненные солунскими мастерами во втором десятилетии XV в.; росписи греческой церкви Св. Троицы в монастыре Пантанассы Мистра, 1428 г., и мн. др.
В связи с важным значением росписей 1408 г. кажется таким естественным поиск эталона техники живописи Андрея Рублева именно в этом памятнике. Кроме того, росписи Успенского собора могут считаться «безупречными» с точки зрения претензий, которые в последнее двадцатилетие XX в. стали предъявлять к творчеству Андрея Рублева исследователи, выдвигающие на первый план источниковедческий подход [138] . Этот уникальный памятник имеет не только точную летописную дату, но и освещен именами двух мастеров – создателей росписи: поименованным первым и, по-видимому, старшим в содружестве – Даниилом и вторым в перечне – Андреем Рублевым [139] . Возможно, они возглавляли целую артель художников, поскольку, как известно, стены огромного собора домонгольской эпохи, созданные в масштабе уже непривычном для мастеров рублевского времени, расписывались в достаточно короткий срок.
138
Источниковедческий подход, нередко вопреки очевидным результатам стилистического анализа, полученным при исследовании памятника многими поколениями ученых, оказывается предпочтительнее, например, для Л. А. Щенниковой при отборе собственно «авторских» произведений из всего, что собрано отечественной наукой прошлого столетия в качестве творческого наследия Андрея Рублева, провоцируя квазиобъективное стремление «научно» обосновать подлинность произведений средневекового художника (имперсональных по сути) на основании сохранившихся летописных документов, нередко легендарных (см.: Щенникова Л. А. Творения преподобного Андрея Рублева и иконописцев великокняжеской Москвы. М., 2006).
139
Троицкая летопись. М., 1950. С. 466: «В лето 6916/1408… мая 25 начаша подписывати церковь каменую великую съборную святая Богородица иже во Владимире повелением князя великаго, а мастеры Данило иконник да Андрей Рублев».
Однако роль эталона и образца живописной техники Андрея Рублева, которую могли бы взять на себя владимирские росписи, с каждым десятилетием их существования в действующем соборе и с каждым десятилетием, прошедшим после очередной реставрации – а их, как известно, было несколько, – становится совсем эфемерной в связи с катастрофически ухудшающимся состоянием красочной поверхности [140] . Так, современный зритель уже не видит полноценно тех тонких различий, которые были существенны для исследователей предыдущих поколений. В связи с этим, например, все менее и менее четким представляется деление росписи между двумя мастерами, предложенное в начале 20-х гг. XX в. И. Э. Грабарем, возглавлявшим первый цикл научной реставрации. По свидетельствам реставраторов, участвовавших в середине XX в. в последующих реставрационных работах, такое деление было еще вполне уловимо. Например, известно мнение С. С. Чуракова, до сих пор будоражащее воображение, об участии двух мастеров, Даниила и Андрея Рублева, в создании икон Звенигородского чина, которое он вынес под впечатлением от самого непосредственного знакомства с владимирскими росписями. Их он, в свою очередь, достаточно четко делил между двумя мастерами [141] . Публикуя в 1966 г. монографию об Андрее Рублеве, В. Н. Лазарев поддержал мнение специалистов, выделяющих самостоятельную и важную роль старшего мастера артели – Даниила [142] . Подобная точка зрения также представляется значимой для Э. С. Смирновой, связавшей с работой Даниила в качестве главного мастера артели роспись алтарной части собора, в то время как Андрею Рублеву, «поименованному вторым», в качестве младшего мастера, исследовательница отводит западную часть храма с композицией Страшного суда на сводах [143] . Но существуют сторонники и другой точки зрения, которая прежде всего учитывает «общий замысел росписи, обладающей несомненным художественным единством», среди них Н. А. Демина, М. В. Алпатов, Е. Я. Осташенко [144] .
140
Систематическое раскрытие росписей 1408 г. началось еще в 1882 г., первая научная реставрация была осуществлена в 1918 г.; второй этап проводился в 1950–1952 гг.; третий цикл реставрационных работ приходится на 1974–1983 гг.
141
Чураков С. С. Андрей Рублев и Даниил Черный // Искусство. М., 1964. № 9. С. 61–69; Советская археология. М., 1966. № 1. С. 92–107.
142
Лазарев В. Н. Андрей Рублев и его школа. М., 1966. С. 27.
143
Смирнова Э. С. Миниатюристы Евангелия Хитрово // Хризограф: Сб. статей кюбилею Г. З. Быковой. М., 2003. С. 107–128.
144
См. ссылку на их труды в монографии Е. Я. Осташенко: Осташенко Е. Я. Андрей Рублев: Палеологовские традиции в московской живописи конца XVI – первой трети XV века. М., 2005. С. 103.