Тело черное, белое, красное
Шрифт:
– Сергей Ильич! Ирина Сергеевна! Уж Новый год на дворе, а вы даже шампанское не разлили! Вон, я все двери нараспашку открыла, счастье в дом впускаю!
– заглянула в комнату улыбающаяся Глаша.
– Да! Да! Конечно!
– Сергей Ильич принялся торопливо наливать шампанское в бокалы.
– И окна! Откройте окна! Входи, семнадцатый!
– Входи, счастье!..
– проговорил Ракелов, с улыбкой глядя на Ирину.
Счастье неуверенно переступило порог…
…Ирина лежала в кровати и смотрела в потолок, по которому бегали причудливые тени. Какая удивительная ночь! Невозможно заснуть… Совсем рядом, через стенку, спит Ники. Отец распорядился постелить ему в своем кабинете, дабы не отпускать
Ей вспомнился недавний разговор с Шаляпиным в доме Трояновских. "Недавний…" - Она усмехнулась. После сегодняшнего, точнее, уже вчерашнего вечера, когда Ники попросил ее руки, кажется: все, что было до этого, - происходило в какой-то другой жизни, тысячу лет назад. Федор Иванович сказал тогда, что талант нужен не только для игры на сцене, но и для жизни! И то верно! Роль человека в жизни гораздо сложнее любой роли в театре, какую только можно вообразить. И как часто люди, занимающиеся не своим делом, подобно бездарным артистам на сцене, даже не замечают, что говорят фальшивым голосом фальшивые слова, делают фальшивые жесты - живут фальшиво. Именно отсюда, от этой фальши, идет начало многих несчастий… Она вздохнула и натянула на себя одеяло. А Государь, которого Ирина без устали защищает от пересудов? Как говорил Шаляпин, "Царь - это уже роль шекспировского размаха. Надо уметь играть царя! Народ фальши не простит. Не понял своей роли, не умеешь ее играть, провалился и освистан - уходи! Горит сцена, которой для императора является вся его империя".
Стало жарко. "Наверное, слишком теплое одеяло". Откинула. Охватил легкий озноб. "Нет, хватит об этом. Главное сейчас то, что Ники здесь… рядом…" - Ирина улыбнулась, вспомнив, что он шепнул, провожая ее до дверей спальни:
" Признаюсь, меня переполняет зависть!"
"К кому?"
"К самому себе. К тому, у которого есть ты…"
Она почему-то вспомнила себя пятнадцатилетнюю, заплаканную, опрокинутую болью и горечью первой любви. "Никогда, слышишь, мама, никогда больше не буду любить. Ненавижу эту любовь! Боюсь ее!" Матушка, грустно улыбаясь, ласковой рукой гладила ее по голове: "Глупышка ты моя… Не надо бояться любви. Своей или чужой. Хотя… Любовь не бывает чужой. Любовь бывает нежданной. Но нежданная - не всегда не твоя. Нужно ли было тебе прикосновение ее легких крыльев? Об этом ты сможешь судить только, когда она покинет тебя. Но, возможно, именно в этот момент тебя покинет и твоя душа, а ты и не заметишь, что не живешь более. Только любовь будет где-то в небесах звенеть нежным колокольчиком…"
– "Не надо бояться любви. Своей или чужой. Хотя… Любовь не бывает чужой…" - прошептала Ирина и, словно пытаясь спрятаться от мыслей, нырнула головой под подушку. Но там мысли, очевидно уверенные в том, что их никто не услышит, явно осмелели. По телу пробежала дрожь. "Он здесь. Рядом…" Села на кровати, отшвырнув подушку на пол. Больно ущипнула себя за руку. Стало еще хуже. Подошла к двери. Прислушалась. Тихо. Прошмыгнула по коридору и коснулась пальцами едва прикрытой двери кабинета. Скрип двери оцарапал слух. Неслышно ступая, подошла к дивану, стоявшему у окна. Это был ее добрый старый знакомец. Она знала каждую его складочку, изгиб ткани, потертость, пятнышко… Сколько раз, сидя на нем в отсутствие отца, она жадно читала любовные романы, непонятным образом попадавшие в его серьезную юридическую библиотеку, ища в них ответы на волновавшие ее вопросы. Она росла, а диван - старел, не теряя между тем особенностей своего характера - мягкой приветливости и нежности. Сейчас Ирине было приятно, что Ники лежит именно на нем.
От приоткрытого окна сквозило. Лунный свет заливал небо, бросая блики на вуаль занавески.
– Ники… Ты спишь?
– тихо спросила она.
– Нет, милая. Я ждал тебя.
– Он протянул руки ей навстречу.
Его мягкие губы коснулись ее лица, шеи…Отдаваясь этой волне нежности, она изумилась, как смелы и требовательны его губы и как, на удивление, не хочется думать… ни о чем…
9
В ресторане "Контан" в этот час было немноголюдно. Свободные официанты, негромко переговариваясь, стояли у выхода с кухни, готовые в любую секунду обслужить посетителей. В зал, обильно украшенный золотой лепниной, неспешно вошел седой мужчина с аккуратной круглой бородкой и глубоко посаженными цепкими глазами.
– Пожалуйте, ваша светлость, сюда, в кабинет!
– Подобострастно согнувшись, метрдотель услужливо раздвинул портьеры, пропуская важного гостя.
– Господин Гучков вас ожидают-с.
Гучков сидел в кресле спиной к входу и не заметил вошедшего. На коленях у него развалилась огромная пушистая рыжая кошка, которую он то гладил, то взъерошивал, медленно проводя рукой против шерсти.
– Да отпустите вы эту кошку, Александр Иванович! Смотреть не могу, как вы ее мучите!
– Георгий Евгеньевич, - Гучков, опустив кошку на пол и поспешно поднимаясь навстречу князю Львову, улыбнулся, - помилуйте, где ж я ее мучаю? А что глажу против шерсти - так ничего, пускай привыкает к превратностям судьбы. Не все коту Масленица!
– Не смешно, Александр Иванович!
– Князь опустился в кресло, стоящее рядом, закинул ногу на ногу и сердито забарабанил пальцами по деревянному подлокотнику.
Кошка, потянувшись, на мгновение выпустила коготки, затем, прикрыв глаза, стала тереться о ногу Гучкова и, как только тот расположился в кресле, немедленно снова запрыгнула ему на колени. Он, немного наклонившись вперед, выжидательно смотрел на князя, попросившего его о срочной встрече с глазу на глаз.
С князем Львовым, в официальной жизни - председателем Союза земств и городов, а в жизни потаенной, но не менее важной - Досточтимым Мастером Братства в масонских ложах Москвы и Петербурга, Гучков был знаком давно, но сблизился с ним в январе шестнадцатого, когда возник тайный план - сослать царицу в Крым. Он знал, что князь, как истинный "толстовец", был против войны, но, как масон, связанный обязательствами Братства, полагал неблагородным бросать союзников.
Гучков прекрасно помнил тот вечер, когда члены "прогрессивного блока" Государственной думы и Государственного совета устроили обед как раз в этом ресторане, в честь первого приезда в Россию французского министра вооружений, масона Великого Востока господина Альбера Тома. Гучкову тогда пришлось быть изысканным и хитрым, точнее, демонстрировать этакую азиатскую изощренность ума, которую и хитростью-то не назовешь. Он ясно понимал, что подписанное с французами и англичанами соглашение о незаключении сепаратного мира с Германией и масонская клятва русских Великого Востока ни при каких обстоятельствах не бросать союзников оборачивались для России гибелью. "Помогите нам людьми!" - просили французы, настаивая, чтобы Россия ежемесячно посылала на Западный фронт по сорок тысяч человек. Россия лезла из кожи вон, чтобы помочь союзникам, да только кожа-то уже трещала и грозила разорваться в клочья. Кто-кто, а Гучков - организатор и председатель Военно-промышленного комитета, всю жизнь бывший близок к военным - достоверно знал, как обстоят дела на фронте.
В кабинет, раздвинув портьеры, в сопровождении метрдотеля вошли двое официантов, принявшиеся накрывать на стол.
– Прошу, господа! Что-нибудь еще изволите?
– Метрдотель, внимательно следивший за действиями официантов, повернулся к гостям.
– Я же сказал, любезнейший, оливье да графин с водкой. Какие уж сейчас изыски… - Львов, устало махнув рукой, пересел за стол и, сложив салфетку треугольником, расстелил ее на коленях. Гучков поднялся, сбросив кошку, которая, обиженно мяукнув, сразу же запрыгнула обратно на кресло.
– Георгий Евгеньевич, глазам не верю. Водка? Вы ж не пьете.
– Не пью, не пью. О вас забочусь, - пробурчал князь.
– Мерси! Если позволите, я отлучусь на минуту!
– Гучков улыбнулся, глядя на недовольное лицо Львова.
– Руки помою - как-никак кошку держал.
– Позвольте поухаживать?
– Официант подобострастно наклонил к князю свою напомаженную голову.
– Салатик положу…
– Ступай. Все ступайте!
– Князь повернул голову к метрдотелю.
– Да смотри там, чтоб никто не беспокоил.
– Оставшись один, он поковырял вилкой в салате, подозрительно понюхал его и, вздохнув, принялся за еду.