Тело черное, белое, красное
Шрифт:
– Поликарповна!
– Ирина услышала голос пожилого солдата, совсем недавно переведенного в эту палату.
– А у меня вот тут, с утра трепещет, - приложил он руку к груди.
– Просто мочи терпеть нету.
– Он хрипло засмеялся.
– Чаво смеяться?
– возмутилась старушка.
– Ето, милок, у кого грудные титьки трепещут, то будет во сне греза великая. Так что глазья свои прикрывай и жди грезу.
Хохот раненых раскатился по палате.
– А у меня…
– Нет, сперва мне скажи…
Поликарповна, краем глаза заметив стоящую
– Последнему скажу - и пойду. Ну вас к лешему. Где, говоришь, у тебя трепещет?
– Раненый указал на забинтованную ногу.
– А, ето так означает: "Колено левое потрепещет, - она с опаской покосилась в сторону двери, - кажет страх и переполох".
Ирина, с трудом сдерживая улыбку, вышла в коридор. Поликарповна, подхватив ведро и швабру, выскочила за ней.
– Поликарповна!
– Ирина сделала строгое лицо.
– Я же просила бинты вынести! Сколько ждать?
– "Ох, бегу, эх, бегу, удержаться не могу!" - Позвякивая ведром, старушка с невинным видом засеменила по коридору.
"Вот уж кто, наверное, не то что с солнышком - с каждой птичкой здоровается", - улыбнулась ей вслед Ирина.
– Что там? Опять Поликарповна чего учудила?
– добродушно поинтересовался Иван Иванович, когда она вернулась в докторскую.
– Учудила. Скоро вас будет учить, как раненых выхаживать. Вот спросите ее, к примеру, можно ли ампутированный палец заново вырастить? Получите изумительный ответ, уж будьте уверены!
– Гм-м… - кашлянул доктор.
– Поликарповна!
– Чаво-сь?
– тут же заглянула в дверь бойкая старушка. Она напоминала озорного подростка, который, войдя в класс, прикидывает, сейчас ли ему намазать клеем стул учителя или чуть позже.
Ирина отошла к раковине и, отвернув кран, принялась старательно мыть руки.
– Гм-м, тут вот какое дело… Поликарповна… - Иван Иванович с серьезным видом задумчиво крутил в руках папиросу.
– Мы… Вы… Так сказать…- начал он, пытаясь сформулировать вопрос.
– Да не телись ты, милок, чай, не девка я… Надо чего?
– Поликарповна хитро взглянула на него.
– Хотел у тебя, подруга… спросить…
Ирина прыснула и, завернув кран, потянулась к полотенцу.
– Есть ли, подруга, в народе средство, подходящее, по твоему разумению, чтобы палец амп… отрезанный от руки мог заново вырасти. А?
– Иван Иванович сурово нахмурил брови.
Старушка приободрилась.
– Чаво нет? Есть. Это тебе для науки надобно?
– Она понимающе кивнула.
– Тады слушай. Значится так, берешь голову лягушки…- С подозрением взглянула на доктора, в уголках глаз которого затаилась улыбка.
– Тебе ето для смехотворства аль для дела? Для дела - так записывай. У меня время мало, ище коридор домыть надобно. Пишешь, штоль?
Иван Иванович кивнул и, расположившись за столом, взял лист бумаги и карандаш.
– Значится, так. Берешь голову лягушки, бычий глаз, - старушка зыркнула в сторону Ирины, тщательно вытиравшей
– вытянув шею, заглянула под руку доктору, -…гусенка. Ежели не найдешь гусенка - не плачь, можно горлицы. Затем скатываешь, милок, маленькие шарики… - В глазах доктора засветился неподдельный интерес, -…и все!
– закончила пояснение старушка и, окинув всех торжествующим взглядом, грациозно облокотилась на швабру.
– Чего - "все"?
– пришла Ирина на помощь Ивану Ивановичу, который, зайдясь в приступе смеха, отвернулся к стене.
– А дальше что? Это нужно пить? Жевать? Окуривать помещение? Растворять в спирте?
Поликарповна замялась, смущенно уцепившись за ручку швабры.
– Запамятовала чавой-то. Извиняйте. Чаво сказать не могу - того не могу.
– Иван Иванович, справившись, наконец, со смехом, повернулся, окинув ее грозным взглядом. Поликарповна засуетилась, потихоньку продвигаясь в сторону двери и бормоча на ходу: - Мы - народ! Наше дело маленькое. Сказал - и ушел быстренько. Чтоб не попало.
Ловко подхватив бак с бинтами, уже в дверном проеме она пропела, косясь на смеющегося Ивана Ивановича:
А я молодая, а я озорная,
Мое сердце скок да скок,
Поцелуй меня разок! Э-ээх!
Широко улыбнулась беззубым ртом.
– Ступай, ступай, подруга!
– проговорил ей вслед Иван Иванович, вытирая слезы.
– Я тебя в конце дежурства поцелую. А то боюсь, ежели прямо сейчас, то с собой не совладаю.
Поликарповна остановилась.
– Гляди-кось! Не забудь, что обещался-то! А то знаю вас, мужиков! Вы только на обещания горазды!
– Гордо неся бак, она вышла из комнаты.
Через мгновение из коридора донесся грохот. Встревоженная Ирина выскочила за дверь. Старушка, отряхиваясь и кряхтя, поднялась с пола и принялась запихивать в бак выпавшие бинты.
– Не ушиблись, Поликарповна?
– подбежала к ней Ирина.
– Не-е, милая. Склизко. Пол помыла… и - забыла!
– сымпровизировала она.
– Так это ничаво! Вот, и с полом поздоровкалась!
Ирина, покачав головой, вернулась в докторскую.
– Ну и бабуля… Это ж надо такой жизнерадостной быть!
Иван Иванович затушил папиросу и медленно поднялся с места.
– Да она не так уж и стара - ей ведь и пятидесяти нет. А потом… что ей остается делать? У нее полгода назад мужа на фронте убили. Затем вскоре - старшего сына. А месяц назад младший без вести пропал. Мальчик совсем. Она потому каждый день новых раненых встречает. Надеется. Так-то вот… - Доктор вышел. Ирина осталась стоять посреди комнаты…
Рано утром, приняв несколько подвод с санитарного поезда и два автомобиля санитарной колонны Императорского Автомобильного Общества с ранеными, Ирина вышла из госпиталя. "Сколько их еще будет? Скольких еще мальчиков проглотит война?"