Телохранитель моего мужа
Шрифт:
Я вдруг понимаю, что не запомнила их лица. Возможно, при встрече смогла бы узнать, но сейчас — смазанное нечто, словно вместо лиц у них — каша, мешанина, размытое фото, где сколько ни силься, не сможешь угадать, кто есть кто.
Алексей ослабляет хватку и отпускает мою руку.
— Да, конечно. Здесь работали ваши ребята. Надеюсь, всё сделали, как надо. Но проверка никогда не бывает лишней. Катерина, — это он мне. Холодно, поджав губы, — отправляйся в свою комнату.
— Эту комнату я хочу осмотреть в первую очередь.
Алексей пожимает
— Да, конечно.
Артём идёт первым, оглядывая попутно коридоры. Я семеню следом. Муж не стал меня удерживать, а я и рада поскорее от него скрыться. Возможно, он попрётся за нами. Такого подозрительного сукиного сына ещё поискать надо. Он никому не доверяет.
— Какая комната ваша? — Артём оборачивается, смотрит мне в глаза.
Слишком прямо. Чересчур глубоко. Чуть дрогнув, приподнимаются брови, словно он подаёт мне тайный сигнал. Сердце готово выскочить через рот — так меня тряхнуло. Я не могу ответить. Только рукой показываю на нужную дверь. Рука у меня дрожит.
Он смотрит на неё. И что-то злое тенью пробегает по его лицу. Мелькает и прячется. Он снова робот — бездушный, деловой, безучастный.
Артём осматривает дверь, водит по ней пальцами, а я гляжу, как заворожённая. Эти пальцы меня ласкали. Трогали в таких местах, куда никто не догадался заглянуть.
Страшно сказать, но я чувствую возбуждение. Слабенькое, робкое, но фитилёк зажигается где-то внутри, согревает низ живота, щекоткой касается сосков, что твердеют и болезненно упираются в кружевное бельё.
Дыхание у меня сбивается. Что я вытворяю? Не хватало ещё дышать этому мужчине в затылок, давая понять, что я влажнею только от одного его вида и запаха. Что у меня колени — желе, а тело словно чужое. Не моё. Потому что до него оно никогда не предавало меня, не волновалось, не знало особой радости.
Артём входит в комнату. Я иду по пятам. У него походка пружинящая, словно где-то там на подошвах скрыты те самые пружины, что заставляют его отрываться от пола легко.
Охранник, значит. Не то, чтобы я придумывала ему профессию — не до того было той ночью, но он казался мне сложнее. Или мне хотелось видеть его таким. Женщинам свойственно наделять мужчин несуществующими достоинствами.
Он осматривает комнату. Кажется, профессионально. Я вижу, как оттопыривается его пиджак. Оружие. Становится неуютно. У меня здесь кресло-качалка с клетчатым пледом. Я сажусь в него с ногами, укутываюсь. Слежу за мужчиной. Он возится долго, очень долго.
Дверь открыта. Где-то там Алексей. Странно, что он не пришёл проверить. Но, наверное, здесь полно камер, а у него есть возможность следить. Я обмираю, представив, как он трахает меня здесь, а камеры записывают наши совокупления во всех ракурсах и подробностях. Становится гадко, до горечи во рту.
Я всё равно ничего не могу изменить. Придётся и это глотнуть и надеяться, что кроме мужа записи не будет никто смотреть. Или он всё же проявит милосердие и станет отключать видеонаблюдение, когда будет приходить
Меня зовут Артём, — я вздрагиваю от звуков его голоса и поднимаю глаза. Смотрю на мужчину, что однажды на одну ночь стал моим любовником.
Нужно всё забыть и вычеркнуть. Жить дальше, представляя, что ничего не было, привиделось, приснилось. А я не могу. Его запах. Голос. Присутствие. Мука. Как всё это выдержать?
— Теперь я ваш телохранитель, — простые слова.
Кажется, я переоценила степень своего везения. Никогда нельзя хвастаться. Потому что вслед за этим находится тысячи причин, чтобы наказать или посмеяться над самонадеянными дурочками, которые считают, что могут обмануть и избежать наказания.
Он смотрит на меня не отрываясь. И тогда внутри рождается огненный шар. Желание выжечь из себя всю грязь. Ради него — молодого и красивого. Сильного самца с литыми мышцами и короткой стрижкой. Ради этого рта с чёткими линиями. Его губы целовали меня с нежностью, с томительной почтительностью. А руки дарили блаженство. И никакого насилия. Всё добровольно. Единственная ночь, когда я хотела и получала удовольствие.
— Рина, — короткое слово царапает горло, выходит сильным чистым отрывистым. Прекрасным. Моё имя. Я называю его — единственное, что я приемлю. Так меня называли родители и сестра. Больше никто. — Меня зовут Рина, — повторяю, не замечая, что произношу его не своим голосом, а тем, низким и хриплым. Тем самым, который он, наверное, помнит.
Его глаза. Моё дыхание. И ничего не прочесть на лице, что высечено каким-то гениально-сумасшедшим скульптором. Нельзя создавать такие правильно красивые черты. Это опасно.
17. Артём и Рина
Артём
Никогда не считал себя кровожадным. Наоборот: предпочитал дела решать миром. Дипломат, а не вояка. Может, поэтому всё во мне противилось семейной традиции идти по стопам отцов и дедов, что из поколения в поколение выбирали профессию военного.
Сейчас же я готов был убивать. Нагнуть. Сделать больно. Зажать руку в захвате, чтобы эта холёная морда скривилась, краснела, изошла потом. Чтобы гусь этот упал на колени и противным голосом просил о пощаде.
Никто и никогда не будил во мне такую тёмную ярость. Меня удерживало одно: моя карьера телохранителем бесславно закончится, не начавшись. А я не собирался отсюда сваливать, пока не выясню, почему моя девочка живёт с подобным уродом.
Ей нравится скотское отношение к себе? Вряд ли. Она не такая. То, какой она была той ночью, говорило о другом. Я десять раз уже оправдал её за измену, за неподобающее поведение.
Кажется, я восхищался её храбростью. Моралисты меня бы не поняли. А её бы осудили и приговор суровый влепили. Я же сейчас думаю лишь об одном: как она вляпалась в такого мужа. Что заставляет её быть с ним рядом и терпеть скотское к себе отношение?