Телохранитель моего мужа
Шрифт:
Рина. Её зовут Рина. Не Катерина, как цедит её мудак. Не Екатерина — слишком холодно и по-царски величественно. Не маленькая Катя, а Рина. Я уверен: она не зря себя назвала именно так — отличительно, непривычно. Это что-то глубоко личное. Такое не скажешь всем. Мне сказала. Может, потому что знает, кто я? И думает, что я не знаю, кто она? Да я, если бы до этого не узнал, сегодня бы точно догадался по голосу.
Это как ловить лучи солнца лицом. Тёплые поглаживания. Мягкие прикосновения. Я не знаю, как сохранить лицо и удержать себя подальше от
А ещё этот Марков — настоящий маньяк. Камер везде натыкал столько, что впору подумать о его больной голове. Даже в ванной стоят. Хорошо хоть в туалете нет.
Я слышу, как он ругается с кем-то по телефону. Голос у него гавкающий, как у злобного пса. Что-то летит и разбивается о стену. Наверное, тот же телефон. А может, он вазочкой какой-нибудь запустил.
Он вылетает, волосы растрёпаны, морда пятнами, взгляд безумный. Никогда не интересовали страсти в мире большого бизнеса, но сейчас бы я не прочь быть в курсе событий. Они касаются не только Маркова. Что настолько могло его заставить обосраться? От него же воняет страхом за километр.
— Я вынужден уехать. Все инструкции ты знаешь, — бросает он мне. — С тобой остаются двое, будут охранять снаружи. Катерина! — кричит он и широким шагом направляется в спальню.
Я выхожу вон из дома. Мне нужно остыть и подумать. И лучше не видеть и не слышать, что этот гусь будет творить там, за закрытыми дверьми.
Я не знал, что будет так тяжело. Зачем, зачем я влез во всё это? Даю себе мысленно пинка. Я знаю, зачем. Но очень важно знать, что об этом думает та, ради которой я сунулся не пойми куда.
Рина
Алексей уехал. Свалил. Бегал по комнате, махал руками, бормотал проклятия, шипел на меня, но, слава богу, не стал ни руки распускать, ни трахать. С него бы сталось. Что-то подсказывало мне: ему сейчас даже не до секса, которым он всегда снимал любое напряжение. Видимо, есть в жизни вещи, способные и у Маркова отбить охоту спариваться.
Я давно научилась пропускать мимо ушей его бешенство. И то, что он говорит в минуты помутнения. Важно сидеть не шевелясь. Не задавать вопросов, чтобы не провоцировать. Тогда есть шанс избежать его гнева.
— Сиди тихо и не высовывайся. Дальше ворот — ни шагу. В доме еды хватит на месяц. Тебе и тем бугаям, которых я оставляю с тобой. Они тебя защитят, вдруг чего. Вернусь — проверю! — грозит Марков мне кулаком, а я сижу со взглядом куклы и кивнуть боюсь.
Когда он уходит, я кутаюсь в плед и прикрываю глаза. Что за дичь он нёс? Месяц? Он исчезает на месяц? Я, наверное, что-то прослушала или не так поняла, но было бы здорово, если б мой персональный монстр свалил подальше и исчез хоть на какое-то время. Я так устала. Но он никогда не покидает меня на долгий срок.
Ему постоянно нужен секс и разрядка. Он питает слабость к жестокости, но статус и положение не позволяют Алексею светиться и насиловать или избивать каких-то
Зато дома можно всё. У него есть персональная отдушина, куда можно слить и сперму, и своё плохое настроение. Почесать кулаки и унизить, когда душа требует размахнуться широко.
Я зарываюсь поглубже в плед, и непрошенные воспоминания жалят меня осами, злыми шмелями атакуют измученный мозг. От них бы я тоже избавилась, если бы могла. Но память не поддаётся уговорам. Она живёт, чтобы я помнила.
Ничего не изменилось после того, как он заявился ко мне с цветами. Словно и не было его прихода. Будто и не сидел Марков на нашей кухне и не пил чай. Я терялась в догадках. Мучилась неопределённостью. Хотелось вопросы задать, что это значило? Может, он просто приходит вот так к сотрудницам, как ходят учителя по домам, чтобы узнать, в каких условиях проживают их ученики?
Но я не смела спрашивать. Зачем? Ничего не произошло такого, чтобы я почувствовала: Алексей Степанович относится ко мне по-другому. Изменилось лишь одно — моя зарплата. Она стала значительно выше.
У меня появилось больше работы. Я получала какие-то премии, а немного позже повысился оклад. Я всё это объективно заслужила. Особенно, если учитывать, сколько сил приходилось вкладывать на благое дело процветания его компании.
Никто, ни одна душа не могла меня упрекнуть в том, что я получаю деньги за красивые глазки или особое расположение начальства. Марков относился ко мне, как и прежде. Лишь иногда я ловила в его глазах жадный интерес. Голод. Правда, эти моменты были столь редкими, что я убеждала себя: показалось. Я выдумываю то, чего нет и не может быть.
Ляля училась в выпускном классе. У Ляли всегда были проблемы. Из нас двоих — она красивее, привлекательнее, но и характер не сахар. А поэтому вечно находила на свою голову проблемы.
В тот период она переживала сложную влюблённость, а я из-за вечной занятости мало уделяла ей внимания, поэтому пропустила, когда всё зашло слишком далеко.
Вспыльчивая и резкая, Ляля не терпела никаких увещеваний, плохо поддавалась всякого рода душевным беседам. Часто замыкалась в себе и не спешила делиться откровенным.
Нам пришлось сделать аборт. Нам — потому что я никогда не отделяла себя от сестры. Всё, что у нас случалось, мы переживали вместе. По-другому и быть не могло: она — единственное, что осталось у меня от семьи.
Это было Лялино решение. Я колебалась. Но ей было всего лишь семнадцать, предстояло окончить школу, поступить в институт. Не знаю, как бы мы справились с ребёнком. Ляля в то время мамой быть не пожелала.
А потом у меня случилась поездка за границу — не первая, но знаковая. Мы отправились на важные переговоры с Марковым. Он всё продумал, всё рассчитал. Там, в гостиничном номере, случилось неожиданное для меня и закономерное для него.