Телохранитель моего мужа
Шрифт:
Именно у такой любви есть будущее. У несовершенной, недорисованной, недопетой. У той, что не может быть эталоном. Потому что к такой любви постоянно тянет. Хочется что-то дорисовать или исправить. Подарить или украсть. Она не даёт покоя и живёт в сердце, заставляя изо дня в день совершать маленькие подвиги или безумства.
— Я буду рядом, Рина, — произношу самые главные слова вслух. — Просто буду рядом. Как в клятве, помнишь? И в горе, и в радости, и в здравии, и в болезни. Нет-нет, ничего не говори. Я так чувствую. Просто позволь мне быть рядом. А остальное потом когда-нибудь.
Она
50. Рина
Артём познакомил меня с матерью. До этого мы как-то не пересекались. Ни в клинике, когда я навещала Лялю, ни в доме малютки, когда я приходила к Серёжке. То ли так совпадало, то ли мать его осознанно не хотела со мной знакомиться.
Я не задумывалась. Я не пыталась понравиться чужой женщине. Я немножко её понимала. Каждая мать захочет для своего ребёнка самого лучшего. Я этим лучшим не была: старше, теперь вдова, почти оборванка.
Меня к встрече не готовили. Её тоже. Артём просто столкнул нас нос к носу, когда мы в очередной раз пошли Серёжу навестить. Ему три на днях исполнилось. Предстояла смена «места жительства» — оформлялись документы в детский дом. А я так и не смогла упрочить своё материальное положение, чтобы хотя бы попытаться забрать ребёнка к себе.
— Познакомься, мам, это Рина, — Артём произнёс это так буднично и так твёрдо, что ей оставалось лишь смотреть на меня и открывать, закрывать рот.
Да, она меня изучала. Но к её ногам жался Серёжка, а она крепко держала его, словно защищая, и это сказало намного больше слов.
Мы не подружились и не вошли в конфронтацию. Просто появились в жизни друг друга, продолжая сталкиваться, встречаться, разговаривать.
— Странная штука жизнь, — делилась она со мной сокровенным. — Артём и слышать ничего не хотел о женитьбе, семье, детях. Но у каждого, наверное, свой срок. Ты ведь родишь ему, правда? — заглянула она мне в глаза, и я смешалась. Я не готова была к подобным откровениям.
— Пока — нет, — единственное, что я могла сказать.
Мне бы сейчас выкарабкаться. Поднять Лялю, забрать Серёжку. Какие дети… Не до детей сейчас.
Когда-то, в браке с Алексеем, я страстно хотела родить малыша. Но муж мой любил лишь себя — эгоистично и мелочно. Он не мог позволить, чтобы я тратила внимание ещё на кого-то.
Его бесила Ляля. Он запретил усыновить Серёжу или хотя бы взять опеку над ребёнком. По тем же причинам он скрупулёзно следил за контрацепцией. Был помешан на ней. В последнее время он водил меня к врачу — делать противозачаточные инъекции. Я не сопротивлялась. К тому времени я уже сама не хотела от него детей. От такого человека — нет.
Когда судьба свела нас с Артёмом, на очень короткий миг я позволила себе помечтать. Но до конца действия контрацептива ещё есть время, и это к лучшему.
Николай Григорьевич — дед Артёма — шёл на поправку. Он уже вовсю командовал, и я наконец-то
На меня дед смотрел с интересом и затаённой улыбкой. Как король к своей подданной, зная, что я не буду ни сопротивляться, ни спорить: рядом с ним прочно обосновалось одно из моих сокровищ — сестра.
Ляля по-прежнему сторонилась всех, не разговаривала, но с дедом у них наладилась какая-то потусторонняя связь: они понимали друг друга с полувзгляда. Уж не знаю, как умудрялся дед ловить её настроение: лицо Ляля по-прежнему прятала под плотной завесой волос.
А потом случился перелом. Кто знает, как это происходит? Одно слово — и всё меняется. Крохотный винтик — и начинает работать очень сложный механизм, что простаивал годами, ржавел и мечтал развалиться на части.
Я устроилась работать на почту. Шумно, немного нервно, как и везде, где приходится контактировать с людьми. Как оказалось, во мне бездна терпения и умения не реагировать бурно на разные провокации.
Я принимала посылки и заказные письма. Вначале с наставником. Затем сама. Я оказалась очень смышлёной и талантливой ученицей. Вот же задача: я знаю три языка, могла бы находиться сейчас на другом конце света, синхронно переводить чьи-то умные или не очень речи, а вместо этого улыбаюсь, принимая бандероли и посылки, наклеивая марки на конверты. На удивление, мне нравится. И этот гул, и причитания старушек, и робкая улыбка ребёнка, что стоит рядом с издёрганной и уставшей матерью.
Это небольшие деньги, и мне приходится бегать. Под конец дня ноги гудят, но я всё равно нахожу в себе силы и с собакой погулять, и ужин приготовить.
Я немного огорчаюсь: Артём не ест со мной. Приходит позже и всегда отказывается. Я знаю, почему. Он знает. Но вслух мы об этом перестали говорить. Зато откровеннее и разговорчивее стали наши тела. Хотя я думала: сильнее и честнее уже некуда. Но каждый раз я словно открываю что-то новое.
Тело привыкло к ласке. С тела сошли синяки. Телу нравятся мужские руки. Оно научилось дрожать и получать удовольствие. И вряд ли захочет назад, в насилие. К хорошему привыкают быстро.
Я научилась не прятаться, не пригибаться от каждого неосторожного движения, хотя думала, что это навсегда — въелось, как застарелая грязь, не отмоешь. Но не зря говорят, что женщины как кошки: падают на четыре лапы и девять жизней в запасе имеют.
Я научилась дышать и не оглядываться. И чувствовала себя изо дня в день увереннее и свободнее. Мне уже не казалось, что я в ловушке.
Я установила правило: устала я или нет — три раза в неделю навещаю Лялю. Разговариваю с ней, гуляю, даже если погода отвратительная. И в один из таких дней я проговорилась про Алексея. До этого дня я избегала о нём говорить, а тогда захотелось.
Знаешь, теперь, когда его нет, мне кажется, что Алексея никогда и не было в моей жизни. Будто выкинула старый блокнот и завела новую тетрадь, где всё по-другому, и страницы — чистые, плотные, на них хочется писать.