Телохранитель моего мужа
Шрифт:
Но я сдаваться не собирался. Ему не выпихнуть меня взашей. Разве что силу применит.
— Ты ведёшь себя как слабак, — сажусь я напротив. — Воюешь с бабами, играешь в какие-то дурацкие игры на выживание.
— Ты говори да не заговаривайся, — крошится лёд и в его голосе, и в его глазах. — Не лезь туда, где ничего не понимаешь.
— А мне и понимать нечего. Я не желаю видеть мрак твоей уродливой души. Я не влезаю, не ковыряюсь, не пытаюсь что-то переиначить. Играй в свои игры, если хватает азарта и здоровья. Оставь в покое лишь
Юджин бросает на меня нечитаемый взгляд.
— Мне абсолютно неинтересно её прошлое и то, как она жила. Это была её жизнь. Каждый из нас заслуживает того, на что подписывается и готов терпеть. Мотивы не важны. Потому что терпеть заставляет лишь одно: страх. Страх остаться в одиночестве. Страх за близких. Страх потерять положение в обществе. Список бесконечен. Когда человеку нечего терять, он не терпит. Уходит. Поэтому не нужно возводить Бабочку в ранг святых. Она такая же, как все — жертва обстоятельств. Я даю ей шанс вырваться. И не моя вина, если у неё не получается.
Мне хочется раскровить его холёное лицо кулаком. Сломать нос, выбить зубы, чтобы увидеть боль и тот же страх. Хотя не уверен, что он будет бояться. Скорее, даст сдачи или прикажет холуям раскатать меня в блин.
— Всё у неё получается. Но твои рамки — это всё та же клетка.
— Клетка с плохим замком. У неё есть шанс его сломать и вырваться на волю. А до тех пор, пока кто-то будет подставлять ей плечо, она так и останется маленькой безвольной страдалицей, не способной зубы показать, когда нужно.
— У меня порой подозрение, что ты в сговоре с Марковым. Что он не умер ни фига. И вся эта возня вокруг Кати — и его рук дело тоже.
Я бью наугад. Подчинившись какому-то внутреннему порыву. Спонтанно, ничего не заготовив наперёд. Юджин улыбается. Уголками губ, почти незаметно, но то, как меняется его лицо, говорит о многом. Я то ли угадал, то ли моё предположение кажется ему совершеннейшей дичью.
— Вали отсюда, Стоянов. Ты мне надоел. Ничего не изменится, пока я сам не решу, что хватит. А будешь надоедать, её срок увеличится с трёх месяцев до полугода.
— Через полгода её может и не стать, если так пойдёт дальше, но тебе ж насрать, я вижу. Ебись ты провались, зажравшаяся скотина, — выкрикиваю я в сердцах и, сорвавшись с места, ухожу прочь.
Я настолько зол, что не замечаю, как слепит снег, что падает с неба огромными хлопьями. Я даже машину не сразу завожу, потому что пытаюсь прийти в себя, выдохнуть. Иначе я труп. На дорогу в таком состоянии не выезжают.
Я слышу, как стучит в стекло кулачком Вета и что-то говорит. Но мне не до неё. Не хочу ничего знать. Я должен что-то придумать, чтобы вырвать мою любимую девочку из этого ада.
Уехать? Забраться куда-нибудь подальше. Чтобы о нас все забыли.
Потом понимаю: она никуда не поедет. Здесь её Серёжка. Без него она с места не тронется. Да и без Ляли тоже. А у Ляли слишком приметная внешность. Вычислят. Не скроешься.
Мысли скачут обрывками, растерзанным на нервные полосы листком, где слишком много фраз и ни одной — той самой, важной, гениальной.
Я завожу мотор и уезжаю прочь от «Зажигалки». Мечтаю больше никогда сюда не возвращаться. К чёрту. Точка. И никаких запятых.
Всегда должен быть выход. Неприметная щель, куда можно просочиться. И я постараюсь его найти, чего бы мне это ни стоило.
Но зря я думал, что мой крестовый поход против Юджина оказался проигранным. А точнее — бесполезным. Однако, знай я, что за ним последует, вряд ли бы рискнул прыгать на этого властного мутного дьявола.
Когда механизм запущен, против его силы нужно нечто большее, чем просто везение. Мощный рычаг, способный остановить неизбежное.
Или как раз везения вполне бы хватило, чтобы увернуться от гильотины, что неуклонно падает вниз, мечтая вонзиться тебе в горло и отрубить голову…
54. Рина
Я чувствовала себя плохо. Может, не привыкла работать — не знаю. Мне всё время хотелось спать. А ещё голод… Бесконечно хотелось жрать. Именно так — в грубой форме. Я чувствовала себя очень голодной. Отощавшей. Но не могла себе позволить запихиваться едой, которую приходилось теперь делить на двоих.
Я жила, как натянутая струна. Постоянно считала копейки, пыталась что-нибудь выгадать, выкрутить. Пройтись пешком, чтобы не тратить деньги на маршрутку. Плохая идея, но других у меня не было.
Не могу сказать, что я отчаялась или опустила руки. Просто силы словно истаяли. Хотелось уснуть, окуклиться, впасть в анабиоз. Но я не могла себе этого позволить. Дома меня ждали старый пёс, изломанная судьбой Ляля и Артём.
Как ни странно, именно это меня держало на плаву. Только благодаря им я продолжала двигаться и плыть против течения.
Ляля… С Лялей было всё сложно. Выбравшись из клиники, она стала почти нормальной. Больше она не прятала лицо, не казалась заторможенной, но по прежнему оставалась малоразговорчивой и замкнутой в себе.
— Нет, — сказала она, когда я предложила навестить Серёжу, её сына.
Вот так — кратко и категорично.
— Он твой сын, — попыталась я мягко напомнить ей.
А может, хотела подтолкнуть к откровениям. Ведь я до сих пор ничего не знала о тайной стороне Лялиной жизни. Не то, чтобы меня разбирало любопытство. Скорее — желание понять её. Отогреть, если понадобится. Но она не желала приоткрывать дверцу своей души и выдавать свои секреты не спешила.
— Нет, — резко, с надрывом. И отвернулась к окну. Это означало: разговор окончен. И я не смела больше настаивать.