Телохранитель моего мужа
Шрифт:
Два дня мы делали вид, что никакого разговора не было. Всё вернулось на круги своя. Мы вместе ели, гуляли с собакой. Вот и сейчас я спросила, а Ляля не отказалась от прогулки.
У нас маршрут почти всегда один — парк через дорогу. Небольшой и не очень аккуратный. Летом там, наверное, любят отдыхать мамочки, бабушки и дети. А сейчас — вот такие, как мы, собачники, бродят. Пересекаемся с ними изредка.
Сегодня парк пуст. Холодно. Ветер. Срывается снег. Небо свинцовое висит низко, хмурится недовольно. Почти как Ляля.
Он, как всегда, вынырнул неожиданно. А может, я упустила момент, когда он появился в парке. Я задумалась, а когда подняла глаза — шагает. Полы его чёрного пальто развеваются, как пиратский флаг. На непокрытую голову падают снежинки. Он вглядывается в меня пристально, изучающе, с холодным интересом исследователя.
В горле тут же начинает зашкаливать пульс — бьётся с сумасшедшей скоростью. Я что-то сделала не так? Провинилась? Ещё ведь не прошло трёх отпущенных мне месяцев. Слегка за два перевалило.
Я вижу, как переводит взгляд с меня на него Ляля. В голове моей взрываются петарды.
— Юджин… — почти беззвучно шепчут онемевшие губы, а затем перед глазами становится темно.
Я царапаю воздух пальцами, пытаясь удержаться. Но темнота наваливается, как насильник. Прижимает меня к земле, кружит голову. И я сдаюсь. Позволяю ей овладеть мною. Плыву по вязким волнам дурноты и падаю, падаю на дно, приминая собою снег.
55. Рина и Артём
Рина
Очнулась я не в парке. Всё вокруг белое. На миг показалось — умерла. Потом поняла, что лежу в кровати. Это, кажется, палата.
— Ляля! — пытаюсь вскочить.
— Лежи, Бабочка. С твоей сестрой всё в порядке. Они с собакой ушли домой. Под присмотром, конечно же. Всё у неё хорошо. Вот у тебя не очень.
Я бессильно откидываюсь на подушку. Большая и мягкая. Он поместил меня явно не в простую больницу. Смешно, но первая мысль — как ожог: у меня нет таких денег, чтобы оплатить всё это великолепие.
— Наш договор окончен, Катерина, — бьёт он в мою не совсем пришедшую в себя голову. Я приподнимаю тяжёлые веки.
— Почему? Я что-то сделала не так? — даже не пытаюсь скрыть отчаяние.
Измученный мозг паникует. Ему кажется, что я попала в ловушку, и теперь мне не выбраться из цепких Юджиновых лап. Он что-то придумал, чтобы навсегда подчинить, сломать меня, заставить играть по его правилам так, как он придумал и захотел.
— Всё так. Ты молодец. Но игра окончена.
Я цепляюсь за одеяло. Пытаюсь откинуть его, чтобы встать, но крепкая мужская рука ложится поверх моей ладони и придавливает.
— Успокойся, Бабочка. Тебе нужно отдохнуть и набраться сил.
— Для чего? — горечь льётся из меня, как из прохудившегося крана. Слёзы невольно выступают на глазах.
— Чтобы родить здорового ребёнка. Ты беременна, Екатерина.
Его слова вначале до меня не доходят. Я всё ещё пытаюсь придумать, как избежать, вырваться, ускользнуть от безжалостного палача. А затем я замираю, когда смысл сказанного наконец-то ложится в мою не совсем адекватную голову.
— Этого не может быть, — шепчу, но всё же откидываюсь на подушку.
— Может, не может, однако это факт.
Я наблюдаю за Юджином сквозь ресницы. Он сидит слишком правильный и строгий. Белый халат ему к лицу.
— Я могу быть каким угодно. Сволочью. Гадом. Мерзким типом. Но я никогда не обижу ребёнка.
Странно слышать от него такие речи. Будто совершенно другой человек. Я отказываюсь верить его словам. Мне всё чудится: он обманывает. Хочет куда-то меня завести. К чему-то принудить.
— У меня не может быть детей, — медленно, но очень весомо произносит этот непонятный и неприятный мне мужчина. — Вазэктомия. Сознательный шаг, о котором я позже пожалел, но решения своего не изменил. Есть люди, которым не стоит иметь детей. Я — один из них. Но это не мешает мне любить женщин и детей. Чтить институт брака и семьи.
Какой-то разрыв шаблона. Нечто неправильное, не вписывающееся в образ стареющего ловеласа, который, кажется, никогда не был женат. По крайней мере, так говорила Вета.
Наверное, все сомнения отражаются у меня на лице, потому что Юджин продолжает говорить. И в какой-то момент мне чудится: он не со мной беседует, а выталкивает из себя глубоко спрятанное. То, что никому не покажешь.
— Моя фамилия Югов. Я детдомовец. Никогда не знал, кто мои отец и мать. Да и фамилия моя ненастоящая. Её придумал парень, что нашёл меня, орущего младенца, на лавочке в парке. Вот так иногда бывает, Катя. Помнишь, я обещал помочь с племянником? Как выйдешь отсюда, можешь собирать документы. Работа у тебя есть, жильё — тоже. Переберёшься в свою квартиру. Она твоя. Остальное решится быстро. Так быстро, насколько это возможно. Если твой Стоянов на тебе не женится, предлагаю выйти замуж за меня.
От неожиданности я дёрнулась. С ужасом посмотрела на Юджина.
— Это может быть и не его ребёнок, — иронично приподнял бровь он. — А мне всё равно. Ты мне нравишься. Детям нужен отец. А мне — наследник, которому бы я мог передать всё. Я думал об этом. Усыновить. Или осчастливить женщину с ребёнком.
— А тут вдруг я. С двумя детьми и чокнутой сестрой, — не удержавшись, поддакнула ему с горькой язвительностью.
— Можно сказать, и так, — склонил он голову, пряча глаза. — Ты можешь не соглашаться — это твоё право. Но подумай. Взвесь. Реши.
Он поднялся со стула и вышел. Прошагал, как цапля, на длинных худых ногах. Скрылся за дверью и не обернулся.
А я осталась одна. В белой палате и тишине. Мозг отказывался соображать и переваривать. Устал бояться.
Обеими ладонями я коснулась плоского живота. Ребёнок. Малыш. Мой. Случайный, но такой желанный. Удивительно.
Я перевернулась набок, прижала колени к груди, скрутилась в позу эмбриона и почувствовала, что успокаиваюсь, уплываю в сон.
Это лучшее, что могло со мной случиться. После всех кошмаров, что пришлось пережить.