Тень Реальности
Шрифт:
– Похоже на то… – кивнула Ламаж, щёлкнув выключателем. Из электричества осталась только цветная подсветка вокруг кровати.
– Ты же знаешь, что фиолетовый – цвет психической неуравновешенности? – Сергей безошибочно поймал в полумраке изящно обнажённую коллегу. Агата нежно положила руки ему на плечи, коснувшись губами макушки:
– Разумеется, mon cheri 42 … Разве мне не идёт лёгкая истеричность?
– Только если это излечимо…
Грациозно усевшись на Воронцова, Агата томно повела бёдрами. Похоже, от ответа она решила воздержаться. По крайней мере, пока. Блестящие локоны пахли духами. Тяжело, по вечернему. Сергей помнил, как они выбирали этот парфюм. Сладкий, дурманящий аромат. Теперь он
42
Милый. Фр.
Стеклопакеты приглушали звук, что совсем не лишнее, когда живёшь в популярном у буйной нечистиковой молодёжи районе. И гул машин начинает напоминать отдалённый шум прибоя, если напрячь воображение. А редкие вопли, очевидно, в таком случае, призваны имитировать крики морских птиц. Хотя прямо сейчас Серёгу это не особо занимало. Вытянувшись на прохладной, скользкой простыне, он уже почти задремал, когда, прихлёбывая просекко, Агата прошелестела тихо, с нажимом проведя длинным, острым, выкрашенным в фиолетовый ногтем по его шее и плечу:
– Воронцов, у тебя несколько засосов и укус…
– М-м-м? – удивился Сергей, даже не приподнявшись.
– Это сделала не я, – продолжала Ламаж, щуря почерневшие в цветном полумраке глаза. – Тот дистимный любитель империла имел на тебя какие-то виды?
– Вроде того, – скептически покривился блондин, рассеянно погладив обнажённое бедро, перекинутое поперёк живота.
– Я ревную, – надула губы Агата. – Ты с кем-то трахался?
– Перестань, что за глупость? – поморщился Воронцов, притягивая обратно недовольно закатившую глаза коллегу.
– Что-то много ты кривишься, – качая головой, Агата отставила опустевший бокал на прикроватный столик, потеснив испещрённый цветными закладками томик в мягкой обложке. И многозначительно подпёрла щёку кулачком, капризно изгибая яркие губы. – Сергей?..
– Я ни с кем не спал, – откликнулся тот, в принципе, не слукавив. Во всяком случае, не буквально. Вспоминать, а тем более анализировать утреннее происшествие и вечер накануне пока не хотелось совершенно. Впрочем, вопреки заявленному нежеланию, навязчивые образы закрадывались исподволь. И раздражали неотступной однозначностью. Даже теперь, в этой постели. Воронцов мог бы заслониться от происков здравого смысла фальшивой насквозь сентенцией в стиле «взаимная стимуляция без эмоциональной нагрузки», но звучало это жалко, а главное – потрясающе глупо. И зачем ему вдруг приспичило лезть целоваться к борцу этим проклятым утром? Особенно, «без эмоциональной нагрузки». Что он хотел доказать? А главное, кому? Скорее всего, Шириханов, поглумившись вдоволь да позубоскалив на тему «гомоватого соседа», просто ушёл бы в комнату. После дежурства-то… Сергей усиленно зажмурился, отгоняя сторонние впечатления.
– Ну, мы же достаточно зрелые, чтобы обсудить это, правда? – знакомые, выверенные интонации отчего-то неприятно резанули слух. Но Воронцов лишь неопределённо потянул плечами:
– Разумеется. А это не похоже на аллергию? – поинтересовался он как бы мимоходом, продолжая сосредоточенно поглаживать бархатную кожу слегка сместившегося бедра. Ламаж почти замурлыкала, прижимаясь теснее.
– Посмотрим… может быть… если рецидивов не будет, – голос, томный и зыбкий, вернулся. Агата ласково уткнулась лицом в серёгину шею, погладила по волосам и щеке. – Знаешь, мы с тобой – очень красивая пара… Самая красивая в нашем НИИ…
– Сама
– Пошли к зеркалу, mon cheri, – и ты со мной согласишься…
Серёга проснулся ближе к утру, разбитым и опять каким-то рассеянным. Пить он не пил, но стоило бы поспать подольше. Из-под бордовых, узорчатых занавесок в комнату проникал тусклый в предрассветных сумерках отблеск вездесущей неоновой подсветки. Агату, прикорнувшую трогательно на плече, Воронцов будить не стал, аккуратно выбравшись из цепких объятий.
Они, и впрямь, были удачной парой. Два вполне успешных молодых специалиста, на регулярной основе проходящих по программе НИИ штатную морализацию. В «терпимой и гостеприимной» – уже неплохо. А Воронцов слишком много времени проводил на работе, чтобы организовывать личную жизнь как-то ещё. Ламаж выразительно поулыбалась, постреляла глазками, пару раз подсела в кафетерии и снисходительно разрешила пригласить себя выпить после работы. Сергей пригласил. И результат его вполне устроил. Таге потом с месяц потешался на тему, кто кого в конечном счёте снял. Хотя Воронцову и претила подобная терминология.
Запоздало припомнив незаконченные сводки, с лёгкой руки Куратора оставленные на «ночную смену» и, разумеется, не готовые, Серёга решил всё же смотаться домой, переодеться. А заодно и побриться, наконец. Однако в машине его поджидало очередное напоминание о злорадстве мироздания: два громоздких пакета продуктов и три кастрюли, матрёшкой сложенные одна в другую. Мысленно прокляв внезапную рассеянную беспечность, Воронцов добрался до Малой Межконфессиональной за каких-то полчаса. Сократив через надпространственный тоннель Короткой Версты – лучшего и, разумеется, платного, способа быстрого перемещения в черте города, сооружённого КСС по заказу Совета. Как именно и через какие смежные миры проходил этот путь, впечатлительную общественность не просвещали, да Сергей и не стремился узнать, обыкновенно используя тривиальные трансуровневки. Баек вокруг «версты» ходило множество. И все, как на подбор, самого скверного толка.
На парковке парень с удивлением приметил чумазый, свежеуделанный соседский субик. Шириханов, выходит, вернулся раньше обычного. Плачевное состояние авто настраивало на мрачный лад и внушало смутные подозрения: автомобиль был не просто пыльным, он был исцарапанным, а местами и помятым. Забрав пакеты с продовольствием, Воронцов решил, что кастрюли могут подождать. В конце концов, рук на них всё равно не хватало. Да и наличие соседа в квартире в относительно неурочный час, ещё второй день к ряду, настораживало. Обыкновенно Виктор засиживался до позднего утра. Уже поднимаясь в лифте, мозгоправ внезапно задался вопросом, почему он, вообще, знает и помнит, до которого часа мужик сидит на работе. И, предвкушая развалины квартиры, сотрясаемые мерным храпом Шириханова, мысленно проклял неугомонного борца.
Дверь в квартиру оказалась не заперта. Более того, даже не закрыта. Почему-то почти не удивившись, Серёга аккуратно подковырнул створку мыском туфли, стараясь ничего не уронить, не исключая зажатого подмышкой портфеля. Ну, да, не боялся Шерхан возможных неприятностей, это они его здраво опасались… Иногда, как сегодня, мужик вовсе не считал нужным запираться. И обычно это означало стадию алкогольного опьянения как раз накануне беспамятства. Но храпа, снимая в прихожей рабочие туфли, Воронцов не услышал. Вместо этого из кухни, засунув руки глубоко в карманы сползающих несмотря на ремень штанов, чуть приплясывающей походкой показался Виктор. Трезвый, мрачный, опасно щурящий злые, цепкие глаза. Со странной улыбкой, кривящей ехидный рот. Воронцов от неожиданности почти растерялся. Сосед уже успел переодеться в уличное штатское и, скорее всего, как раз собирался уходить: тёмные широкие джинсы с накладными карманами, белая рубашка, тонкий свитер в цветной ромб спереди, тёмные очки-авиаторы надо лбом – привычная несочетаемая смесь, фирменное стилистическое попурри в исполнении Шерхана смотрелось на удивление пристойно. И, как ни чудно, борцу шло. Мужик остановился на проходе, привалившись спиной к косяку: