Тени над Гудзоном
Шрифт:
Около шести часов доктор Олшвангер закончил свой туалет. Он надел черную шляпу с широкими полями, гетры поверх ботинок (для элегантности), взял букет роз, которые уже начали понемногу вянуть. И спустился на лифте. Борис Маковер жил, как и доктор Олшвангер, на Бродвее, но, хотя они жили на одной и той же улице, добираться надо было на метро, причем не одним поездом, а с пересадкой. Доктор Олшвангер спрашивал людей, как ему доехать, и ото всех получал разную информацию. Один советовал сесть на линию Би-эм-ти, другой — на Ай-ар-ти. Один советовал ему пройти до Восьмой улицы, а другой — до Четырнадцатой. Доктор Олшвангер зашагал к Четырнадцатой улице. Он побывал уже во многих больших городах, но нигде не видел таких толп. Целые орды толкались на тротуарах. Это выглядело как гигантская демонстрация. В этих толпах было много евреев. В магазинах продавали продукты и вина с надписью «кошер ле-Пейсах». [231] Попадались магазины с выставленным на всеобщее обозрение удостоверением о кошерности. Один ресторан выставил на витрине пасхальное блюдо, мацу, подсвечники, пасхальную Агаду. [232] Разодетые мужчины и женщины, как и он, доктор Олшвангер, несли пакеты и букеты цветов. Наверное, они тоже шли на пасхальный седер. Однако доктор Олшвангер не ощущал с ними родства, которое, казалось бы, должен был ощущать по отношению к евреям. Они разговаривали по-английски и не выглядели евреями.
231
Кошерно для Пейсаха (иврит).
232
Агада («повествование») — тексты эпохи Талмуда, не предполагающие религиозно юридической регламентации. Здесь: книга, которую читают во время пасхального седера.
В метро была давка, какая редко бывает даже в тель-авивских автобусах. Кондуктор впихнул его в вагон, как какой-то тюк. Волна пассажиров толкнула его с силой, которой невозможно противостоять. Розы его оказались раздавлены, свежая рубашка стала мокрой от пота. Он проехал несколько станций и не знал, где находится. Он заговаривал с людьми, но его голоса не слышали. Поезд стучал, рычал, надсадно и долго предостерегающе свистел, будто перед катастрофой. Вентиляторы жужжали, электрический свет слепил. Доктор Олшвангер стоял, окруженный со всех сторон неграми. Они сжимали его своими телами. От них исходил сладковато-кислый запах. Они разговаривали и громко смеялись поверх его головы. Ему становилось все труднее дышать. «Как долго может человек выдерживать такую поездку? — спрашивал себя доктор Олшвангер. Он вспомнил о евреях, которых набивали в грузовые вагоны и везли как скот на бойню. — Пусть мне кажется, что я один из них… Чем я лучше их? Спасибо Тебе, Отец наш небесный, за то, что Ты дал мне испытать миллионную часть того, что испытали они!.. Да что мы вообще знаем о пережитом этими святыми мучениками? Посреди величайшего самопожертвования во освящение Имени Господня мы живем мелочами, глупостями…»
Доктор Олшвангер настолько погрузился в эти размышления, что не заметил, как двери открылись и полчища пассажиров стали выходить из вагона. Вдруг стало просторно, и он увидел какого-то еврея, читавшего еврейскую газету. Выяснилось, что вместо того, чтобы ехать в северном направлении, доктор Олшвангер приехал в Бруклин…
Около половины восьмого он тем не менее добрался к дому Бориса Маковера. Иноверец-лифтер поднял его на четырнадцатый этаж. Доктор с недоумением рассматривал себя в зеркале. Все на нем отсырело, измялось, испачкалось. Воротник был просто грязным. Галстук сбился на сторону. От цветов осталось несколько стеблей и листков. Букет стал похожим на истрепанный лулав [233] к концу Гошана Раба… Он хотел его выбросить, но не знал куда…
233
Лулав — соединенные вместе ветви пальмы, мирта и ивы, атрибут праздника Кущей.
Как только доктор Олшвангер позвонил, ему тут же открыли дверь. Борис Маковер и Фрида Тамар оба вышли навстречу гостю. Борис Маковер схватил его руку, пожал ее и не сразу отпустил. Он воскликнул:
— Доктор, вас-то мы и ждем. С праздником! Добро пожаловать!.. Шолом-алейхем!..
Фрида Тамар забрала у него то, что осталось от роз, поблагодарила и сказала, что читала его работы. Она упомянула названия не только его книг, но и статей, напечатанных им в различных журналах. В этой квартире на четырнадцатом этаже он снова ощутил себя доктором Олшвангером, ученым, автором книг, человеком с идеями, с которым можно соглашаться или не соглашаться, но к которому необходимо относиться с уважением. У доктора выступили на глазах слезы. Значит, мир еще существует? Это еще не «конец всему и вся», как сказали мудрецы Талмуда? [234] А он уже думал, что забыт, как мертвец…
234
Вавилонский Талмуд, трактат «Сангедрин», 97:2.
Доктору Олшвангеру пришло в голову, что нечто похожее происходит с человеком на том свете. Сначала он болеет, страдает, агонизирует, оказывается в могиле, полагая, что его не ждет впереди ничего, кроме тьмы, червей, забвения… Но тут перед ним появляются ангелы и ведут его туда, где у каждой души есть значение, есть имя, где для нее приготовлены утешение и свет, каких она прежде не видала и на какие не рассчитывала…
2
Доктор Олшвангер успел уже повидать в своей жизни богатые седеры, но такого седера, как у Бориса Маковера, ему еще видеть не приходилось. Гостиная была полна цветов. Длинный стол был заставлен золотом и серебром. У Бориса Маковера были остатки золотого сервиза и позолоченный подсвечник. Редкостное пасхальное блюдо шестнадцатого века. Бокал пророка Элиягу [235] из Испании. Агада богато расписана и изукрашена. Вино из Ришон-ле-Циона, из погребов барона Ротшильда. Ему семьдесят лет — так было написано черным по белому на этикетках. Борис Маковер в китле и шитой золотом ермолке восседал на своем кресле, как восточный царь на троне. Фрида Тамар сидела рядом с ним, как царица. Рейца, родственница Бориса Маковера, собиралась покинуть его дом. Она не хотела и не могла вести хозяйство вместе с этой немецкой раввиншей Фридой Тамар. Рейца считала, что Борис Маковер должен был жениться на ней, на Рейце, а не брать в дом эту еке. Однако прежде чем уйти, Рейца приготовила такой седер, чтобы ее все запомнили.
235
В традиционном русском переводе — Илия-пророк.
Доктор Гальперин утверждал, что такой рыбы ему не приходилось пробовать ни разу за всю его жизнь. У кнейдлех [236] был просто райский вкус. Бульон растекался животворным бальзамом по всему телу. Даже харосет [237] был на этот раз настоящим лакомством. Рейца перемешала дробленые орехи, яблоки, вино и еще какую-то пряность, от которой щипало в носу. В густых усах доктора Гальперина застряло множество крошек мацы. Он жевал и при этом сопел от удовольствия, бросая благодарные взгляды в сторону своей сестры Фриды Тамар, из-за которой он стал теперь шурином Бориса Маковера. Борис Маковер уже пообещал ему сумму, необходимую для издания собрания его сочинений по-немецки и на иврите. Помимо этого, Борис Маковер заплатил за перевод нового сочинения доктора Гальперина «Аскеза и дух». На старости лет доктор Гальперин выработал новый взгляд на историю философии. Он доказывал, что все философы от Фалеса до Бергсона, Гуссерля и Файхингера [238] проповедовали аскезу, все, включая эпикурейцев. Философия во всех поколениях пыталась отрицать жизнь, поэтому-то она и потерпела фиаско. В своем стремлении к «иллюзии вечности» философия забыла и проглядела важность преходящего, временного… Одно крупное нью-йоркское издательство собиралось заключить с доктором Гальпериным контракт. Доктор открыто говорил, что его сочинение совершит переворот в интерпретации философии. Имя доктора Цадока Гальперина, которое до сих пор было известно лишь горстке профессоров, прославится во всем мире…
236
Клецки из мацовой муки.
237
Специфическое пасхальное блюдо, приготовляемое из растертых яблок и имеющее ритуальное значение в церемонии седера.
238
Ганс Файхингер (1852–1933) — немецкий философ.
Доктор Гальперин носил теперь новый костюм, светлую рубаху. Не заведено курить во время седера, но доктор Гальперин не мог сдержаться. Едва Борис Маковер отвернулся, он закурил сигару. Фрида Тамар предупредила его, чтобы он не пачкал пеплом ее ценную скатерть, и доктор пробубнил в ответ:
— Ну, ну! Жить не дают! Все у них строго запрещено!..
И он сделал последнюю затяжку, прежде чем Фрида Тамар отобрала у него сигару.
Доктор Марголин носил смокинг. Он принес хозяйке целый букет орхидей. Доктор Марголин был умерен в еде. В медицинских кругах поговаривали, будто тромбоз коронарных сосудов происходит от того, что люди едят слишком много животных жиров. У доктора Марголина был теперь свой собственный медицинский «Шулхан арух». Он избегал есть яйца, жирное мясо. Он едва пробовал кнейдлех и хремзелех. [239] С курицы он тщательно счистил кожу. Он искоса с удивлением посматривал на доктора Гальперина, который делал все, что вредно с медицинской точки зрения, и тем не менее приближался к семидесяти годам. Он был маленький, толстый, с большим животом. Без перерыва курил сигары, не занимался никакой физической работой, впихивал в себя всякие жирные блюда, повышающие уровень холестерина в крови и вызывающие отвердение сосудов. Этот человек буквально плевал в лицо медицине, но доктор Марголин объяснял это наследственностью. Доктор Гальперин происходил из семьи долгожителей. Все человеческие усилия — ничто по сравнению с теми силами, которые передаются хромосомами половых клеток. Именно в них, в генах, кроется судьба человека. Они определяют все: физическую силу человека, его разум, характер, продолжительность жизни. Сам он, доктор Соломон Марголин, происходил из семьи, представители которой подолгу не жили. Из-за этого он годами страдал от ипохондрии. Страх смерти никогда не оставлял его. Самые счастливые минуты его жизни сопровождались мыслью: а сколько это продлится? Он, доктор Марголин, собирался умереть еще тогда, когда ему не было тридцати. Постоянный контакт с болезнями и смертью постепенно отравил его душу. Он знал все цифры, любую статистику. Как ни странно, но, как выяснилось, врачи в среднем живут меньше прочих людей. Все было против доктора Соломона Марголина…
239
Оладьи из мацовой муки.
Читая Агаду, доктор Гальперин периодически начинал даже кричать на высоких тонах. Потом, уже за едой, он тем не менее утверждал, что является атеистом. Доктор Соломон Марголин не был высокого мнения о докторе Гальперине ни как о философе, ни как о человеке. Соломон Марголин считал, что своими сочинениями доктор Гальперин не внес ничего нового. В сущности, у него было мышление кулака, скрывающегося под маской знатока Торы. У его сестры Фриды Тамар, может быть, и нет его знаний, но она тем не менее обладает возвышенным образом мыслей. Сам доктор Марголин считал себя жертвой скептицизма. Он слишком хорошо знал все точки зрения, подоплеку всех идей. Он никогда не мог перешагнуть через барьер сомнения. К тому же во всех идеях и во всех философиях он усматривал личные оправдания их авторов, компенсацию всякого рода физических и душевных изъянов. Доктор Марголин был психоаналитиком еще до того, как узнал о Фрейде и Адлере. Он читал Агаду без традиционного напева. Шептал текст, глядя на буквы. При этом он проводил психоанализ евреев, еврейской религии, еврейского характера. Доктор Марголин был в чем-то согласен с антисемитами: у еврея философия и образ мысли паразита. Сначала в Египет попал Иосиф. Потом он привез туда своего отца, братьев и их семьи. Они сразу же основали в земле Гошен [240] государство в государстве. С тех пор эта история повторяется во всех странах, во всех поколениях. И еще кое-что: Иосиф пытался уже тогда, в древности, отменить частную собственность, передать всю землю Египта в собственность фараона, сделать всех египтян «рабами фараона». К счастью, среди евреев есть и противостоящий паразитическому взгляду на жизнь элемент, который во все времена рвался в свою собственную страну. Те парни, которые ведут сейчас войну с англичанами, принадлежат именно к этому виду евреев… Кто знает, может быть, и в паразите скрыто стремление произрастить зеленые листья? И еще: с биологической точки зрения паразит стоит на более высокой ступени, чем его жертва. Разве весь человеческий род не паразитирует на растительном и животном царстве?
240
В традиционном русском переводе — Гесем.
После седера доктор Гальперин завел разговор с доктором Олшвангером. Чего он хочет? Зачем он приехал в Америку? Каковы его планы в отношении рода человеческого? Доктор Олшвангер ощущал издевку, скрытую в словах и в тоне доктора Гальперина. Однако, несмотря на это, он не спеша изложил ему свой план. Должен быть создан новый род науки, соединенный с искусством, который рассматривал бы «целостного человека». Биология, психология, медицина, социология, экономика, религия и философия должны слиться в одну прикладную науку. Он, доктор Олшвангер, не коммунист, не дай Бог, а приверженец республики Платона. Пришло время, чтобы миром управляли ученые, а не политики. В парламенте должны заседать крупнейшие специалисты каждой страны. Парламентские комиссии должны состоять из специалистов в разных сферах. Само общество должно заботиться о том, чтобы над каждым из его членов был научный надзор, вместо того чтобы он, как слепой, перемещался бы, нащупывая рукой стену и натыкаясь на других людей и на заборы… Чем дольше говорил доктор Олшвангер, тем больше он путался. Он проповедовал своего рода религиозный коммунизм в причудливом сочетании с технократией. При этом он все это хотел соединить с психоанализом, хасидизмом, медициной и Бог знает с чем еще. Слушая его, доктор Гальперин, не переставая, улыбался в усы.
— А что конкретно надо делать сейчас?
— Начинать с маленьких примеров, создать первый санаторий или первую лабораторию…
— А что там будут делать? Читать псалмы?
— Псалмы тоже можно читать. Молитва — это важная терапия…
— Ваши планы были бы хороши, имей мы возможность хоть на мгновение остановить бег времени, как Иисус Навин остановил солнце.
— Зачем надо останавливать время?
— Затем, что в то время, как вы строите планы относительно вашего санатория, в Америке и в России готовят атомные бомбы.