Тени над Гудзоном
Шрифт:
— Она идет к мужу, торгующему акциями на Уолл-стрит, — ответил Станислав Лурье, — она стала американкой. Здесь существует одна любовь: любовь к доллару.
Анна хотела ответить, но Яша Котик ее перебил:
— Уолл-стрит, говорите? Я представлял себе это совсем иначе. В России говорят, что все беды происходят оттуда. Когда у женщины происходит выкидыш, виноват Уолл-стрит. А тут я вижу узкую улочку, как в римском гетто. Не больше. От подвалов и до чердаков эта улочка набита деньгами. На корабле я плыл вместе с одним евреем из Нью-Рошели. Это такой городок неподалеку от Нью-Йорка. Он принялся мне излагать свою биографию: у него есть сын и дочь. Сыном он доволен, а дочерью недоволен. «Почему, — спрашиваю я, — вы недовольны своей дочерью?» — «Потому что она вышла замуж за rabbi», [210] — отвечает он. Я ему говорю: «Ну, значит, вам обеспечено место в раю, а еще вам дадут хвост Левиафана». [211] — «Это хорошо для Европы, но не для Америки», — говорит он мне и добавляет, что он mason. [212]
210
Rabbi — раввин (англ.).
211
Согласно еврейскому народному поверью, Левиафана будут есть во время трапезы праведников после прихода Мессии.
212
Каменщик, масон (англ.).
Анна пожала плечами:
— Какое отношение это имеет к нам?
— Что? Я уже забыл. У меня появилось новое обыкновение: я начинаю о чем-то говорить и забываю, к чему я вел. Да, какой смысл бегать от одного мужчины к другому? Я сам когда-то думал, что каждая женщина чем-то отличается. Теперь я знаю, что все они одинаковые. Теперь я смог бы быть верным мужем, но никому не нужна моя верность.
— В Голливуде уж какая-нибудь отыщется, — сказала Анна.
— Погоди, дай-ка я тебе помогу закрыть чемодан. В Голливуде они хотят дать мне роль русского, но по-русски я разговариваю не как настоящий русский, а как какой-нибудь турок. Говорю прямо: меня не интересуют голливудские шлюхи. Все, что мне надо сейчас, это бабенка, которая будет штопать мне носки. Скажите мне, пане Лурье, она умеет штопать носки?
— Во-первых, она не умеет, а во-вторых, она не хочет. Она сама стала голливудской примадонной.
— В России женщины выучились жить. Лежит она с тобой в постели и выспрашивает у тебя на предмет правого или левого уклонизма. Утром встает такая бабенка, целует тебя в губы и идет прямо в НКВД подавать по поводу тебя отчет. Если на протяжении дня тебя не оприходовали, как в песенке про козлика, [213] то вечером она снова приходит к тебе и говорит: «Голубчик, у меня был трудный день. Ох, как я набегалась!.. У меня ноги болят…» И она целуется с тобой так сладко, что ты весь таешь. Потом, уже в постели, она спрашивает: «Что ты скажешь, голубчик, по поводу последней речи товарища Сталина?» А ты ее обнимаешь и отвечаешь ей: «С тех пор как начали произноситься речи, подобной речи еще не бывало! Она светла, как солнце! Она сладка, как мед! Она — яд для капиталистов! Она попадает прямо в яблочко! Завтра, куколка моя, ты сможешь дать отдохнуть своим ножкам, а сейчас подставляй губки!..»
213
Имеется в виду пасхальная песенка «Хад гадья» (козленок, арам.), в которой козленка съел кот, кота съела собака и т. д.
Анна покраснела:
— Ты остался таким же, как и был, тем же самым.
— Нет, дорогая, не тем же самым. Российская действительность обогнала Яшу Котика, намного обогнала!..
Глава одиннадцатая
1
Миссис Кларк стояла около зубоврачебного кресла и занималась приведением зубов пациента в порядок. Пациент, православный священник, морщился от боли, но необходимо было убрать гниль. Миссис Кларк работала по этой специальности уже давно, но копание в зубах ближнего до сих пор приводило ее в ужас. Пока сама Генриетта Кларк потеряла все зубы, она достаточно намучилась. Она хорошо знала, что такое зубная боль при обнаженном нерве. Но что можно поделать? Человек должен страдать. Если он избегает мелких страданий, ему приходится брать на себя крупные. Она посверлила и прекратила, посверлила и снова прекратила. Священник, крупный толстый мужчина с длинными волосами, каждый раз при этом издавал мучительный стон, глухо, как из бочки. Удивительно, думала миссис Кларк. Ее отец занимался убоем скота в Буковине, а она, Хая-Сора, или Генриетта, сверлит зубы православному попу на Пятьдесят седьмой улице в Нью-Йорке. «По крайней мере, я помогаю людям, а не режу их. Хотя никого нельзя резать, ни людей, ни животных. Душа (а в теософских книгах тоже есть слово „душа“) сразу же отыскивает себе другое тело, другое одеяние. Да, но зачем я взялась за это дело? Действительно ли я занимаюсь этим из добрых побуждений? Или я при этом все же испытываю какое-то удовольствие? Жалость ли это? Любовь ли это? А не испортит ли эта девица когда-нибудь все? Она ведь может меня выдать. Меня могут даже арестовать. Такая и на шантаж решится, если захочет. И все же одно удовлетворение у меня есть: я спасу жизнь, не одну жизнь, а две. Разве не так? Поскольку люди не хотят видеть правды, надо им показать ее отражение. Когда мальчишка не хотел учить в хедере алфавит, то помощник учителя подбрасывал ему пряник, а говорили, что это ангел его с неба сбросил… Можно ли назвать это жульничеством? Те евреи верили и в Тору, и в ангелов. Но глупым детям надо бросать пряники».
Священник издал крик, и миссис Кларк
— This was the last one… No more, no more… [214]
Без четверти шесть. Священник — последний клиент на сегодня. В комнате ожидания сидела Юстина Кон. Она принесла с собой сумочку. Миссис Кларк засунула пациенту в рот слюноотсос и бросила взгляд в окно. Окна зданий напротив сияли, как драгоценные камни, оправленные в бетон. Внизу, перед витринами, толпилось множество женщин. Они носили примерно такую же одежду, как была за витринными стеклами. Сверху выставленные в витринах манекены выглядели более живыми, чем люди, которые завороженно смотрели на них. Автомобили казались маленькими безобидными игрушками. Автобус, шедший по Пятой авеню, пробирался между автомобилями, как большой червяк между маленькими червячками. Миссис Кларк приоткрыла дверь в коридор. Юстина Кон вроде бы подмигнула ей. Даже зубной техник миссис Кларк была умнее и воспитаннее Юстины. Она не подмигивала, не позволяла себе некрасивых выходок. Но Юстина Кон была актрисой и великолепно говорила по-польски, поскольку Варшаву покинула только в тридцать девятом. По-еврейски она тоже разговаривала. Ей, похоже, нравится это дело — кривляться и подмигивать, потому что польского театра в Нью-Йорке нет, а играть актрисе хочется. Она и сейчас играла свою роль. Сидела наподобие нетерпеливой пациентки, положив ногу на ногу, с сигаретой в зубах и журналом на коленях, напряженная в такой степени, что создавалось впечатление, будто она никак не может дождаться, пока займутся ее больным зубом. Лицо у нее было острое, с выступающим подбородком, длинным носом и круглыми, как у птицы, глазами. Волосы она красила под платиновую блондинку, а заостренные длинные ногти покрывала кроваво-красным лаком.
214
Это был последний… Больше не буду, больше не буду… (англ.).
Священник тем временем напялил на свою шевелюру меховую шапку. Хотя небо было ясное, он принес с собой зонтик, дожидавшийся его в углу. Прощаясь, он протянул миссис Кларк большую горячую ладонь, поклонился Юстине Кон, а прежде чем выйти, похлопал себя по обеим щекам, словно проверяя, все ли его зубы на месте…
Миссис Кларк улыбнулась:
— Настоящий русский… стопроцентный москаль… Он родом откуда-то из Сибири.
Юстина Кон зажмурилась:
— Большой, как медведь!
— Жена и дети у него тоже имеются.
— Конечно, им можно жениться. Только католические священники должны соблюдать целибат. У каждого из этих есть супруга, и, что они делают, когда гасят свет, один Иисус знает…
Миссис Кларк скривилась. Ей не нравилось, когда про человека говорили дурно, а тем более про человека духовного звания. По убеждению миссис Кларк все религии служили одному и тому же Богу. Разница состояла только во внешних ритуалах, а не в сути. Сама миссис Кларк уже давно переросла все догмы. Она не считала себя ни еврейкой, ни христианкой и принимала любое проявление Бога, перед кем бы он ни открывался. Бог разговаривал со своими возлюбленными чадами на всех языках, во всех формах. Она помолчала, а потом сказала:
— Поужинаем в ресторане. Там обо всем и поговорим. Главное — не позволять им слишком много прикасаться к телу, потому что это все портит. Достаточно и одного прикосновения. Мягкие тапочки у вас есть?
— У меня все есть.
— Если нет, я вам дам. У меня тепло, можете ходить хоть голышом. Однако толстые панталоны не помешают. Говорите, пожалуйста, кратко и тихо — так, чтобы едва слышно было. Слова, жеста, прикосновения достаточно. Смойте с себя духи и губную помаду. Чтоб и намека не было. Главное — дать ощущение любви, верности, тепла. Это все, что им надо. Помните, вам предстоит представлять двух женщин: Соню и Эджу. Соней звали жену Лурье, Эджей — жену Шраги. У них должны быть разные голоса. И главное, придайте каждой из них инакость, отличие от земного. Никакого намека на секс. Когда мы освобождаемся от тела, исчезают телесные потребности. У женщины они исчезают еще раньше, и это служит лишним доказательством того, что женщина стоит выше мужчины на лестнице духовной эволюции. Я, например, еще могу сильно любить, но физическая любовь вызывает у меня отвращение.
— О, как я вам завидую!
— Достигнув моих лет, и вы станете такой.
— Иногда я думаю, что мне будет требоваться мужчина даже в могиле…
Мисс Кон широко улыбнулась, продемонстрировав зубы. Ее птичьи глаза наполнились смехом. Миссис Кларк была особенно чувствительна к зубам, и зубы мисс Кон ей не понравились: редкие, широкие и заостренные, как у хищного зверя. Руки мисс Кон были слишком длинны для ее роста, а талия была невероятно тонкой. Миссис Кларк показалось, что эта девица вся собрана на пружинках. Даже ее сумочка никак не могла лежать спокойно. У миссис Кларк мелькнула в голове странная мысль, что такие вот сумочки носят воровки, промышляющие в магазинах. Она испугалась этих негативных эмоций. Миссис Кларк знала: для успеха предприятия необходимо, чтобы у всех его участников было доброжелательное настроение. Миссис Кларк постаралась преисполниться любовью. Она заговорила, обращаясь частично к себе, частично к мисс Кон:
— Все имеет свою кармическую цель. Иначе зачем была бы нужна карма? Должно произойти развитие. Все наши добрые дела не исчезают бесследно, а идут, если так можно выразиться, в общую кассу и придают той сфере, в которую попадают, розовую или черную окраску — в соответствии со значимостью поступков. Мы все вносим свой вклад в роль каждого человека, и важно…
— А? Что? Да.
— Вам следует знать еще вот что. Они могут иной раз задавать вопросы. Пускаться с ними в долгие разговоры невозможно. Однако то тут, то там оброните слово. Главная мысль должна состоять в том, что все хорошо и все исполнено милосердия. Это действительно правда, но уходит немало времени, пока люди ее усвоят. И еще вопрос, приходят ли они к этой правде прямым путем или по боковым дорогам? Главное — чтобы душа выполнила свою миссию…