Тени над Гудзоном
Шрифт:
Может быть, пересесть на другой ряд? Такой тип может оказаться маньяком или еще Бог знает кем. Но если она пересядет на другой ряд, это разозлит его еще больше. На некоторое время Анна целиком погрузилась в происходившее на экране. Женщина в фильме тоже была. Вульгарная баба, которая разговаривала хрипло и курила. Она носила траур. Наверное, это была вдова гангстера… Анна прикрыла глаза, чтобы не видеть всего этого. Только теперь до нее дошло, что она слышит музыку. Или эта музыка звучала все время? Она сидела погруженная в собственные переживания. Будет ли он, Грейн, отныне хорошим? Или скоро опять помчится к Эстер? Если бы папа знал, как она страдает! Даже Грейн этого не знает. Он настолько увлечен своими собственными безумствами, что не может толком понять положения другого человека. Он весь исходит на разговоры, клятвы, ругань, нежности. И сам носится какой-то неприкаянный. Уходит, приходит, дремлет, звонит по телефону. Все время маневрирует между нею, Леей, Эстер и Бог знает еще кем. Он навесил на себя ярмо, да не одно ярмо. Он взял на себя ответственность за всех этих женщин. Он должен выполнять свои обязанности в отношении каждой из них. Финансовые обязательства у него, наверное, тоже есть. Грейн похож на этого гангстера, который бежал по крыше и в которого со всех сторон летели пули…
Неожиданно Анне пришло в голову, что Лурье, наверное, уже дома. У нее возникла некая непонятная убежденность, что он вернулся домой. Она встала и пошла искать телефон. Вдруг ей стало ясно, что здесь совсем не темно. Напротив, почти светло. Ей стало непонятно, почему прежде она была такой слепой и беспомощной. Теперь она видела все кресла, всех людей. «Маньяк» исчез. Неужели ушел? Или он поднялся на галерею воровать и грабить? Или где-то подстерегает ее с ножом?..
Телефонная будка находилась внизу, в коридоре, который вел к туалету. Был тут определенный риск, потому что именно в таких местах маньяки и устраивают засады. Однако Анна все же пошла вниз. Вошла в телефонную будку и позвонила. Да, Лурье дома. Телефон занят…
Она звонила снова и снова, но все время было занято. Он, видно, перед кем-то изливал боль своего сердца, излагая все обиды. Но перед кем? Насколько она помнит, в Нью-Йорке у него никого нет. Но за это время он мог установить какие-то контакты. Может быть, он нашел женщину? Все возможно. Всегда находится жертва… Анна сидела на откидном стульчике в телефонной будке. В подвальном помещении не было никого. Сверху доносились приглушенные голоса персонажей фильма — трагическая болтовня грубых людей, вынужденных бороться между собой, причинять боль друг другу, совершать безумные поступки, а потому гибнуть, чтобы какая-то молодая парочка могла начать новую жизнь. Все уже заранее определено в той чердачной комнатке, где сидят киномеханики, управляющие потоками света… Анна снова позвонила. На этот раз линия была свободна. Она услышала голос Лурье. Голос был грубым, хриплым, изменившимся. Это был голос человека, потерявшего надежду, человека, для которого подойти к телефону было настоящим мучением. Лурье даже сказал не «алло», как это принято в Америке, а произнес по-польски prosze, словно он все еще находился в Польше…
2
От кинотеатра до ее дома (бывшего дома) было всего несколько кварталов, какие в Америке именуют блоками, но Анна все равно взяла такси. Она хотела, чтобы этот визит как можно быстрее остался позади. Швейцар посмотрел на нее с удивлением: он видел, как Анна уже входила в дом, но не видел, как она из него выходила. Лифтер нахмурился. Анна резко позвонила в дверь квартиры. Однако Станислав Лурье, похоже, не торопился открывать дверь. Он заставил ее долго ждать. Наконец он приоткрыл дверь на треть. Анна едва узнала его. Он перестал красить волосы, и они стали наполовину седыми. Мешки под глазами увеличились и приобрели различные цвета: желтый, синий и еще какой-то, которому нет названия. Поскольку совсем недавно Станислава Лурье не было дома, Анна ожидала застать его в костюме, однако на нем были халат и домашние тапочки, как будто он только что встал с кровати. Небритый, с морщинистым помятым лицом, он поднял густые брови и смотрел на Анну, как еж из гущи иголок. Казалось, он колеблется — впускать ее или не впускать? Наконец он что-то проворчал и открыл дверь шире.
— Ты спал или что-то другое? — спросила Анна.
— Спал или что-то другое, — повторил он за ней.
Анна вошла в прихожую, а Станислав Лурье все отступал перед ней, готовый, казалось, в любой момент загородить ей путь. В гостиной лежала пыль. В беспорядке валялись книги, журналы, газеты, просто клочки бумаги. На журнальном столике стояла кастрюля. Анне показалось, что даже картины на стенах висят криво. В квартире стоял какой-то затхлый запах. Анна поморщилась:
— Негритянка больше не приходит убирать?
— Говори прямо, что тебе надо, — ответил на это Станислав Лурье.
— Хочу забрать свои вещи. Вот и все.
— Какие вещи?
— Платья, белье. Я не обязана тебе этого говорить, поскольку все тут мое: каждый предмет мебели, каждый ковер.
— Ты хочешь все это забрать?
— Пока я хочу забрать только мои личные вещи.
— Забирай. Мне не нужны твои тряпки. Можешь забрать все, даже мою кровать.
— Мне не нужна твоя кровать.
— Забирай и проваливай. Я не желаю тебя видеть.
— Ну, тебе не стоит прогонять меня. До сих пор за квартиру платила я, а не ты…
— Ты платила? Твой отец платил, потому что надеялся, будто таким образом сможет удержать тебя от окончательного превращения в потаскуху, но потаскуха остается потаскухой.
— Прошу тебя, Лурье, не надо грубить хотя бы пару минут, которые мне придется здесь провести.
— Я грублю? Будь я мужчиной, а не тряпкой, то вырвал бы все твои волосенки, выбил тебе все зубы и вышвырнул тебя отсюда, как кучу мусора. Так когда-то вели себя мужчины. Но Америка кастрирует мужчин если не физически, так духовно. Со временем их и физически будут кастрировать. Здесь царит дьявол в образе женщины. Здесь правят те, кто не должен править. Но ничего, скоро они разрушат эту страну. Она утопает в косметике и бульварной литературе. Скоро здесь власть захватят негры или какая-нибудь другая раса, которая еще не деградировала. Где ты шляешься?
Анна побледнела:
— Я, пожалуй, лучше пойду.
— Куда ты бежишь? Я тебе ничего не сделаю.
— Ты способен на все.
— Способен-то я способен, но мне не хочется руки марать.
Станислав Лурье ушел из гостиной в спальню, хлопнув при этом дверью. «Он стал мужчиной, — подумала Анна. — Прежде он никогда так не разговаривал…» Ноги у нее подгибались, и ей пришлось присесть. Она сидела и осматривалась. За эти несколько недель все в доме покрылось пылью, поблекло, помялось. Лурье, похоже, целый день позволял солнцу хозяйничать здесь. Растения в цветочных горшках завяли. Анна хотела было встать и в последний раз полить их, но так и осталась сидеть. Все равно не поможет… Было странно ощущать себя чужой в этой квартире, которую она обставляла когда-то с такими расходами и с таким трудом. «Это мой последний визит сюда. Грейн прав: я должна была взять адвоката…» Какое-то время Анна размышляла, что взять. Ей бы не помешал кто-нибудь, кто помог бы ей уложить вещи. Она поднялась и открыла платяной шкаф. Ее одежда висела нетронутой. У нее где-то был большой сундук, но он, видимо, в подвале.
Вернулся Станислав Лурье.
— Ну а где ты живешь? Как тебе живется с твоим новым любовником?
Анна искоса посмотрела на него:
— Прошу тебя, Лурье, не порти мне последние минуты, которые я должна здесь находиться.
— Я тебя ясно спрашиваю: как у тебя идут дела с твоим любовником?
— Что ты хочешь слышать? Что он меня бьет?
— Мне все равно. Он может тебя бить, а может целовать. Я так и так ухожу.
Анна насторожилась:
— Куда ты уходишь?
— К моей жене и к моим детям.
У Анны что-то оборвалось внутри.
— Ты что, с ума сошел?
— Может быть, я сумасшедший. С меня довольно этого паскудства. Я сразу не должен был их оставлять. Я хочу с тобой поговорить о практических вещах.
— О каких вещах?
— Твой отец лишит тебя наследства. Он мне сам сказал, что велел переписать завещание. Он дал тебе чек, но потом его аннулировал. Ты останешься без гроша, и твой мистер Грейн бросит тебя и вернется к жене. Ты — потаскуха. Но в Америке есть потаскухи помоложе и покрасивее тебя. Конкуренция в этой отрасли очень велика.