Тени над Гудзоном
Шрифт:
— Дура, я уже тоскую.
— Тоскуешь по мне, но бежишь к ней. Что у тебя за характер? Она околдовала тебя, что ли?
— Нет никакого колдовства.
— Так что же ты за нее держишься?
— Эстер, я не могу больше разговаривать. Мне уже надо бросить в аппарат еще десятицентовик, а у меня его нет.
— Где ты? Дай мне номер, и я тебе перезвоню.
Грейн дал Эстер номер телефона-автомата.
Он стоял в телефонной будке и смотрел на расположенный рядом с нею бар. Там на высоких табуретах сидели двое мужчин и одна женщина. Один из мужчин, пьяный, держал рюмку и покачивался, видимо, задремывал. Другой, тоже пьяный, пытался наклониться к женщине. Казалось, что в любой момент он может упасть. Его длинное тело вытягивалось, как резиновое. Он неуверенно протягивал руку, но никак не мог дотянуться до женщины. Это было похоже на видение, какие порой видят во сне. Женщина была низенькая, толстенькая, с коротко подстриженными, но тем не менее растрепанными кудрявыми волосами. С широкого лица, с толстого курносого носа глядели распутство, добродушие, злость, пьяное безумие, способное превратиться в нежность, в крики, в поцелуи, в драку. Кожа лица была зеленоватой и рябой, как будто изрытой оспой. И от каждой оспины несло пьяной насмешкой. «Что мне делать? Что мне ответить, когда она позвонит? — спрашивал себя Грейн. — Я обязан хотя бы еще раз увидеться с ней… Но почему она не звонит? Наверняка неправильно записала номер. Ну и вожделение… Настоящее вожделение!» Телефон наконец зазвонил, и Грейн поспешно схватил трубку, чтобы на звонок не обратил внимания бармен. Грейну показалось, что у него перехватило дыхание. Он едва смог выговорить:
— Эстер?
— Да, это я. Послушай: я за эту минуту передумала, я пришла к другому решению. Я не хочу предъявлять тебе никаких ультиматумов. Раз ты не можешь, то, значит, не можешь. Знай только, что между нами была большая любовь, — вдруг переменила тон Эстер, — но ты сделал все, чтобы ее убить. Однако, слава Богу, дело уже близится к окончательной агонии. Прощай, Герц, прощай и прости. Только об одном я хочу тебя попросить. Заклинаю тебя: никогда больше не звони мне. После того как покойника кладут в могилу, а могилу засыпают землей, надо оставить его в покое… Завтра я стану другой Эстер. По нынешней Эстер можешь прочитать кадиш…
«Как может быть, что подобная болтовня настолько привлекает меня?» — подумал про себя Грейн и произнес:
— Погоди, Эстер. Я приеду.
— Когда ты приедешь? Скоро уже начнет светать.
— Я возьму такси, но раньше я должен сделать один телефонный звонок.
— Кому? Поторопись. Сегодня у меня бессонная ночь. Сегодня у меня Гошана Раба. [183] Небо раскроется, и я загадаю желание. Я попрошу Бога, чтобы Он стер тебя из моей памяти…
— Хватит, Эстер. Жди меня.
183
Название седьмого дня праздника Суккот (праздника Кущей), одного из главных еврейских праздников. Праздник длится семь дней, во время которых следует жить в шатре (сукке) в память о блуждании евреев по Синайской пустыне. Существует обычай в ночь Гошана Раба не спать, а заниматься изучением Торы.
— Приезжай побыстрее. Я не могу без тебя.
Грейн открыл дверь телефонной будки и вытер пот со лба. Ему надо было разменять доллар на мелкие монеты, но бармен, похоже, не был в настроении заниматься разменом денег. Он прислонился к чему-то и дремал. Лысина бармена так и лучилась бликами ночного света.
— Ну, пожалуй, я чего-нибудь выпью.
Грейн подошел к бару и попросил рюмку коньяка. Пьяные повернули свои физиономии к нему. Казалось, они говорили ему без слов: «Ты никого не обманешь. Твоя страсть — не алкоголь». Бармен двигался лениво. Выражение его лица говорило: «Так уж и быть. Я прощаю эту тлю». Грейн поспешно опрокинул рюмку в рот и запил ее глотком сельтерской. Потом получил от бармена сдачу, в которой нашлась и десятицентовая монета, и сразу же вернулся в телефонную будку. Позвонил Анне. Она подошла к телефону сразу же:
— Алло.
— Дорогая, это я.
— Что это ты вдруг мне звонишь?
— Анна, Лея больна.
— Где ты?
— У нее дома. Это грипп, но боюсь, что не просто грипп, а с осложнениями. Это может закончиться воспалением легких. Я должен привезти к ней врача…
Анна какое-то время молчала. Наконец она спросила:
— А где твои дети?
— Никого из них здесь нет.
— А кто же тебе открыл дверь?
— Она сама встала с постели.
— Ты уверен, что говоришь правду? — спросила его Анна после некоторого колебания.
— Ты знаешь номер моего домашнего телефона. Если не веришь, положи трубку и позвони на него…
Грейн сам удивился своим словам. А что, если Анна действительно поступит таким образом? За одну минуту она разоблачила бы тогда его ложь. Однако Грейн вынужден был рискнуть. Он отдавал себе отчет, что сейчас рискует всем. Его охватил азарт, как во время карточной игры. Анна, похоже, обдумывала смысл его слов.
— Ну, если она действительно так больна, тут уж ничего не поделаешь… Хотя я ждала этой ночи пять недель.
— Драгоценная моя, мы будем вместе долгие годы. Мы все еще успеем.
— Когда ты вернешься?
— Не могу тебе сказать точно, но ясно, что это будет очень поздно…
— Что с ней? У нее сильный жар?
— Да, и вообще она выглядит очень больной.
— Ну тогда помоги ей. Я не желаю ей ничего дурного…
— Ложись спать. Я тебя люблю!
И Грейн повесил трубку.
Он открыл дверь телефонной будки и собирался уже выйти, но задержался, снова взял трубку и позвонил к себе домой. Ему пришло вдруг в голову, что сказанные им сейчас слова не были полной ложью. У Леи действительно был грипп. «Не исключено, что на самом деле я сказал правду: никого нет дома», — сказал он себе. Телефон звонил, но никто не подходил к аппарату. То, что всего пару минут назад было выдумкой, теперь, похоже, стало подлинной реальностью. Грейн прижимал правой рукой трубку к уху. Другой рукой он что-то искал в заднем кармане брюк. «Кто знает, может быть, она действительно опасно больна? Слова обладают иногда магической силой. А вдруг она, не дай Бог, умерла?.. Случалась ли когда-либо прежде подобная путаница на свете? — спрашивал он себя. — Или такая ситуация возникает впервые в истории Вселенной? А каковы шансы, что нечто подобное повторится? Если число различных атомов ограниченно, то все это обязательно должно когда-нибудь повториться. Повториться не единожды, а триллионы раз, каждый раз — с незначительными изменениями. Бедняга Ницше из-за этого сошел с ума…»
Грейн ждал ответа на звонок и смотрел в сторону бара. Трое пьяниц по-прежнему сидели на высоких табуретах, как приклеенные. Их рты не говорили и не молчали, а что-то лепетали наподобие детей, которые только учатся разговаривать. Стрелка настенных часов показала четверть первого. Бармен широко зевнул. К телефону никто не подходил. Лея, вероятно, уже спала или просто не хотела вылезать из постели. Грейн вышел на улицу и стал ждать такси, однако он сомневался, что таксист захочет ехать в столь поздний час в такую даль. Линия метро Бруклин — Манхэттен была совсем рядом, и он спустился на станцию. «Если Анна позвонит мне домой, я пропал», — говорил он при этом сам себе. Грейну хотелось побежать, но он шел медленно. Он впустую прождал десять минут экспресса на Брайтон, но экспресс в этот час, видимо, больше не ходил, и Грейн был вынужден сесть на местный поезд, шедший со всеми остановками. «Что было бы, например, если бы мне пришлось все это объяснять в суде? Как бы я смог объяснить такую психологическую драму? Я ушел от Эстер и вот теперь бегу к ней. Она надоела мне своей болтовней, дурацкими выходками, но я едва могу дождаться, когда ее увижу. Конечно, я веду себя неразумно, но мои поступки должны как-то вписываться в общую картину мироздания. Поскольку о мухе нельзя сказать, что она совершает ошибку, непонятно, каким образом может совершать ошибки человек. Спиноза был прав: „Нет места для ошибок во Вселенной“. Так что же он крутил голову по поводу овладения эмоциями?.. К правде ближе всего, видимо, крайние фаталисты, те, что играют в „русскую рулетку“»…
В Брайтоне Грейн поймал такси. Он подъехал к дому Эстер и начал подниматься по ступеням. Только теперь он осознал, как велика его радость. Он едва мог дождаться, пока она откроет ему дверь. Она открыла, и они упали друг другу в объятия. Они долго стояли у двери, целуясь и обнимаясь, как двое влюбленных, которые долго были в разлуке и с нетерпением ждали встречи. Потом, обнявшись, пошли. Эстер слегка упиралась, а он подталкивал ее, как это делают порой расшалившиеся дети. Так они вошли в спальню. Лицо Эстер победно сияло.
— Великий герой!
— Ты меня околдовала.
— А почему бы и нет? На войне и в любви все дозволено. Я сделала твою восковую фигуру и воткнула в нее семь игл. Покуда эти иглы будут торчать в твоей восковой фигуре, твое сердце будет тянуться ко мне, будет пылать и таять как воск. Фокус-покус, абра-кадабра, Барабас, Сатанас, Кокодовер, Малкицедек…
— Где ты этому научилась?
— Дурачок, я старая колдунья. Я катаюсь на обруче, я летаю на метле. Я и Люцифер — заодно…
— Не исключено, что это правда.