Тени над Гудзоном

Башевис-Зингер Исаак

— Да, конечно. Когда это случилось?

— О, совсем недавно. Для отца это была трагедия. Он порядочный еврей. Он ужасно переживает. Страдания очищают человека. Теперь я должна сказать то, что мне сказать труднее всего. Но я просто обязана это сделать, потому что иначе буду мучиться годами… Поэтому я должна либо говорить абсолютно ясно, либо вовсе молчать… Позвольте мне прикрыть глаза. Так мне будет легче. Заклинаю вас не обижаться на меня и не смеяться надо мной. Впрочем, можете смеяться, если вам хочется. Короче, дело такое: когда я познакомилась с вами — как раз у Бориса Маковера, — мне сразу же пришло в голову, что вы похожи на моего мужа, да будет ему земля пухом. Потом, когда мы разговаривали, я увидела, что это не только физическое сходство. Я даже полагала, что вы обязательно должны состоять в родстве. Но это невозможно, потому что он происходил от настоящих немецких евреев, а вы родом из Польши. Сходство состояло не столько во взглядах, сколько во всем образе мысли… Мне казалось, что вы братья. Он был глубоко религиозным человеком. Но у него были свои сомнения, проблемы Иова всегда его мучили, страшно мучили, как будто он знал, что и у него будет такой же конец… И вот, когда вы начали рисовать мой портрет, а я вам должна это сказать, что Борис Маковер заплатил за него, это все

была его инициатива… Так вот, мы тогда разговаривали. И мне снова бросилось в глаза колоссальное сходство между вами и доктором Тамаром. Вы говорили о Боге и о Его Мессии. Вы фактически хулили их, Но я не могла освободиться от ощущения, что вашими устами говорит печаль верующего человека… Ну, я надеюсь, что вы уже поняли, к чему я веду. Однако я все равно скажу ясно и открыто. Когда вы задерживаете на мне взгляд, мне как-то легче. В конце концов, мы оба уже не так уж молоды. Прежде чем я дам ответ Борису Маковеру, я хочу, чтобы вы знали, что… если да, я бы была счастлива… несмотря на все различия… у вас это не было бы уменьшением святости… да…

И она замолчала.

Фрида Тамар сидела на стуле. Якоб Анфанг — на кровати. Он посмотрел на нее, на ее опущенные веки, и в его глазах зажегся огонек, насмешливый и печальный. «Она выглядит как слепая, слепая поклонница», — подумал он. Сказать же он сказал:

— Мадам Тамар, я хочу, чтобы вы знали одну вещь: это самый прекрасный момент в моей жизни. Я буду помнить его до последнего вздоха…

Фрида Тамар не открыла глаз.

— Вы должны дать мне ясный ответ! — сказала она почти строго.

— Мадам Тамар, для меня это слишком поздно… Духовно и физически…

— Да.

— Если бы я собрался жениться, вы были бы для меня самой лучшей женой, какую я только мог бы сам себе пожелать. Но я ушел от этого. Я скажу вам ясно: я импотент… Уже несколько лет…

— Да.

— Вы можете открыть глаза. Вы вели себя достойно, красиво, возвышенно. Я повторяю: это самый прекрасный момент в моей жизни…

3

Борис Маковер обычно молился рано. Он не мог спать по ночам и, как только светало, надевал талес и филактерии. Кроме того, он вставал рано из-за чувства голода. Однако на этот раз он заснул только на рассвете и проспал до десяти часов. Он заказал столик в ресторане для деловой встречи и должен был идти. Обычно Борис Маковер ничего не ел до молитвы, но на этот раз в порядке исключения позволил себе стакан чая и печенье. Речь шла о весьма крупной сделке. Американский военно-морской флот по дешевке продавал старые суда. За какие-то три миллиона долларов можно было получить пару десятков транспортных судов, для постройки каждого из которых пришлось бы потратить несколько миллионов. Торговец подсчитал, что даже если эти суда разобрать и отправить в переплавку, сделка все равно принесет большой доход. Однако часть судов можно было подремонтировать и еще использовать. А были среди этих судов и такие, что оставались еще в очень приличном состоянии. Пока вокруг этого дела объединились трое компаньонов. Он, Борис Маковер, должен был стать четвертым. Правительству надо было заплатить наличными, а это означало, что он должен был вложить в дело семьсот пятьдесят тысяч долларов. Свободных денег он не имел, поскольку каждый доллар вкладывал в сделки. Однако деньги можно было достать. Прежде всего, надо было понять, сколько эти суда будут стоить, если их отправить на переплавку. Во сколько обойдется их разборка? Сколько судов можно будет использовать для грузоперевозок? И какой доход они могут принести? Дело крупное и сложное. Требовалось привлечь к нему экспертов. Надо было связываться с разными фирмами, пойти на всякого рода дополнительные расходы. Борис Маковер колебался, он не был уверен, что ему стоит входить в дело со столь многочисленными и серьезными проблемами. Однако, с другой стороны, здесь можно было сделать миллионы. Он сидел за столом рядом с другими компаньонами и исписывал цифрами лист за листом. Он выкурил четыре сигары. Выпил несколько стаканов чая, закусывая их печеньем. Он должен был дать этим торговцам ответ через три дня.

По дороге домой Борис Маковер подвел итоги. Он не прочел молитвы «Шма», он пропустил ежедневное изучение листа Талмуда. И зачем ему нужно так много денег? Зачем взваливать на себя такое бремя? Анну он перестал считать своей дочерью. Он один. Ему уже за шестьдесят. К тому же у него повышенное давление. Сколько он еще может прожить? Зачем ему эти суда? К чему все эти заботы? А если дело прогорит, он может, не дай Бог, остаться с долгами, ведь ему придется занимать деньги. «Что я, умом тронулся, чтобы, как говорится, лезть со здоровой головой в больную кровать? Миллионы? Что я буду делать с миллионами? Мне достаточно одного обеда, одной кровати и одной квартиры. Мне не нужно того, чем я не пользуюсь. Мне нужно немного здоровья и поменьше головной боли…»

Борис Маковер ушел в свою домашнюю молельню, чтобы помолиться. У Рейцы были к нему претензии из-за того, что он оставил еду на столе и она остынет, однако Борис Маковер отшутился и все-таки ушел молиться. В этой комнате со священным кивотом, с канделябрами, с полками священных книг он был по-настоящему у себя дома. Это было его место уединения. Он не раз думал о том, что именно в такой комнате он хотел бы закончить свою жизнь. Здесь были бима с менорой, ханукальный подсвечник, мегила в футляре, шофар, китл, футляр для цитрона, [197] всяческие редкостные и ценные предметы иудаики. Даже запах здесь был другой. Ему казалось, что здесь пахнет миртом и раем. Борис Маковер накинул на плечи талес и вздохнул. Он наматывал на левую руку ремешок филактерий и чувствовал глубокий стыд перед Владыкой мира. Он, Борис Маковер, уже сейчас зарабатывает в десять раз больше, чем ему надо. Откуда берется у него такая жажда денег? Что он будет делать со всеми этими деньгами? Заберет с собой в могилу? Он обмотал ремешок филактерии вокруг пальца и произнес положенные по обычаю слова пророка Гошеа. [198] Он вдумался в смысл этих древнееврейских слов: «И обручу тебя Мне навеки, и обручу тебя Мне правдою и справедливостью, благочестием и милосердием; и обручу тебя Мне верностью, и познаешь ты Господа». [199]

197

Менора — восьмисвечный светильник. Ханукальный подсвечник (Ханеке-ломп, идиш) —

специальный светильник для праздника Ханука, рассчитанный на девять свечей. Мегила — здесь: написанный на пергаменте свиток книги Эстер (Есфири), который читают в синагоге в праздник Пурим. Шофар — рог для трубления в праздник Новолетия (Рош а-Шана) и в конце Судного дня (Йом Кипур). Китл — белый халат, надеваемый в особо торжественных случаях. Цитрон (эсрег, идиш) — один из обязательных атрибутов праздника Кущей.

198

Гошеа — в традиционном русском переводе Осия.

199

Гошеа (Осия), 2:19–20.

«Вот это слова! — сказал Борис Маковер сам себе. — От каждого слова становится светло на душе. Владыка мира — жених, а сообщество Израилево — невеста. Однако вместо того, чтобы невеста радовалась своему жениху, служила ему и радовала его, она занимается всякими глупостям и беспутством…»

Он услыхал, что во входную дверь звонят. «Наверное, посыльный из продуктового магазина или дезинсектор, который морит тараканов», — подумал Борис Маковер. Он начал раскачиваться, произнося молитву «Восхваляйте». [200] В этот момент Рейца открыла дверь:

200

«Гойду» (иврит) — начальная часть утренней молитвы.

— Господин Маковер, госпожа Тамар здесь.

Борис Маковер с удивлением посмотрел на нее:

— Фрида Тамар?

— Да.

Несколько мгновений он думал. Она должна была ему позвонить. Она никогда прежде не приходила без предупреждения. Ну, значит, она пришла, чтобы сказать «нет»… Она хочет его задобрить… Может быть, она боится, как бы из-за ее отказа не пострадал ее брат… Борис Маковер нахмурился. Принять ее в талесе и в филактериях? Он вспомнил слова из трактата «Брахот»: «Даже когда змея обвилась вокруг его ноги…» [201] Он не должен прерывать молитву. Но с другой стороны, там сказано о молитве «Восемнадцати благословений, [202] а не о стихах из «Восхваляйте». Здесь можно прерваться. Может быть, так даже лучше. «В талесе и в филактериях я буду меньше стыдиться, — решил он и велел Рейце пригласить госпожу Тамар войти. — Нет, так нет, — говорил он сам себе. — Если я смог до сих пор так долго обходиться без жены, то уж как-нибудь доживу так до конца». Он прикоснулся к филактериям на голове и руке. Это его оружие, его броня, его мундир. Борис Маковер слыхал сплетню о том, что Фрида Тамар втюрилась в этого художника Якоба Анфанга. Да он к тому же и моложе его, Бориса Маковера… «Ну, так я поздравлю ее. Я не буду ей демонстрировать обиженное лицо! — решил про себя Борис Маковер. — Все так или иначе предначертано свыше». Дверь открылась, и вошла Фрида Тамар. Увидев его в талесе и в филактериях, она сделала шаг назад.

201

Слова из Мишны, трактат «Брахот», 5:1. Смысл их в запрете прерывать начатую молитву.

202

Молитва восемнадцати благословений («Шмоне эсре» или «амида», иврит) читается после молитвы «Гойду» и «Шма» («Слушай, Израиль»),

— О, вы молитесь… Простите…

— Я только начал молитву. Сегодня я припозднился. Мне представилось, что я коцкий хасид… [203] Я только начал молитву «Восхваляйте».

— Молитесь. Я подожду.

— Нет, присаживайтесь. Если вы уже здесь, я послушаю, что вам есть сказать. Иначе это будет занимать мои мысли во время молитвы.

Фрида Тамар приблизилась к нему на шаг.

— Я пришла вам сказать, что, если вы все еще во мне заинтересованы, я готова стать вашей женой…

203

Коцк — город в Польше, ставший в начале XIX в. центром хасидского двора, основанного ребе Менахемом-Мендлом Моргенштерном из Коцка. Девизом коцких хасидов была жизнерадостность. Здесь имеется в виду, что Борис Маковер счел для себя возможным не утруждаться, рано вставая на молитву.

Борис Маковер едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от радости. Он протянул руки, будто собираясь ее обнять. На глазах у него выступили слезы. Он стоял перед нею смущенный, простой смертный человек, который больше радуется женщине, чем Владыке мира. Однако талес и филактерии обуздывали его порыв. Ремешки филактерий как будто связали его. Он солдат, солдат Всевышнего. Он посреди службы. Борис Маковер вынул из кармана платок и вытер глаза.

— Дай Бог вам такой же радости, какую вы дали мне…

— Вы можете уже обращаться ко мне на «ты»…

— Да.

— Молитесь, молитесь. Молитва важнее. Я подожду вас в гостиной…

— Спасибо.

Фрида Тамар вышла. Борис Маковер взглянул на священный кивот. Вот как? На небесах хотят, чтобы он еще пожил? Его еще хотят порадовать на старости лет? А он уже думал, что наступает конец… Глаза его снова наполнились слезами. Он вспомнил стих «Возвесели нас соразмерно дням, когда Ты заставил нас страдать…» [204] Кто знает? Может быть, она еще сможет родить ребенка? Может быть, он еще оставит после себя сына, который скажет о нем поминальную молитву?.. Борису Маковеру хотелось плакать, плакать. Его охватило острое чувство большой любви к Фриде Тамар, к этой просвещенной и в то же время богобоязненной женщине, которая пишет книги по религиозным вопросам, которая знает и немецкий, и французский, и английский, и иврит… «Ну, я этого недостоин, недостоин… Владыка мира, Ты весь — милосердие и добро… — Борис Маковер встал у восточной стены и возобновил свою молитву с того самого места, на котором остановился: — Ты, Господи, не удерживай милосердия Твоего от меня! Милость Твоя и истина Твоя пусть всегда охраняют меня!..» [205]

204

Теилим (Псалмы), 90:15.

205

Там же, 40:12.