Тени над Гудзоном
Шрифт:
— Это правда, дурачок. Это правда. Я беру душу и привязываю ее подвязкой от своего чулка. Что сказала дочь Бориса Маковера? Куда ты пошел посреди ночи? Во дворец царицы Савской?
— Я сказал ей, что Лея больна.
— И она, дура, поверила тебе?
— Лея действительно больна.
— Что с ней? Ну, это не моя вина. Против Леи у меня ничего не было. Наоборот. Но вот доченьку Бориса Маковера я ненавижу. Она не имеет права забирать у меня мужчину. И она его не заберет. Ей это выйдет боком. Ты уже сейчас трепещешь, как мотылек на шпильке. А что будет потом?
— Потом все закончится.
— Это ты так думаешь. Если я захочу, закончится, а если мне понравится, я с тобой еще поиграю.
— А что на это скажет Морис Плоткин?
— Он будет смотреть и молчать. Он будет нам фонариком светить. Раз уж все так плохо и лживо, то и я буду дьяволицей среди дьяволов… Давай немного выпьем. Сейчас как раз годовщина смерти ребе Цаца… [184]
— Я уже сегодня ночью выпил коньяка.
— Ну так выпьешь еще. После этого, праведник ты мой, я в твоем распоряжении…
184
Выдуманный праведник.
11
Грейн заснул. Эстер будила его.
— Герц, вставай к полуночной молитве! Небо раскалывается! Земля столкнулась с кометой, и весь мир горит!
Грейн открыл глаза.
— Который час?
— Уже поздно. Слишком поздно! Ты все проспал! Герц, у меня есть идея.
— Какая идея?
— Давай поднимемся и убежим. Прямо сейчас.
— Который час? — снова спросил он.
— Герц, я серьезно. Ты не можешь жить без меня, а я — без тебя. Мы понапрасну обманываем себя. Делаем все друг другу назло и этим себя губим. Я больше не могу этого выносить!
— Ты же собираешься замуж за Мориса Плоткина.
— Я хочу тебя, а не Мориса Плоткина.
Какое-то время Грейн молчал. Он чувствовал, что весь дрожит, как человек, которого вырвали из самых глубин сна.
— Эстер, я не могу этого сделать.
— Почему?
— Я увел ее от мужа.
— Болван. Муж ее примет назад. Так будет лучше для них обоих. А ты поезжай со мной. Мы сядем в первый же поезд. Доедем до самой последней станции. Там мы снимем комнату и в ней будем жаться друг к другу, как два диких зверя в норе…
— Эстер, я не могу этого сделать.
— И это твое последнее слово?
— Это мое самое последнее слово.
— Тогда убирайся отсюда сию же минуту, и чтобы духу твоего никогда здесь больше не было! Пошел отсюда! Я выгоняю тебя. Проваливай!
— Погоди, я должен одеться!
— Беги, пес ты драный!
Одежда Грейна была разбросана. Галстук лежал на ковре. Пиджак висел на торшере. Один ботинок куда-то запропастился. Грей растянулся на полу и искал его под диваном. Эстер принялась шагать взад-вперед.
— Убирайся! Убирайся! Ты мой злейший враг! Гнусный вампир! Подлая гиена! Я сотру память о тебе, как евреи стирают память об Амалеке. [185] Когда будет упоминаться твое имя, я буду сплевывать. Завтра же выйду замуж за Мориса Плоткина! Для меня ты умер! Хуже, чем умер. Ты — грязный нечестивец!
— Прекрати эти надгробные речи!
— Иди отсюда! Можешь идти босиком. Я отыщу дочь Бориса Маковера и расскажу ей всю правду. Все тебя вышвырнут. Я, Лея. Она. Твоим собственным детям на тебя плевать. Я зайду к твоей жене и переговорю с ней. Потом я побеседую с дочерью Бориса Маковера. Тот, кто может сильно любить, может и сильно ненавидеть.
185
«Сотри память об Амалеке из-под небес» — одна из 613 заповедей, основана на словах книги Дварим (Второзаконие), 25,19.
— Эстер, будь леди.
— Леди? Вот как? Я больше не леди. Отныне началась война, а на войне все дозволено. Я это заранее тебе говорила.
— Ты ничем меня не сможешь запугать.
— Ты будешь подвергнут бойкоту!.. — Вдруг Эстер начала смеяться. — Что я ору? Одевайся и иди себе. Скатертью дорога.
— Сейчас, сейчас, еще минутку.
— Ты сделал меня несчастной, но я тебе не враг. Я не пойду ни к твоей жене, ни к дочери Бориса Маковера. Мой отец был готов отказаться от своего блага, чтобы не идти на суд Торы. [186] У меня тоже еще осталась какая-то гордость. Об одном я жалею: что не родила от тебя ребенка. Но для этого тоже слишком поздно. Теперь ты заведешь детей от дочери Бориса Маковера.
186
Имеется в виду традиционный общинный суд, выносящий приговоры на основании религиозного еврейского права.
— Я ни с кем больше не буду заводить детей.
— От этого мир тоже не рухнет. Теперь я спокойна. Где ты с ней живешь? В гостинице?
— Да, в гостинице.
— В какой? Да в общем-то какая разница. А что у нее есть такого, чего у меня нет? И раз уж ты ее любишь, то зачем приходишь ко мне? А впрочем, достаточно поговорили. Ни к чему на этом свете не следует привязываться. Так считала моя бабушка. Она, бывало, говорила: «Завязывай не узелком, а бантиком, потому что бантик можно развязать, а узелок придется перерезать ножом». После тебя все уже будет легко. Как ты завязываешь галстук? Подойди к зеркалу, так тебе будет удобнее.
— Я наизусть помню, как его завязывать.
— Ты сегодня не брился, что ли?..
Грейн ничего не ответил. Эстер смотрела на него усталым и испуганным взглядом. Вдруг она заговорила, казалось бы, безо всякой связи с происходившим:
— Моя сестра Роза явилась мне во сне. Как только я закрыла глаза. Она стояла в белом шелковом подвенечном платье, в фате и с молитвенником. Не могу понять этих снов. Ведь я уже много недель не думала о Розе. Я сейчас еще кое-что припоминаю: рядом с нею стоял Борух, и его лицо было закрыто каким-то футляром с шипами. Я совсем не понимаю, как это можно истолковать: какая-то маска на шипах, точно подогнанная к лицу без отверстий для глаз. Как бы это истолковал Фрейд?
— Фрейд мог истолковать не каждый сон.
— А кто же может? Мертвые с нами. Они с нами все время. Они живут с нами, но мы не можем их увидеть. Однако когда мы засыпаем и напряжение спадает, то можно их увидеть.
— Зачем Боруху на том свете носить маску на шипах?
— Кто знает? Может быть, у них там есть своя собственная мода или еще что-нибудь в таком роде.
— Это все внутри тебя.
— Да что там у меня внутри? Откуда я взяла подобную фантазию? Ой, моя голова! Где-то должны быть таблетки от головной боли. Ну, раз ты должен идти, иди. Не оставляй ничего из своего туалета. Мне не нужны сувениры на память.