Тени над Гудзоном
Шрифт:
2
В квартире Грейна на Пятой авеню горели все лампы: на кухне, в гостиной, в спальне, в ванной комнате. Была половина первого ночи. Анна ночевала на той квартире, где сидела шиве. Грейн не мог заснуть. С тех пор как он увидел Станислава Лурье мертвым, желтизну его кожи, продернутый жилками нос, белые уши, сжатые губы, из которых доносился безмолвный крик, у него появился детский страх перед темнотой. Он включил радио и слушал какую-то болтовню и рекламы ресторанов и ночных клубов. Все вокруг него было неуютным: лампы, пылавшие посреди ночи, голоса, которые электромагнитные сигналы приносили сюда сквозь крыши и стены, свежая могила, в которую положили Станислава Лурье. Джек уже женился на своей шиксе из Орегона, Патрисии, и уехал вместе с ней на медовый месяц. Анита съехала из дома, и Лея осталась в квартире одна. Эстер, видимо, уже вышла замуж за этого старого еврея Мориса Плоткина. Грейн сидел на краю кровати. А что бы случилось, если бы вдруг прекратилась подача электричества? В одно мгновение стало бы темно и тихо. Причем именно в тот момент, когда он был меньше всего готов к этому! Но почему это вдруг подача электричества должна прекратиться? Грейн вздрогнул. Звонил телефон. «Это Анна! — сказал себе Грейн. — Она не может заснуть». Он поднял трубку:
— Анна?..
Вместо голоса Анны на той стороне провода звучали шорохи и какое-то бормотание. Потом он услышал голос Эстер:
— Это не Анна.
По позвоночнику Грейна пробежал холодок.
— Эстер, это ты?
— Да, я.
Довольно долго оба они молчали. Потом Грейн сказал:
— Ты, наверное, знаешь, что случилось.
— Да, я знаю все. Если бы она была сейчас с тобой, я бы не стала звонить тебе посреди ночи. Я знаю, что она сидит шиве в квартире своего второго мужа.
— Откуда ты знаешь? Об этом не было сообщений в газетах.
— Я встретилась с ее первым мужем, с Яшей Котиком. Он мне все рассказал.
Грейн ощутил горечь во рту.
— Как ты с ним встретилась?
— Нью-Йорк это маленькое местечко. Здесь все всех знают. Морис Плоткин дает деньги на еврейский театр, а Яша Котик получает в нем роль. Все со всем повязано.
— Ты уже вышла замуж?
Эстер ответила не сразу.
— Да, уже вышла. Я теперь замужняя женщина. Можешь меня поздравить…
Грейн ощутил, что в его внутренности вцепились железные когти, как в ту минуту, когда ему сообщили о смерти Станислава Лурье.
— Значит, так.
— Да, так.
— Тогда как же получилось, что ты звонишь мне в такое время?
— А почему бы и нет? Морис Плоткин не султан, а я не Шахерезада. Может быть, я и Шахерезада, но меня не стерегут евнухи. Честно говоря, вокруг меня крутится один евнух, но он меня не сторожит. Я имею в виду Сэма. Я тебе о нем рассказывала: это его крепостной или телохранитель.
— Когда это произошло? — спросил Грейн.
— Что? Это произошло, и все. Невозможно вечно болтать. Иногда приходит время действовать. Хочешь ты этого или не хочешь, но я теперь миссис Плоткин. Если ты не хочешь меня поздравлять, то я обойдусь и без твоих поздравлений.
Грейн хотел положить трубку, но не сделал этого. У него пересохло горло.
— Откуда ты звонишь?
— Из своего дома. Из спальни.
— А где же твой муж?
— Мой муж попал в автомобильную аварию. Он в больнице.
— Что-то серьезное?
— Не особенно, но сустав на ноге он сломал. Обычно машину водит Сэм, но на этот раз он был за рулем сам, и в него врезалась другая машина. Мы должны были поехать на медовый месяц, но теперь ему наложили на ногу гипс. На мое счастье, в больнице я встретила Яшу Котика. Такой уж он человек, этот Морис Плоткин: лежит в больнице и страдает от боли, а ему приходят крутить голову какими-то там театрами. Просто смешно…
— Разве он играет на еврейском языке?
— Ты имеешь в виду Яшу Котика? А почему бы и нет? Если его не хотят у иноверцев, он приходит к евреям. Морис Плоткин просто с ума сходит по еврейскому театру. Он со всеми актерами на «ты». Знает наизусть целые пьесы. Морис из старой гвардии, для которой еврейский театр был религией. Он когда-то даже сам играл. Об этом я узнала только сейчас.
— Ну, значит, ты вращаешься в высших кругах.
— Да, в самых высших.
Оба опять надолго замолчали. Потом Эстер сказала:
— Нет причин, по которым мы не могли бы остаться друзьями. Плоткин знает о тебе. Я ничего не стала от него скрывать, все ему рассказала, от начала и до конца. Он пожилой человек, но взгляды у него молодые. Многие молодые могли бы у него поучиться пониманию мира…
— Ну, если он такой умный, то чего же ты хочешь от меня?
— Не ума. Послушай, Герц, я тебе заранее говорила, что я собираюсь делать. Я не делала из этого секрета ни для тебя, ни для него. Я ему ясно сказала: так, мол, и так. Он знает, что я любила тебя все эти годы, что и теперь я тебе не враг. Он хочет с тобой познакомиться. Не перебивай меня! Я заслужила того, чтобы ты меня выслушал в течение нескольких минут! Ты уже видел, что получается, когда мучают людей. Они этого не выдерживают, и сердце разрывается. Как ты думаешь, сколько не хватило до того, чтобы я кончила так же, как Станислав Лурье?.. Ты не поверишь, но, когда я стояла с ним в Сити-холле, [260] мне стало так больно, что я едва не потеряла сознание. Сердце у меня сжалось, будто его стиснул кулак. «Ну, — подумала я, — он, по крайней мере, заплатит за мои похороны». Но мне стало лучше… Как у тебя дела? Чем ты занимаешься? Могу себе представить, что удовольствия вся эта история с ее мужем тебе не доставила.
260
Имеется в виду муниципалитет, в котором, в частности, проходит гражданская регистрация браков.
— Не доставила.
— Да, но чего ты ожидал? Когда отправляешься на войну, приходится понюхать пороху. Если работаешь резником, приходится смотреть на то, как животные дергаются и истекают кровью…
— Прошу тебя, Эстер…
— Это не твоя вина, а ее. Это она клялась быть ему верной, а не ты. Поверь мне, что в отношении меня ты согрешил гораздо больше.
— Ты жива.
— Да, я жива.
— И ты не одна.
— Да? Можно это назвать и так.
Разговор снова прервался, и они оба, казалось, прислушивались к собственному молчанию. Потом Эстер сказала:
— Герц, я должна с тобой поговорить. Я не просто так тебе позвонила.
— О чем тебе со мной разговаривать? Мы с тобой уже все обговорили.
— Я тебе сказала, что мы можем быть друзьями. В конце концов, это ты подтолкнул меня к этому замужеству. Если бы ты не начал эту историю с дочкой Бориса Маковера, все бы осталось по-старому.
— Эстер, у меня нет к тебе претензий. Но давай не будем начинать этот старый спор заново. Ты вышла замуж. Надо уметь заканчивать отношения.
— И дружбу тоже?
— Всё.
— Ну, заставить я тебя не могу. Поверь мне, я долго думала, прежде чем решила позвонить. Я даже поклялась не звонить тебе. Я уколола себя иголкой и записала кровью, что не буду тебе больше звонить. Когда будешь у меня, я тебе покажу эту бумагу. Эти слова можно легко прочитать. Моя кровь — не вода. Она гуще чернил. Может быть, как раз в этом состоит мое несчастье. Те, в чьих жилах течет вода, могут быть великими людьми. Знай, Герц, то, что я говорю тебе сейчас, — это мои последние слова, обращенные к тебе. Раз уж ты не хочешь даже дружить со мной, я вынуждена отступить. Есть нечто, что мне дороже жизни. Это моя гордость. Не твоя пустая гордость, которая представляет собой глупую амбицию и мужскую агрессивность. Я говорю о человеческом достоинстве, об уважении к человеку, созданному Богом. Раз уж ты говоришь «нет», то и должно быть нет. Я не попрошайка, которая протягивает руку и просит доброго слова или ласки. Раз уж ты хочешь разорвать отношения, то пусть они будут разорваны и прощай навсегда. Не моя вина, что мы встретились и наши души потянулись друг к другу, словно под действием магнита. Ты все время пытался оторваться. Ты предпринимал для этого такие усилия, что мне иногда хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Когда человек рвется сам, он рвет и ближнего вместе с собой. Это как сиамские близнецы, но, когда ты оторвался и утащил с собой кусок меня, что я могла поделать? Я пыталась залечить рану. Разве это такое уж преступление?