Тени над Гудзоном
Шрифт:
Борис Маковер заснул, и ему приснился пожар. Весь Нью-Йорк горел. Из небоскребов поднимались языки пламени. Небоскребы рушились. Они падали друг на друга, как деревья во время бури. Наверное, это было землетрясение, потому что посреди Бродвея зияла пропасть, в которой пылал ад. Качались колокола. Над городом неслось рыдание, похожее на звуки сирены «скорой помощи». Как ни странно, но посреди неба платиновой лавой извергалось облако. «Как на небе может быть вулкан? — спросил себя Борис Маковер. — Не иначе как мир рушится…» Он открыл глаза. Было уже светло. Часы показывали двадцать минут седьмого. Борис Маковер знал, что доктор Соломон Марголин каждое утро встает ровно в шесть, а ровно в шесть сорок пять он выходит на прогулку. Борис Маковер ушел к себе в кабинет и позвонил ему. Он сразу же услышал голос Соломона Марголина и сказал:
— Шлоймеле, это я…
Соломон Марголин немного подождал:
— В чем дело?
— Шлоймеле, я плохо себя чувствую.
— А кто нынче себя хорошо чувствует?
— Шлоймеле, я болен.
— Что с тобой, дохлятина?
— Сердце стучит, как у разбойника.
— Ты и есть разбойник.
— Шлоймеле, сейчас не время для шуток!
— Что ты хочешь, чтобы я делал? Читал псалмы?
— Шлоймеле, мне очень тесно в груди и душно. Боюсь, что это, не дай Бог, конец…
— Ты еще не подыхаешь. Ты еще покоптишь небо Америки.
— Шлоймеле, я обязательно должен к тебе заехать.
— Так рано? Я выхожу на прогулку.
— Один раз пропустишь прогулку. Это дело жизни и смерти.
— Ну, приходи. Что с тобой поделаешь.
— Куда мне приехать?
— Я возьму такси до своего кабинета… Если дверь будет закрыта, постой и подожди.
— Большое спасибо.
— Почисти ботинки.
Борис Маковер положил трубку. Все-таки хороший друг, верный друг… Он пошел в ванную и принял душ. Выйдя из ванной, он увидел Фриду Тамар. Она уже встала и расхаживала в халате и шлепанцах.
— Что это ты вдруг встала так рано? — спросил он ее.
— Я не позволю тебе уйти без стакана чаю…
Борис Маковер оделся. Он омыл руки и прочитал «Шма». Фрида Тамар подала ему стакан чаю с печеньем. «Она тоже выглядит нездоровой, — подумал Борис Маковер. — Кожа у нее стала какой-то желтоватой». Он хотел спросить, что с ней, но торопился к Соломону Марголину. На улице было светлое утро, солнечное, прохладное, полное обещаний долгого летнего дня. Борис Маковер вспомнил вдруг простоквашу, зеленый лук, тертую редьку, которую ели на новомесячье. [269] Он был и болен, и голоден. В животе бурчало. «Таков уж человек, — подумал он. — Он стоит на краю могилы, а желудок требует своего. У каждого члена человеческого тела есть свое предназначение». Борис Маковер поймал такси и велел отвезти себя на Уэст-Энд-авеню, где находился кабинет доктора Соломона Марголина. «По правде говоря, я не могу себе позволить даже такси… Я ноль, ноль. Я гол как сокол. Даже рубашка, которую я ношу, уже не моя…» Такси остановилось, и Борис Маковер увидел Соломона Марголина. Он стоял и ждал его: шесть футов ростом, ровный, как линейка, в светлом костюме и белых ботинках, гладко выбритый. Доктор был свеж какой-то иноверческой свежестью. Он выглядел как барин, как янки, как стопроцентный иноверец. Трудно было поверить, что этому человеку уже за шестьдесят и что он — бывший ешиботник. Как они это называют, эти собаки? Чистый ариец… Доктор Марголин взглянул на Бориса Маковера искоса, с деланной обидой.
269
Новомесячье («рош-хойдеш», иврит) отмечается по еврейской традиции как полупраздничный день.
— Ну, недотепа, входи.
— Прошу тебя, Шлоймеле, будь серьезным. Всему свое время.
— Что случилось? У тебя утонул корабль с простоквашей?
— Не один корабль, Шлоймеле, а тридцать кораблей. Я бедняк, я нищий…
— Ну, я тебе подам милостыню. Заходи, бедняжка.
В кабинете Соломон Марголин сказал:
— Прежде всего, залезай на весы. Вот так… Ого! Что ты жрешь? Камни? Свинец? Ты становишься все тяжелее.
— Я не переедал.
— Что же ты делал? Закладывал за ухо? Снимай жупан. Закатывай рукава…
Соломон Марголин измерил у Бориса Маковера давление. — Да, повысилось…
— Насколько? Высокое?
— Слишком высокое…
— Что мне делать?
Соломон Марголин не ответил. Он молча рассматривал Маковера. Не лишним было бы снять кардиограмму, но для этого нужен аппарат. Другое дело, что это излишне. Он, Соломон Марголин, способен все услышать просто ухом. Он закурил сигарету.
— Ты хочешь сдохнуть или прожить еще несколько лет?
— А что?
— Оставь все свои никчемные дела и поезжай за город. И возьми с собой жену.
— Прямо сейчас? Ты с ума сошел? Да пусть мои враги едут! Все неприятности на мою голову. Мои компаньоны разрывают меня на части…
— Ну, тогда закажи себе саван…
— Шлоймеле, это невозможно! Невозможно все бросить посередине и убежать…
— Да иди ты ко всем чертям, лопух!
Доктор Марголин говорил прямо и ясно. Он, Борис, должен от всего освободиться. Любое волнение для него яд. Соломон Марголин знал, каково положение Бориса Маковера. Анна звонила ему несколько раз. Она со своей стороны контактировала с Рейцей. Соломон Марголин спросил:
— У тебя нет где-нибудь заначки? Ты не оставил для себя где-нибудь пары тысяч долларов?
— Я все вложил в эти суда.
— Я найду для тебя тысяч пять.
— Шлоймеле, я не смогу тебе их вернуть.
— Придурок, ты еще будешь купаться в деньгах! Такие, как ты, делают деньги даже в могиле…
И вместо того, чтобы выписать рецепт, Соломон Марголин выписал Борису Маковеру чек…
2
Борис Маковер был так взволнован и так тронут, что даже не отдавал себе отчета в том, что с ним происходило. Доктор Саломон Марголин протянул ему чек, а Борис Маковер подумал, что это рецепт. Он посмотрел на этот клочок бумаги, увидел на нем свое имя и какие-то цифры, но его мозг еще не осознал того, что уже увидели глаза. Борис Маковер хотел было уже спросить, можно ли обращаться с этим рецептом в любую аптеку, как вдруг понял, что это чек. Лоб его покраснел, лицо стало влажным и горячим. Он хотел было что-то сказать, но в горле у него стоял комок. Он услышал, как доктор Соломон Марголин говорит:
— Теперь я выпишу тебе рецепт…
Борис Маковер поспешно вытащил носовой платок и вытер свое лицо.
— Шлоймеле, ты еврей!..
— Ты сам тоже еврей!..
— Шлоймеле, я не возьму…
Соломон Марголин сразу же вспыхнул.
— Почему это не возьмешь? Тебе это неудобно сделать? Тебе это не подобает? Ну конечно, мы ведь знакомы всего-то каких-то там сорок восемь лет…
— Шлоймеле, ты настоящий праведник. У тебя еврейское сердце. Если бы я не стеснялся, я бы тебя расцеловал. Но мне правда пока не нужен этот чек. Дело еще не зашло так далеко…
— Гордец! Сноб! Остолоп! Да что я для тебя такого делаю? Я просто экономлю тебе несколько долларов. Постыдился бы!
— Правда, Шлоймеле, я не нуждаюсь…
— Раз не нуждаешься, то и не нуждайся, а моего порога чтоб ты больше никогда не переступал! Я думал, что ты считаешь меня своим близким другом, но теперь вижу, что я в твоих глазах ничтожество… Так что ноги в руки и айда! Марш отсюда! Иди к другим врачам… Но с другой стороны, ты несомненно прав. Я настоящая свинья. Что такое пять тысяч долларов? Если тебе нужны деньги, то моя касса для тебя открыта…