Тени стёртых душ

Ariruchy

Люси молча закусила губу, признавая собственное поражение перед силами небесных путов.

— Вы один из высших? — стараясь не упасть на колени в ту же секунду, спросила она.

— Серафим Макаров, — кивнул в ответ и завел руки за спину.

— С-сера… — даже дышать перестала от волнения. — Серафим? — в голове на миг загудела пустота. — Прошу прощения, святейший! — вдруг сощурила глаза и опустилась на колени, кланяясь в очередной раз.

Ей хотелось сейчас просто раствориться

пеплом в воздухе, только бы не находиться рядом и трещать по швам от давления святости стоявшего перед ней серафима — главы триады приближенных к Господу. И не потому, что она впервые видит одного из них, не потому, что она оплошала и не поклонилась сразу. Даже не потому, что серафим начал ее наставлять.

А потому, что слухи не лгали — Макаров действительно видел ее душу насквозь.

— Люси, — он коснулся ее опущенной головы и сказал в более мягком тоне, — дитя, поднимись. Это я должен склонять перед тобой голову, извиняясь.

Поперхнувшись воздухом, она вновь взглянула на серафима и застыла. В мыслях копошились своими мерзкими пальцами разные абсурдные словечки, сжимали клетки с силой и ехидно смеялись на любой трезвый возглас.

— Я, верно, брежу, — запинаясь промолвила, — мне точно послышалось что-то не то.

Вопреки всему Макаров уверенно стал на колени рядом и вновь заглянул ей в глаза:

— Прости.

Одно слово из уст высшего серафима.

И все треснуло, путаясь в новой паутине вопросов.

С этим «прости» внутри все обрушилось мощной лавиной, снося грани сознания и установленные принципы, мысли, надежду.

С этим «прости» Люси вновь ощутила жгучую боль в груди на месте шрама-метки.

С этим «прости» кто-то с размаху зарядил ей по коже сотней ножей.

— Прекратите, — сухо прошептала, но не услышала ни звука, потому что голос не подчинялся.

Схватив себя за плечи, она вновь повторила, ломая преграду из собственных иллюзий.

— Прошу вас, прекратите, — буквы вырывались из глотки резкими глотками воздуха, — прекратите, прекратите! — на вкус он был жестким, горячим и невероятно соленым.

— Слезы?.. — будто самому себе еле слышно сказал Джерар, до этого молча наблюдавший за всей этой сценой.

— Ты плачешь, Люси, — приподняв уголки губ в улыбке, подытожил Макаров и положил свою ладонь на ее подрагивающую от всхлипов голову.

Люси и вправду плакала. Захлебывалась воздухом, в мыслях крича от безысходности и сжимая пальцы до хруста. Она роняла слезы, опять ничего не понимая.

— Почему? — задыхаясь кинула она.

— Мы должны тебе о стольком рассказать, — горько усмехнулся старик и заставил ее подняться, потянув за ослабшую кисть.

— Расскажите, — умоляюще прошептала и с надеждой глянула сначала на него, затем на притихшего Джерара, — я более не могу блуждать во тьме, что скрежещет по моим ребрам.

Серафим

чуть помедлил, сожалеюще следя за ней, но все же кивнул и отошел к господству, стараясь выглядеть спокойно. Но Люси заметила, что-то крепко сжимало его свободу.

— Вина, — вдруг произнес Макаров и сразу же пояснил, — то, что сжимает меня вот здесь, — указал на левую сторону груди.

— Люди зовут это сердцем, — тут же объяснил ему Джерар, чуть повернувшись.

— Сердце, — глубоко вздохнул тот и задумался, — когда-то и я дорожил им, — чуть сжал одеяние ладонью, — когда был человеком.

Этот разговор шелестел в ушах лишним шумом, назойливо кружил вокруг и осадком падал в легких. Люси уже не замечала чересчур яркого света, не обращала внимания на непривычно горячие лучи солнца и даже не думала о том, что здесь слишком душно. В мыслях даже проскочило, что это так приятно — просто стоять и слушать.

Слушать истину, которую искала уже несколько десятков лет.

— Разве серафимы не рождаются из солнечных затмений? — сомневаясь спросила. — Нам так рассказывали.

— Не все, — отрицательно махнул головой старик и продолжил: — Это просто легенда, в которую веруют, но из сотни серафимов, служащих сейчас Господу, так появились на свет лишь пятеро.

— Так мало, — выдохнула, улавливая на языке привкус горечи разочарования.

Ее опять обманули.

— Это одна из причин, почему я перед тобой извинился, — хмыкнул серафим и вдруг абсолютно серьезно и четко произнес: — Ложь.

Так значит, настоящее слово «ложь» такое тяжелое на вкус, хоть в нем и всего четыре буквы.

Такие ненавистные сознанию буквы.

Л.О.Ж.Ь.

Что клеймо, выжженное поверх запекшегося шрама. Символ ее смерти и возрождения, ритм ее благословленной души и топленое золото ее глаз — все было основано на лжи.

— Скажите, — зная, что серафим уже прочитал все ее мысли, произнесла она, — я права?

— Не совсем, — подумал тот и ответил, прищурив глаза.

Вроде бы, и легче от его слов стало, но что-то все еще выводило на коже острым кончиком лезвия вопросы. И тот, кто стоял перед ней, умело читал ее душу вместе с этими ноющими от боли словами.

— Честно говоря, среди миллиардов хранителей было немало сомневающихся в нашей системе: тысячи, как минимум, — начал он, грузно кашлянув.

— Но тех, кто зашел дальше сомнений, — метко глянул на нее, — начал пробивать в этой нерушимой стене отверстие, стирая собственную душу, — запнулся и прикрыл глаза, — каким-то образом минул установленные правила и нарушил негласную связь с подопечным…

Чуть кивнул головой и вновь посмотрел на хранительницу. От его взгляда внутри что-то настойчиво комкало пыль в легких.