Теотль Сухоруков
Шрифт:
«Больно заборист сегодня табак, — подумал я, прикрыв глаза. — Или Тлатольчи усыпляет меня своими речами…».
Маленький мальчик робко жался к замотанному в шкуры старику. Тот сурово отпихнул ребенка от себя.
— Хватит трястись, Се Акатль. Глупо бояться своей судьбы. Девятая весна минула — и тебе необходимо умереть. Только за смертью следует рождение.
Мальчик нехотя кивнул.
— Пей же! — старый жрец протянул Се Акатлю флягу-тыковку со специальным настоем.
Один Тростник сделал большой глоток, скривился от горечи и поднял глаза на старика.
— Эту
Мальчик неуверенно смотрел ему вслед. Он боялся заросшего холма, на котором даже никто не охотился. Страшное место, священное. Однако, нужно идти — и Се Акатль устремился в жесткие колючие заросли.
Эта ночь была ужасной! Мало того, что холодно, а костер разводить в священном месте строго запрещено. Так и духи бродили вокруг, страшные и ужасные. Колдовской настой пробудил в мальчике острое зрение, он видел злобных духов за каждым кустом. Они звали его, манили, клацая острыми зубами, но никто не хотел стать его защитником. Охотник не должен плакать, но мальчик пару раз всё-таки всплакнул.
Он не сомкнул глаз до самого рассвета, маленькое сердце учащенно билось о ребра, а огромные зрачки не хотели, но не могли не видеть ужасы ночи. Жаркое солнце согрело его, разогнало страхи, но не вернуло радости. Дух-покровитель так и не явился. Мальчик не переродился. Значит, он не получит имя, не обретет дома. Не станет славным охотником.
Что делать? Спуститься с холма и соврать старому жрецу, назвав духа наугад? Се Акатль представил себе это и поежился. Врать в таком? Ну, нет!
— Я не вернусь! — выкрикнул ребенок небу, жалея и ненавидя себя. — Раз я умер, что мне делать среди живых?
Вскочив, он кинулся прочь с холма, размазывая по щекам новые слезы. Узкая звериная тропка петляла между кактусами, пышной агавой и сухими кустами, но он четко бежал на север. К большой воде и прочь от родных мест. Хотелось кричать, хотелось выплеснуть из себя тяжелое давящее чувство. И Се Акатль заорал. Прямо на бегу. Он со злостью кричал на весь мир, который убил его и не принял обратно.
— За что?!
Движение было таким мелким, что Се Акатль не сразу сообразил, что случилось. Крохотный колибри вспорхнул с яркого цветка на мясистой плоти кактуса, рванул наперерез человечку. Распахнул свои крохотные крылья, что размывались в марево от частых махов.
— Кхе!
Се Акатль остановился и согнулся пополам. Проклятье! Он проглотил птичку, она просто влетела в его открытый рот. Подобное с мальчиком уже бывало: на бегу в рот попадали мухи или жуки. Неприятно. Приходилось долго откашливать их. Но колибри не откашливался. Не было неприятного комка в горле.
— Проглотил я его, что ли? — мальчик поежился и побежал дальше.
Только вот странное происшествие сбило драматический настрой. Куда-то пропала жалость к себе. И злиться на мир не получалось. Воздух становился всё свежее — озеро близко — и легкость напополам с радостью стали наполнять его грудь. Се Акатль принялся бежать еще быстрее… пока какой-то камень подло не вывернулся из-под его мозолистой пятки. Разогнавшись и потеряв равновесие, мальчик влетел прямо в заросли агавы.
— Аяяяй! — взвизгнул он от резкой боли. Длиннющий шип с кончика стреловидного листа впился ему прямо в голень, почти под основание.
«Ну, уж нет, — нахмурился мальчишка. — Охотники не плачут от боли… Мертвые, тем более, не плачут!»
Он уселся на землю. Тащить шип было страшно — больно глубоко тот вошел. Но Один Тростник собрался с духом, зажал основание пальцами и резко дернул. Жало вылезло, а оттуда…
Се Акатль не верил своим глазам: из раны вместо крови вылезали крошечные яркие перья колибри. И никакой боли! Никаких страданий!
— Что это? — дивился мальчик.
«Место Горбатых Холмов» — ответил кто-то в его голове. Или это ветер шумел? Или уже близкие волны озера шуршали галькой?
— Хуакумитла? Владыка, ты с нами? — голос Тлатольчи пробился сквозь туман.
Я открыл глаза.
— Конечно, мой друг, — улыбнулся я. — Это очень интересная история… Рассказывай дальше.
— Когда наследнику исполнилось девять лет, ему рассказали о судьбе отца, — снова начал плавно раскачиваться Тлатольчи. — Рассказали о том, что его город по праву — Кулуакан — подчинен подлому Иуитималю. Но тот уже ведал свою судьбу. Отказался он от борьбы за Кулуакан, ибо знал, что ждет его более высшая власть. Он отправился в Тепоцтотлан — Место Горбатых Холмов — где местные жители отоми еще со времен Города Богов чтили Небесного Змея. Его тогда уже называли Кетцалькоатлем. Совсем юным пришел Один Тростник в храм бога, но сразу жрецы приметили божественный свет в его глазах. Его обучили сокровенным знаниям и таинствам, и, будучи, весьма молодым, Се Акатль стал верховным жрецом Кетцалькоатля.
— Неужели? — изумился я… чересчур сильно для такого незначительного факта.
— Воистину! — обрадовался Тлатольчи. — А как иначе, если сам бог указывал ему, что и как следует делать.
— Ведь жрецы ему всё говорили…
— А вот и нет! — старик аж прихлопнул в ладони. — Дикие отоми сберегли древнего бога, но почитали его на свой лад. А Се Акатль обрел истинную суть: он заявил, что жрецам Кетцалькоатля следует измениться. Пред богом дОлжно быть чистым. Он запретил им спать с женщинами, определил еду пристойную и нечистую. Повелел не дурманить голову ничем: ни пойлом хмельным, ни травами, усыпляющими дух. А еще он сказал, что богу неугодны человеческие жертвы!
Вот тут я по-настоящему очнулся. Какой-то древний жрец пытался здесь запретить поить богов людской кровью? В мире, где все с ума сходят от желания подкормить красненьким любого бога или духа? И на это повелись?
— Чего? — удивленно переспросил Тлатольчи. Кажется, я последний вопрос вслух задал.
— Жители Горбатых Холмов приняли это? — перефразировал я свое удивление.
— Это было странно, — согласился со мной жрец. — И многие сомневались. Кто-то даже выступал против. Но что сделаешь, когда за поступками Се Акатля следовала воля самого бога! Кетцалькоатль был известен среди многих племен, но именно тогда его слава стала расти повсеместно. Из разных мест почитатели бога стали приходить — и все мечтали узреть мудрого жреца…