Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Должен сказать. Обычно когда побелка начинает осыпаться, она своим видом напоминает треснувшую от перегрева глину. Здесь же было не так. Тут опадающая штукатурка своим видом напоминала пропитавшийся влагой грязный сахар.
Мебель в квартире стояла старая. Многие предметы её были произведены ещё при советской власти. Мебели при этом было немного.
В гостиной стояли диван, журнальный столик и советский сервант. В серванте стояло десять чашек из тонкого костяного фарфора и две фаянсовые статуэтки, изображавшие играющих кошек. Больше в комнате не было
На кухне более всего бросалась в глаза огромная газовая плита, помещавшаяся прямо возле окна. Напротив неё стоял обеденный стол. Рядом с ним – две деревянные табуретки. Возле входа в помещение располагался огромный белый холодильник белорусского производства, почти совсем новый и абсолютно здесь неуместный.
В родительской спальне половину всего места занимала огромная продавленная кровать. Возле неё стояла единственная тумбочка. Напротив кровати высился ободранный шифоньер.
В комнате Сони мебели было побольше. У входа стоял маленький, почти игрушечный платяной шкаф, середину комнаты занимала железная кровать тридцатых годов (нет, серьёзно тридцатых годов!), по одну сторону от которой стояла тумбочка, а по другую были прибиты к стене три массивные книжные полки. Место возле окна занимал старый письменный стол с ящиками. Возле стола сиротливо торчала колченогая железная табуретка. Сидение табуретки было обтянуто коричневым кожзамом.
Аккуратными стопками лежали на письменном столе школьные учебники и тетради. Помещённые в гранёный стакан ручки и карандаши вонзали свои острия в прохладный воздух комнаты.
Книг на полках было относительно немного. Штук пятьдесят, не больше. В моём доме, для сравнения, было несколько тысяч книг.
Стоящие на полках фолианты имели довольно потрёпанный вид. В каждый том было всунуто десятка два закладок.
«По ту сторону добра и зла» Фридриха Ницше, «Хагакурэ» Ямамото Цунэтомо, «Воспоминания» Нестора Махно, «Моя борьба» Адольфа Гитлера, «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина, «Жюстина» Донасьена де Сада, «Цветы зла» Шарля Бодлера, «Повелитель мух» Уильяма Голдинга, «Очерки преступного мира» Варлама Шаламова.
Внимание привлекли «Дон Кихот» и «Стол лет одиночества» на испанском, а также « » на греческом.
Учебные пособия по испанскому и английскому языкам.
Всякие сектантские брошюры, по большей части хаббардистские, но не только.
На самом краю нижней полки лежали один на другом два толстых и ещё не слишком зачитанных тома: «Девушка, которая играла с огнём» и «Девушка с татуировкой дракона» Стига Ларссона.
Книги выглядели довольно новыми, но в каждую из них уже было всунуто гигантское количество закладок.
Я оглядел комнату, стараясь обнаружить здесь что-то ещё. Что-то такое, чего мне так не хватало до полной картины.
Через пару секунд я обнаружил эту недостающую деталь.
На тумбочке возле железной сталинской кровати лежала заключительная часть этой трилогии, – «Девушка, которая взрывала воздушные замки».
Последняя книга была новее всех прочих. В неё было всунуто всего-навсего пять закладок, последняя из которых застряла где-то в середине тома.
Соня, конечно, заметила тот интерес, который я проявил к лежавшей на тумбочке книге.
– Ещё не дочитала, – сказала Соня, бросив косой взгляд на толстый том.
Я посмотрел ещё немного на тумбочку, а затем снова принялся разглядывать книжные полки.
Выстроившись в небольшой аккуратный ряд, на средней полке притаились три человеческих черепа.
Да, именно притаились.
Черепа стояли таким образом, что заметить их сразу было практически невозможно. Справа и слева от них стояли толстые фолианты, закрывавшие посетителю обзор. Черепа были задвинуты в самую глубину полки. Они плотно прижимались и к стене, и друг к другу.
Казалось, хозяйка специально поставила их так, чтобы они одновременно были у всех на виду, но при этом не сильно бросались в глаза.
Экземпляры были повреждённые. Нижние челюсти у всех трёх черепов отсутствовали, носовые кости были сломаны, а верхних зубов не хватало. В макушке одного из черепов зияла большая дыра. Сами кости имели не белый, как в кино, а серо-коричневый оттенок.
– Это ты их? – спросил я Барнаш, указывая пальцем на черепа.
– Что я их? – вопросом на вопрос ответила девушка, недовольно скрестив при этом руки на груди.
– Ну-у-у… – протянул я, не знаю, как лучше сформулировать. – Того? Ну, ты понимаешь.
– Нет, – облегчённо произнесла Соня, махнув рукой так, как это обычно делают для того, чтобы отогнать подлетевшую слишком близко муху. – На кладбище выкопала.
– Понятно, – сказал я, сгорая со стыда.
Да, в ту минуту мне вдруг стало очень стыдно. Стыдно так, что хоть сквозь землю провались.
Ведь я же задал Соне такой неучтивый вопрос! По факту я сказал девушке, что подозреваю её как минимум в трёх убийствах!
Ужас!
Надо было срочно это дело исправить.
Я хотел было попросить прощения, но подумал, что это будет выглядеть странно и не очень уместно. Поэтому я решил перевести разговор на другую тему.
В поисках этой другой темы я снова начал оглядывать комнату. Мой взгляд скользил по углам стенам, стараясь хоть за что-нибудь зацепиться.
И он зацепился.
На сей раз моё внимание привлекла возвышавшаяся напротив кровати голая стена.
Нет, не так!
По правде сказать, эта стена совсем не была голой. Она показалась мне голой в тот момент, когда я заходил в комнату.
Точнее, даже не так.
Когда я заходил, то мне показалось, что со стеной что-то не в порядке, но тогда я не придал этому особого значения.
Так вот, как только я посмотрел на ту стену повнимательнее, мне стало очень страшно.
Там висела солидных размеров репродукция знаменитой картины «The hands resist him». Репродукция была помещена в крепкую деревянную раму, снаружи выкрашенную ни то в очень уж тёмный коричневый, не то и вовсе в чёрный цвет.
– Соня, зачем же ты повесила эту картину здесь?! – дрожащим от испуга и удивления голосом спросил я.