Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
– Обещаю! – тут же выпалил я.
– Обманешь, сволочь! – Соня громко цыкнула зубом, а затем элегантно села обратно на табурет. – На лице у тебя всё написано! Лгун ты по жизни и пьяница.
Ещё не пьяница, точнее, но будешь. Если в жизни твоей ничего не изменится.
Подумай хорошенько о том, как ты живёшь. Авось, и стыдно тебе станет, ублюдок ты малолетний.
Я виновато потупил взор.
– Ладно, не дрейфь! – сказала Соня, громко стукнув меня по плечу. – Ты хороший на самом деле. Но ежели будешь бухать и
– Что это значит: быть человеком? – спросил я, подняв голову и на миг заглянув Барнаш прямо в глаза.
– Это сложно, – ответила Соня.
Девушка отвернулась от меня и стала смотреть на газовую плиту. Некоторое время она молчала.
– Я ведь не просто человеком хочу быть, – вдруг снова сказала она, по-прежнему на меня не глядя. – Я хочу быть настоящим человеком. Как Толя Сливко.
– По-твоему настоящий человек – это маньяк-педофил? – слегка удивлённо спросил я.
– Настоящий человек всегда маньяк, – совершенно буднично, вообще без каких-либо раздумий выпалила в ответ Соня, всё так же пялясь на старую газовую плиту. – Но вообще ты неправильно ставишь вопрос. Не настоящий человек – маньяк-педофил, а маньяк-педофил – настоящий человек. Тут есть разница. Не каждый настоящий человек маньяк. Не каждый маньяк настоящий человек. Но Сливко был настоящий маньяк. Это был настоящий человек! За это я его и уважаю.
Вдруг Соня замолчала. Она всё так же смотрела на газовую плиту.
– Так сейчас хочется подойти вон туда, открыть кран, напустить сюда газу, а потом чиркнуть спичкой и взорвать нахуй целый дом со всеми жителями! – вдруг выпалила она. – Вот сейчас прямо и взорву нахуй! – девушка ловко подскочила и направилась к плите.
Её резкие размашистые движения до того были полны решимости, что я аж вздрогнул от страха.
– Соня, не надо! – выкрикнул я. – Мы же ещё даже чаю не выпили!
– Точно, блядь! – Соня резко остановилась и шлёпнула себя ладонью по лбу. – Давай лучше чай пить!
Она принялась заваривать чай.
Для этих целей она использовала гигантский металлический чайник, всё это время стоявший на плите. Насыпала туда заварки, налила воды и поставила посудину греться на той самой плите, при помощи которой минуту назад хотела взорвать дом.
Когда под чайником заплясали голубые языки газового пламени, девушка отошла от плиты. Казалось, она уже собиралась сесть обратно на табуретку, но тут её взгляд упал на дверцу холодильника, и она резко рванула к нему.
– Блядь, как же я хочу жрать, а! – громко проурчала Соня. – Хочу жрать, блядь! Жрать хочу! – она открыла холодильник и принялась рыться в его содержимом. – Да, хочу жрать в три горла, ебаться хочу, на перинах пуховых дрыхнуть! И чтоб все передо мной на коленях ползали! Так, где тут у нас киевский торт?!
Наконец Соня вынула из холодильника уже начатый киевский торт, поставила его на стол. Затем взяла нож и ловким движением руки разрубила угощение на два неравных куска: один большой и один маленький.
После Соня взяла две тарелки и аккуратно переложила куски торта на них. Ей достался большой, мне – маленький.
Девушка достала из кухонного шкафа две треснутые фаянсовые чашки. Налила в них ароматный чай.
Мы взяли десертные вилки и принялись есть.
– Достоевский был дебил, – произнесла Барнаш.
Она страстно жевала. Рот её был под завязку заполнен тортом.
Что удивительно, говорила она при этом вполне чётко, хотя и гораздо тише, чем обычно. Разбирать слова не приходилось. Достаточно было как следует прислушиваться.
– Я тебе говорю, – продолжала Барнаш, – дебил Достоевский был! Алкаш хренов! Шаромыжник!
Самое приятное на свете – людям больно делать. Он этого так и не понял, мудила.
Читала я «Преступление и наказание». Такая муть. Раскольников там ублюдок полный. Выродок. Совесть его, понимаешь ли, мучает. Одно слово – тюфяк. Рохля. Вы, русские, все такие. У вас и литература такая: что Раскольников, что Обломов. Всё одно. Русский человек всегда рохля. Тюфяк обоссанный. Иван-дурак, блядь. Вы, русские, все быдло.
То ли дело Свидригайлов. Сразу видно – литвин! Жену свою отравил, сволочь. Настоящий человек, блядь!
Хороший он, Аркаша Свидригайлов. Таким и надо быть, чтобы тебя все любили.
– Соня, можно я залам тебе один вопрос? – спросил я.
– Валяй! – ответила девушка.
– Обещай только, что ты меня не побьёшь, – робко вставил я.
– Там видно будет, – невозмутимо ответила Соня.
– Я тогда, пожалуй, промолчу, – виноватым шёпотом сказал я.
– Хуёвый значит был у тебя вопрос! – воскликнула на это Барнаш, громко чмокнув губами.
Она сожрала торт.
– Что правда, то правда, – уныло заметил я.
– Нет, а серьёзно, что за вопрос-то был? – теперь уже с деланным интересом спросила Соня.
– Ты правда ненавидишь людей? – спросил я, посмотрев собеседнице в глаза.
– Говори что хочешь, но мне этих людей не жалко, – она указала взором на видневшиеся в окне соседские дома. – Не то, чтобы я их прям всех ненавидела, понимаешь, но мне их просто тупо не жалко. Если они все завтра сдохнут, мне вообще на это будет поебать. Ну просто поебать!
– Почему? – спросил я.
– Понима-а-ае-е-ешь… – протянула она, опустив голову на стол. – Это сложно. Тебе не понять, ты русский.
Вот рождается человек. Живёт. Потом умирает.
Родился, – сразу в садик. Потом школа, институт. Оценки, экзамены, красный диплом, прочая хуйня. Потом на работу. Квартиру в ипотеку купить надо, машину в кредит. Семью завести, детей родить.
Все вокруг только это и талдычат: надо делать карьеру, надо кормить семью!
Gagne ta vie, как Светка говорит.