Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Притом костюмы эти были просто феноменально убогими. Я подумал тогда, что всё это тряпьё, наверное, купили в каком-нибудь секонд-хэнде по акции.
Впрочем, я не исключал и того, что им могли эти тряпки и даром отдать. Никому такое старьё не нужно.
Чего стоил только костюм зайца! Одну ухо сломано, другого вообще нет. Заячью шерсть изображала какая-то поеденная молью и сильно полинялая сероватая жилетка из дешёвой синтетической ткани. Сделанный из обжитого той же тканью пенопласта хвост едва держался
Остальные костюмы были примерно такого же качества.
Рабы все были очень уставшие. Прямо замученные какие-то. Кроме усталости и лёгкой печали на лицах у них ничего не читалось.
Во всей этой суматохе я вдруг заметил ту самую девочку в переднике, что встретила нас у порога квартиры. Она передавала гостям тарелки со снедью. Это были те самые тарелки, которые рабы приносили из кухни.
Я подошёл к девочке и тихонько заговорил.
– Извини, хотел спросить, – почти шёпотом обратился я к ней, – зачем вы одеваете домашних рабов таким образом?
Она тотчас же повернула ко пнемсвою прелестную головку и ни секунды не раздумывая ответила.
– А это, барин, для того сделано, чтоб сразу видно было, кто здесь – раб низкой категории, а кто – высокой! – сказала мне маленькая горничная.
Ответ её меня малость поразил.
Мы с Мишей спали за стол. Начали есть.
С минуту ничего не происходило. Потом на кухне послышалась возня.
– Пошёл нахуй, сволочь! Не буду я пчёлкой наряжаться! – послышался из кухни мальчишеский голос.
– Делай, что велено, сволочь! Ты никто здесь! Ты – лакей! – ответил ему другой.
Второй голос явно принадлежал мальчику постарше. Наверное, первому из этих двоих было лет одиннадцать или двенадцать. Второму года на два больше, – тринадцать или четырнадцать.
– Ты тоже – лакей! – опять заговорил первый голос.
– Так я не простой лакей, – с невероятной важностью вновь зазвучал второй собеседник, – а ли-и-ивре-е-ейны-ы-ый!
Эти двое ругались там ещё минут пять. Казалось, гости не обращали никакого внимания на их перепалку. Всё были заняты своими разговорами.
Я краем уха слушал, что происходит на кухне.
По прошествии пяти минут ситуация там накалилась до предела.
– Да я тебя сейчас зарежу! – закричал мальчуган, которого хотели нарядить пчелой.
Из кухни послышался металлический звон.
– Что удумал, ирод! – полным ужаса голосом заорал ливрейный лакей. – Да я на тебя наябедничаю! Вот пойду сейчас к госпоже и наябедничаю!
Раздались громкие шаги.
Дверь кухни отворилась, и на пороге её появился ливрейный лакей.
Честно скажу: я чуть не подавился корнишонами, когда его увидел!
Это был крепкий молодой человек лет четырнадцати. Рост у него был где-то метр семьдесят, а вес – килограмм шестьдесят, наверное.
Он был одет пиратом с детского
На плечи его небрежно был нахлобучен криво пошитый из кислотно-зелёной ткани камзол с пластиковыми позолоченными пуговицами в форме сердечек.
На нём были закатанные до колена адидасовские спортивные штаны и одетые поверх несвежих носков сандалии. У молодого человека были крепкие мускулистые икры. Кожа на них была выбрита и натёрта каким-то очень приятным на запах маслом.
Талию подростка обвивал цветастый пояс, оставшийся, видимо, от дамского банного халата. За пояс была всунута игрушечная сабля из посеребрённого пластика.
На голове болтался явно слишком большой для головы парня заячий треух. Это был очень старый, давно уже вылинявший, высохший и наполовину сожранный молью заячий треух. Он изображал треуголку.
Один глаз лакея-пирата был закрыт чёрной повязкой. Она едва держала на голове парня, и тот вынужден был сильно щурить один глаз для того, чтобы она не свалилась.
Подросток, похоже, щурился весь день. Его лицо было просто перекошено от напряжения и усталости. Казалось, его сводили судороги. Возможно, так оно и было.
Естественно, как только я увидел этого, с позволения сказать, ливрейного лакея, – я тут же начал безудержно хохотать.
– Ну вот! – сказала Барнаш, сидевшая прямо напротив меня. – А ты говорил, – зачем? Зачем, дескать, мы их наряжаем клоунами? А вот зачем, брат! Чтоб весело было!
– Это точно! – подтвердил я. – Теперь понял.
– Ты, наверное, в детстве думал, что детсткий утренник – это нужно и убого, – продолжала Соня. – А вот я с детства знала, что это совсем не так! Детский утренник, братец, – это очень весело. Если зайчиком наряжают не тебя.
Эй, – обратилась Барнаш к ливрейному лакею, – сюда иди, быстро!
Лакей тут же подобрался к Соне, согнулась перед ней в поясном поклоне и состроил такую рожу, будто своим внешним видом хотел сказать: «Внимательно слушаю вас, моя госпожа!».
– Значит так, мудила, слушай! – начала Барнаш. – Я хочу «Сникерс». А ещё я хочу «Натс». А ещё я хочу «Милки вей».
Ты можешь это понять, ублюдок!
– Совершенно верно, могу! – быстро оттараторил лакей, сделав теперь каменное лицо.
– Сейчас же дуй в «Монеточку» и принеси мне то, о чём я просила, – спокойным, но очень твёрдым голосом произнесла Соня. – Живо!
Лакей тут же сорвался с места и рванул к двери. В следующую секунду он скрылся за ней.
– Ну всё, пиздец ему! – спокойно произнесла Соня, неспешно поедая огромную зажаренную в панировке рыбину.
На сей раз Барнаш говорила с набитым ртом. От этого её голос искажался и казался каким-то приторно мягким. Когда я услышал этот её голос, мне тут же стало теплее, а во рту у меня сделалось сладко.