The Beginning of the End

MadameD

Потом египтянка втерла Белле в кожу масло, объяснив, что без этого никак нельзя - кожа быстро сморщится. Белла сама уже не раз пожалела о своем противосолнечном креме и соломенной шляпке, и была рада, что эти дикие люди оказались достаточно развиты, чтобы понимать такие элементарные вещи.

Вместо платья Хапимерит накинула на нее длинную просторную одежду из двух полотнищ - вроде рубашки, только не сшитой по бокам. Спохватившись, Белла попросила разрешения постирать свое белье. Хапимерит качнула головой и протянула руку - предложила отдать постирать ей.

Ей

только дай, больше не увидишь…

Белла стиснула зубы, подавляя гнев. Если попытаться сейчас качать права, она сделает себе только хуже.

Наверное, здесь работают прачечники, - одежды на всех служителях чистые. Но Хапимерит, конечно, к прачечникам не пойдет.

Поборовшись с собой немного, Белла отдала египтянке трусики, убедительно попросив дать что-нибудь на смену. Белла не знала, может ли приказать, припугнуть… но старалась держаться с большей уверенностью, чем ощущала. В этом ее единственное спасение.

Помимо стирки, Белла попросила Хапимерит, показав на жгучее солнце и выразительно сложив руки, перевести ее из подземелья куда-нибудь повыше, где есть окно.

Лекарка кивнула. Конечно. Такова, очевидно, была и воля Менны…

Пустыми гулкими коридорами – кто вообще живет здесь? – египтянка проводила Беллу в маленькую комнату, напоминавшую келью. Да это и была келья, в которых младшие жрецы, наверное, жили как иноки. Соломенный тюфяк, столик, табурет, большой кувшин с водой в углу. И высоко в толстой стене – окно-щель. Солнце светило в келью, но человеку ни заглянуть, ни выглянуть наружу было нельзя.

Белла подумала, что в храме наверняка жили и женщины, свободно общавшиеся с мужчинами, – но порядок служения женщин-жриц ей еще предстоит узнать. Если повезет.

Она сразу же заметила на столике свои записи, а также черную кошку-охранительницу. Все эти вещи перенесли сюда, пока Белла мылась. Хотя Белла теперь не удивилась бы, узнай она, что кошка перенеслась сама по себе…

Хапимерит поставила на столик лампу – глиняную плошку, где в масле плавал фитилек. Потом женщина вышла и вскоре вернулась, неся перекинутую через руку простыню – и еще один сверток белого полотна, а также моток крепких льняных ниток с воткнутой в него медной иголкой.

Раскинув ткань на постели, египтянка присела и с удивительной сноровкой откроила отрез медным ножом. Потом протянула полотно девушке.

Белла улыбнулась, радостно поняв, что ей предлагают самой сшить себе набедренную повязку. Присев на постель, она сразу же принялась за работу: лампа давала мало света, и уже близилась ночь. Хапимерит неотрывно наблюдала за ней.

Неужели у этой женщины нет больше дела, с неожиданным раздражением подумала Белла. Может быть, ей приказали не давать пленнице ничего, что могло бы сойти за оружие?..

У Беллы вышел кривой самодельный набедренник, которым она, однако, осталась вполне довольна. Хотя бы потому, что он был. Еще кусок ткани Хапимерит оставила ей про запас.

Кончив работу, Белла села на постели, поджав ноги. Посмотрев на окно, в которое падали

теплые красные лучи, она тихонько запела.

Хапимерит встрепенулась при этих звуках, хотела приказать девушке замолчать… но не сделала этого и стала слушать, подперев щеку рукой. Белла пела “Auld Lang Syne”* - она нежно и грустно выводила старинную балладу, и ей вспоминались последнее Рождество дома, огонь камелька, запах корицы и хвои, шутливые перепалки с Барти. По щекам Беллы потекли слезы, замочившие широкое ночное платье.

Прервавшись и взглянув на Хапимерит, Белла вдруг увидела, как та пальцем утирает потекшую краску. “Любимица Хапи” тоже плакала!..

Их разделяли тысячи лет и тысячи миль, непреодолимый культурный барьер, - но есть вещи, понятные людям без слов, особенно женщинам. Пожилая лекарка поняла, что девушка с золотыми волосами тоскует по родине, дорогой и невозвратной…

Но когда египтянка увидела, что Белла заметила это проявление слабости, лицо Хапимерит ожесточилось, глаза сердито сверкнули. Наверное, роль надзирательницы была ей внове, и она сердилась, что пленница ее разжалобила.

Быстро поднявшись, египтянка взяла нитки с иголкой и ушла, захлопнув дверь.

Расчесывая слежавшиеся от парика волосы деревянным гребнем, который ей оставили, Белла подумала, что могла бы завтра попросить оставить ей нитки и иглу – коротать время за вышиванием, как женщины делали во все времена.

Ее опять не заперли – но храм был огромен и представлял собою лабиринт, знакомый только его служителям; и снаружи, без сомнения, была сильная охрана. Лучники на стенах и мечники у дверей. Конечно, все эти воины подчинялись жрецам Амона. Интересно, знает ли верховный жрец Амона о происках младших?..

Белла сидела, подперев подбородок, глядя, как догорает закат, - а когда стемнело, легла и завернулась в простыню. Гасить лампу девушка не стала. Спать здесь в полной темноте было бы слишком страшно…

Она некоторое время лежала, вдыхая запах камня, глины, воды. Запах египетской чистоты. Потом Белла неожиданно почувствовала, как на нее снизошло умиротворение; она крепко заснула.

Хапимерит разбудила ее рано, за окном только рассвело. Белла широко зевнула, садясь на постели… возвращение в эту реальность было как болезненный толчок, но сегодня показалось легче. Белла уже немного адаптировалась.

Лекарка опять повела Беллу мыться, и во время этой долгой процедуры пленница окончательно проснулась. Хапимерит накрасила ее, надела парик и еще втерла за ушами и между грудей какие-то смолистые благовония.

Потом они вместе позавтракали: белую лепешку, сыр и несколько ломтиков дыни Белла съела с большим аппетитом и даже пожалела, что мало.

Хапимерит согласилась принести Белле рукоделие, и дала хороший кусок полотна, несколько мотков грубоватых цветных ниток и уголек – рисовать. Может быть, отчасти из желания взглянуть – а что на сей раз сотворит “посланница богов”. Кажется, Белла привнесла разнообразие в монотонную жизнь этой женщины.