Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Шрифт:
Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво
Отбивать девчонок у друзей своих.
А наша молодежь, блестя фиксами и тряся патлами, прыскает, потому что они во дворе все подряд перекрутились, не говоря уже об улице.
Катрин у них такая есть, так она с Ропосовым-сынком гуляла, а потом приходит к Ропосову-старику и - в слезы. Так, мол, и так. Ропосов сына - за хобот, а тот - я не я и собака не моя. А дело это заделал дворника Меджнуна племянничек Рамиз. А моя, говорит, подруга, милый папочка, - тетя Зина из "Светоч" магазина. Но она к вам жаловаться не придет, не боитесь. Рифмач! Все друг с другом перекрутились. Тьфу!
И вот кто-то из них говорит товарищу Епреву:
– Пошарь-ка, отец, на коротких. Битлов послушаем.
А Епрев - человек добрый. Он включает короткие, но и там то же самое:
Ну, а только ты с Алешкой несчастлива, несчастлива И любовь (что-то там такое) нас троих.
– А почему здесь то же самое?
– интересуется Епрев.
– Да не базарь-ка ты, дядя Сережа, а дай нам послушать, - отвечает молодежь, и воет, и подпевает, и качается.
Тогда Епрев, назло молодежи, передвинул рычажок, и вдруг мы все слышим ужасные следующие слова:
— В частности, обследование ряда улиц города показало, что среди его жителей очень мало славян. А на улице
Достоевского, например, процент неславян достигает ста процентов.
— Это у нас-то, сукин ты сын!
– взревели мы.
— Интересно, что все они, считающие себя русскими, на самом деле являются...
И тут - хрюк, волна ушла.
— Крути, Сережа, верти, Епрев, - закричали мы.
— Крути! Братья славяне, да что же это такое? Прямая обида!
– закричали мы.
Крутил Епрев, вертел, лазил по эфиру, но волна оказалась уж окончательно ушедшая.
Он тогда перевел на средние, и там в одном месте была тишина и треск, а потом говорят:
– Работает "Маяк". Сейчас на "Маяке" вальсы и мазурки Шопена.
А на кой нам, спрашивается, эти вальсы и мазурки, когда заваривается такое дело? Если всех нас, достоевцев, обвиняют, что мы - не русские. А кто ж мы тогда такие?
– Так дело не пойдет. Мы так не оставим. Надо написать куда следует, чтоб ему указали, если он ученый, что
так себя вести нельзя. Чтоб его пристрожили, заразу, - так порешили мы.
И написали бы единодушно, если бы не Ревебцев. Он слушал, слушал, а потом повернулся и молча пошел к себе домой.
— Ты, Герберт Иванович, куда же это? А писать письмо?
— Не буду я писать письмо. Коли вы такие писатели, так вы и пишите. А я пойду спать.
Но мы попридержали его и велели объясниться. А он уже глядел на звезды.
— Что тут объяснять, - пробурчал Ревебцев, глядя на звезды.
– Вы о том не подумали, а вдруг он - оттуда?
— Это еще откуда оттуда?
— А вот оттуда. Вы ж не знаете, что это был за человек и что это была за волна. Волны разные бывают.
— Боже наш! Неужто и в самом деле мы проявили слепоту и близорукость? А вдруг он и правда какой шпион?
Все хиханьки да хаханьки, а он - шпион, а?
– зашептали мы и тоже стали глядеть на звезды.
Небо было черное, звезды - белые. А за воротами уже визжала молодежь, принявшись за свои обычные ночные штучки.
Столько покойников
За 150 рублей в месяц я уже который год изучаю жуков в одном из научно-исследовательских институтов местного значения.
Работа мне нравится. Жуки не разбегаются, сидят в клетках. Иногда умирают, и нам привозят новых жуков.
Тихие жуки. Вялые жуки. Бодрые жуки. Я прихожу на работу, скушав булочку с помадкой и стаканчик кофе с молоком. Надеваю халат - и скорей к жукам.
А тут у нас помер один одинокий сотрудник. Мы, посовещавшись с товарищами, организовали комиссию, чтобы похоронить его чин по чину. Коллектив пошел навстречу: были собраны немалые деньги, причем многие добавляли от себя лично, невзирая на довольно низкие ставки нашего института.
И я был направлен в морг, чтобы, произведя необходимые формальности и заплатив, подготовить тело нашего коллеги к захоронению.
А была зима. И вечер. И, знаете ли, неуютно так дул ветер и сдувал с крыш тучи снега, создавая искусственный снегопад.
А морг помещался на улице Карла Маркса.
Я толкнул калитку и по протоптанной тропе пошел к домику, светившему желтенькими окошечками.
В первой комнате было тихо и чисто. Среди сугубо медицинской обстановки, положив голову на кулаки, дремал мужчина, который потом оказался нервным.
Я в кратких выражениях объяснил ему цель своего визита.
— У вас гробы есть?
– спросил я.
— У нас гробы есть, - ответил служитель, не меняя положения.
Тогда я объяснил ему, что его труд будет хорошо оплачен. Что я располагаю специальными суммами, которые будут вручены ему без каких-либо квитанций либо расписок.
При слове "суммы" глаза мужчины широко открылись. Он встал и сказал дрогнувшим голосом:
— Да. Они - конечно. Мы ж - люди.
— А он - сирота, - сказал я.
– У него никого нету.
У него была мать, но она умерла. У него была жена, но она
его бросила.
— Конечно, конечно, - бормотал служитель. И, накинув халат, стал идти в другую комнату. Я хотел последовать за ним, но он остановил меня властным жестом.
— Вам туда не надо.
— Почему?
– возразил я.
– Я - нормальный человек.
Я сам многое пережил.
— Дух там особенный, и часто не выдерживают, - тихо сказал служитель, оглядевшись по сторонам.
Я тогда еще подумал, что определенно работа накладывает отпечаток на человека.