Том 1. Стихотворения 1838-1855

Некрасов Николай Алексеевич

Тело

И вправду, я не понимаю Твоей мечтательной беды, Но отчего-то принимаю В тебе участье. Брось мечты! Послушай моего совета: Живи со мною заодно; По мне — на шумном пире света Нам много радости дано. Есть упоенье в сне мятежном, В похвальных отзывах толпы, В труде, в недуге неизбежном, В грозе и милости судьбы; Есть упоенье в вихре танца, В игре, обеде и вине, И в краске робкого румянца Любимой девы при луне. На темный жребий свой не сетуй, Со мной радушно помирись. На пир за мной охотно следуй, Моим весельем веселись. Вкушай земные наслажденья — И, верь, счастлива будешь ты Без этой выспренней мечты О неземном предназначеньи. Итак, дай руку — мы друзья; Тебя сегодня же прекрасно Развеселить надеюсь я…

Душа

Прочь, искуситель! не напрасно Бессмертьем я освящена. Одной враждой, враждой ужасной Тебе до гроба я должна. Пускай она не переможет, Но не без боли вкусишь ты Ее жестокие плоды. Она во сне тебя встревожит, Она на пир с тобой придет, Твое веселье уничтожит, Грудь плющем горя обовьет. Ее укоров дикий голос В тебя вонзится, как стрела, И на челе поднимет волос, Напомня грешные дела. Когда безумством человека Я ниже тела сочтена, Когда во дни земного века Плодов дать миру не должна, — Хоть неусыпною борьбою С грехом, владеющим тобою, Порой от пропасти его Тебя

отторгну я насильно, И хоть однажды — труп бессильный — Ты мне уступишь торжество!..

Дума («О чем тоска и сокрушенье…»)^*

О чем тоска и сокрушенье, О чем вседневная печаль, Роптанья, слезы, сожаленье — Что тратим мы, чего нам жаль? Ужель несчастье жизни краткой Для нас мучительней всего, А счастье так полно и сладко, Что стоит плакать без него?… Пловцов минутных в бурном море Земное счастье неполно, И побеждать земное горе Довольно силы нам дано. Страданье наше, наша мука, Когда их сносим мы с мольбой, За счастье прочное порука В дому другом, в стране святой; Не вечен мир, не вечны люди, Покинем мы минутный дом, На волю вылетит из груди Душа эфирным мотыльком, — И станут перлами все слезы Сиять в лучах ее венца, И пусть страданья, мягче розы, Ей путь устелют в дом отца. Не часто ль ходим мы с отвагой По топким тундрам и горам, Когда хоть мир единый блага Найти за ними мнится нам? Зачем же ропот на страданья, Зачем по мрачному пути Мятежной жизни без роптанья, С отвагой той же не идти; Когда, порою так же трудный, От бед житейских и забот Тот путь не к радости минутной, К блаженству вечному ведет?

<В альбом Марии Фермор>^*

На скользком море жизни бурной Пусть ваша скромная ладья Плывет по гладкости лазурной До темной цели бытия Без бурь, без горя, без ненастья…; Пускай роскошные мечты Вас подарят годами счастья, Слетя с безбрежной высоты… Пускай убийственная скука От вас далеко улетит И никогда печалей мука Младого сердца не смутит.

1840

В альбом^*

Не пошлость старого обычая поэтов Стихами воспевать красавицу свою Причиною тому, что никаких куплетов, Красавица моя, тебе я не пою, Но чувство сладкого и гордого сознанья, Что выше ты похвал, как выше описанья Мадонна — полная нетленной красоты, Чистейшей прелести и чудной простоты, Перед которою чем глубже впечатленье, Тем молчаливей восхищенье…

Мелодия^*

К.А.Д.

Есть страна на севере, сердцу драгоценная; В неге поэтической Пела лишь веселья там лира вдохновенная Песнью гармонической. Сердцу не забыть ее пред природой новою: С ней жизнь сердца связана. Словно драгоценною лентой бирюзовою, Волгой опоясана, Взору предстоит она стройною картиною, Чудом оживленною: Волны нежат слух ее дикой каватиною, С эхом соглашенною; Розы кашемирския ароматом дышат в ней, Небо — как в Авзонии; Соловьи китайские в рощах распевают ей Дивные симфонии. Как она пленительна, ризою пурпурною Солнца облеченная! Как она торжественна в непогоду бурную Громом ополченная! Как она, раскинувши ветви чародейские Полночи мечтательной, Напевает на душу думы нежитейские Силой обаятельной!.. Там, срывая весело лилии цветущие С поля ароматного, Бегал быстро юноша в дни быстротекущие Лета благодатного. Пылкий, любовался он мира лучезарного Стройною красивостью, Ложным обольщением счастия коварного Веря с детской живостью; Жизнь ценил он дорого, девой восхитительной Перед ним представшую. Там сдружился с музой он песнью усладительной Слух очаровавшею. Горя в чашу радостей жизни поэтической Не было примешано; От очей мечтателя дымкой фантастической Даль была завешана; Всё было одето там праздничной одеждою, Всё так улыбалося, И чего-то сердце там, с страхом и надеждою, Ждало — не дождалося… Дни летели соколом… вдруг всё изменилося… Увлечен желаньями, Я простился с родиной; шибко сердце билося Новыми страданьями… Отлетел надежд моих призрак обольстительный, Счастье изменило мне, И теперь гнетет меня думой сокрушительной Горе по родной стране. Шлю привет то вздохом ей, то мечтой суровою; В мыслях каждый час она. Сердцу не забыть ее пред природой новою: С ней жизнь сердца связана…

Наш век^*

Свет похож на торг, где вечно, Надувать других любя, Человек бесчеловечно Надувает сам себя. Все помешаны формально. Помешался сей на том, Что, потея, лист журнальный Растянуть не мог на том; Тот за устрицу с лимоном Рад отдать и жизнь и честь; Бредит тот Наполеоном И успел всем надоесть. Тот под пресс кладет картофель, Тот закладывает дом, Тот, как новый Мефистофель, Щеголяет злым пером. Тот надут боярской спесью, Тот надут своей женой; Тот чинам, тот рифмобесью Предан телом и душой. У того карман толстеет Оттого, что тонок сам, Что журнал его худеет Не по дням, а по часам. Тот у всей литературы Снял на откуп задний двор, С журналистом шуры-муры Свел — и ну печатать вздор. Тот мудрец, тот тонет в грезах, Тот состряпал экипаж И со славой на колесах Трехсаженных марш, марш, марш! От паров весь свет в угаре, Всё пошло от них вверх дном; Нынче всякому на паре Ездить стало нипочем. Ум по всем концам Европы К изобретеньям прилип, Телеграфы, микроскопы, Газ, асфальт, дагерротип, Светописные эстампы, Переносный сжатый газ, Гальванические лампы, Каучуковый атлас, Паровозы, пароходы, Переносные дома, Летоходы, весоходы, Страховых компаний тьма! Пневматические трубы, Стеарин и спермацет, Металлические зубы Сбили с толку белый свет. Доктора свои находки Сыплют щедрою рукой, Лечат солью от чахотки И водой от водяной; В бога здравья тянут воду, Воду всем тянуть велят И, того гляди, природу От сухотки уморят; Водяная медицина Наводнила целый свет, Пациентам же от сплина В кошельке — лекарства нет… С быстротою паровоза Совершенствуется век; Ни пожара, ни мороза Не боится человек. Что для нас потоп, засухи?! Есть такие лихачи, Из воды — выходят сухи, Из огня — не горячи. В деле разные языки, Руки, ноги, голова; Все мы мудры, все велики, Всё нам стало трын-трава. Нет для нас уж тайны в море: Были на его мы дне; Кто же знает? Может, вскоре Побываем на луне. А потом, как знать! с терпеньем Где не будет человек?.. Малый с толком, с просвещеньем Далеко пойдет наш век!..

Офелия^*

В наряде странность, беспорядок, Глаза — две молнии во мгле, Неуловимый отпечаток Какой-то тайны на челе; В лице то дерзость, то стыдливость, Полупечальный, дикий взор, В движеньях стройность и красивость — Всё чудно в ней!.. По высям гор, В долинах, в рощах без боязни Она блуждает, но, как зверь, Дичится друга, из приязни Ей отворяющего дверь. Порою любит дни и ночи Бродить на сумрачных гробах; И всё грустит, и плачут очи, Покуда

слезы есть в очах. Порой на лодке в непогоду, Влетая в бунт морских зыбей, Обезоруживает воду Геройской дерзостью своей. На брег выходит; как русалка, Полощет волосы в волнах, То вдруг смиренно, как весталка, Пред небом падает во прах. Невольно грустное раздумье Наводит на душу она. Как много отняло безумье! Как доля немощной страшна! Нет мысли, речи безрассудны, Душа в бездействии немом, В ней сон безумья непробудный Царит над чувством и умом. Он всё смешал в ней без различья, Лишь дышат мыслию черты, Как отблеск прежнего величья Ее духовной красоты… Так иногда покой природы Смутит нежданная гроза: Кипят взволнованные воды, От ветра ломятся леса, То неестественно блистает, То в мраке кроется лазурь, И всё, смутив, перемешает В нестройный хаос сила бурь.

Провинциальный подьячий в Петербурге^*

1

Ох, времечко! Скорехонько Летишь ты, хоть без крыл. Уж двадцать лет ровнехонько, Как в Питере я был. В питейном департаменте Служение имел, На каменном фундаменте Домишком я владел. С особами отличными В знакомстве состоял, Поклонами приличными Начальству угождал. Как всё переменилося! Мне Питер стал чужой; Всё новое явилося, Чуть пахнет стариной! Секрет мой обнародовать Вновь прибыл я в него, Хоть много израсходовать Пришлось мне для того. Одно мне утешительно, Что ведать кой-кому Секрет такой спасительно. Приступим же к нему: Грамматику, эстетику Из мысли я прогнал. Люблю лишь арифметику, От ней богат я стал. Сперва я от деления Немало получил: Начальник отделения Делить меня учил. По мере повышения Мой капитал толстел И рос — от умножения Просителей и дел. Дало плод вычитание, Как подчиненным я Не брать дал приказание, За вычетом себя. Сложив всё, в заключении Сложенье я узнал, И вышел от сложения Изрядный капитал. Хоть шиворот-навыворот Я правила прошел, Не выведут за шиворот, Куда б я ни вошел! До Павловска катался я Железной мостовой, Парами восхищался я — Не столько быстротой! В воксале, в упоении, Прослушал я цыган: Вот, доложу, уж пение — Что палкинский орган!.. Смотрел намедни «Фебуса»… В нем Сосницкий лихой… Ну точно у Брамбеуса, Смешливый слог такой. Я надорвал животики, От смеха лопнул фрак! Читая «Библиотеки», Не хохотал я так!.. Пришлося «Титулярных» раз Мне как-то посмотреть, Вот здесь так, уверяю вас, Другому б умереть! Над ними, посудите-ка, Смеются так, что страх; Ну, это просто критика: Я сам в таких чинах!.. Вчера смотрел Тальони я, Притом еще в «Тени»: В поступках — благовония И прелести одни. Что это за чудесница! Не жаль пяти рублей! Отменно пляшет крестница, — Но далеко до ней… Весь Невский, чудо Питера, На ваньке облетел; На вывеске кондитера Я диво усмотрел: Там в «Пчелку» с умилением Турецкий франт глядит, Читает с наслаждением Гречанка «Инвалид». Он в красках всё прелестнейших Представил напоказ; Таких вещей чудеснейших И в Пскове нет у нас! Не ждал, чтоб ум в кондитере Был сметлив так, клянусь… Уж подлинно, что в Питере Во всем изящный вкус… Трубой какой-то внутренней На Невский из земли Светящий до заутренней Газ немцы провели. Накрыт стеклянной шапкою, Огонь большой такой Горит гусиной лапкою! Ну так… что день-деньской! Прощайте! оставляю вас. Чувств много, мало слов! В Кунсткамеру бегу сейчас, А завтра еду в Псков…

(2). Снова — здорово!

Хоть друг я в аккуратности, Хоть я не ротозей, Избегнуть коловратности Не мог я в жизни сей. Вернуться с первой станции Я в Питер должен был, Понеже в нем квитанции По делу позабыл. В великую конфузию Был тем я приведен, Как будто бы контузию Мне дал Наполеон. Меня так озадачило, Что тут же на пути, Как в лихорадке, начало В санях меня трясти. Я чуть не обморозился, Не мог ни есть, ни спать; Приехав, прямо бросился Квитанции искать. Хозяйка той гостиницы, Где я стоял, была В тот день у именинницы И комнат не мела. «Ну, это, — молвил радостно Я сам себе, — к добру!» Искал с надеждой сладостной И всё нашел в сору… Душа в каких-то сладостях Тонула у меня; Я в Питере, на радостях, Остался на три дня. На Невском у механика Казал мне кум Антип Картины, в виде пряника, — То есть — дагерротип. Божуся вам сурьезно я: Их солнышко печет; Ну, штука прекурьезная: Немецкий всё расчет! Ходил я в Академию «Помпею» ту смотреть, За что Брюллову премию Пришлося возыметь. Вот это прелесть сущая! Картина вся в огнях, Народу там тьма-тьмущая Пешком и на конях. И видно, что с постели их Спугнул всех ночью страх: Иные без сапог из них, Иные в колпаках. Там мальчик, такой душенька, На улице лежит И точно мой Петрушенька Глазенками глядит. Там деньги, ради прибыли, Сбирает с мостовой, Согнувшись в три погибели, Кащей такой седой. На псковского подьячего Похож, ни дать, ни взять, Теперь с того не для чего Портрета рисовать. Там дама авантажная Катилась впопыхах; Хоть одноколка важная, А вся расшиблась в прах. Сумятица ужасная! Помпея же в пожар Уселася, несчастная, Одна на тротуар. Какой-то хват пригоженький С собой старушку звал: Куда! — Отнялись ноженьки: Последний день настал. Отменно нарисовано, Отличнейшая вещь! Я был к ней как прикованный, Впился в нее как клещ. Так живо представляется, Что хоть рукой бы взять. Брюллов наш отличается, Уж нечего сказать!.. Конторы все питейные, Горевшие в ту ночь, Заводы оружейные Потрафил он точь-в-точь. Я думал: не в чаду ли я? Похоже чудо как; Был в то время в Туле я: Действительно, всё так. Создатель! Что за множество Там разных этих зал; Я всякого художества Там пропасть повстречал. А лучше всех красуется Статуя мужика: Он важно в бабки дуется, И видно, что битка! По выходе из комнат сих Я мимо сфинок шел И было не заметил их, Да надпись вдруг прочел: «Мемноновым представлены В святый наш Петроград, На пристань здесь поставлены». Действительно, стоят. Скажу, огромные сии Две сфинки — чудеса: В фалборках, как из кисеи, Закрыты волоса. Таких чудных окроме я Не видел отродясь: У них физиономия Такая, как у нас! Вот выдумка забавная — В театре маскерад! Попировал там славно я, Уж подлинно впопад. Как в дни великопостные, Во всей таки красе, Такие пресурьезные, Там в шляпах ходят все. На всех салопы черные До самых до колен, А на иных отборные Наряды всех племен; Как будто с чайных ящиков Пришли все в маскерад. Кабы достать образчиков Весь Псков наш будет рад. Уж стали бы отхватывать Мазурку — ай-люли! Сумели б всех порадовать, Как в пляс бы мы пошли. А здесь что? — Как уходятся — Расходятся домой; За это деньги плотятся: Обычай уж такой!.. Раскланяюсь почтительно Теперь без дальних слов; Прощайте! Уж действительно Я завтра еду в Псков!