Том 1. Стихотворения 1939–1961

Слуцкий Борис Абрамович

КВАДРАТИКИ

В части выписывали «Вечерки», Зная: вечерние газеты Предоставляют свои страницы Под квадратики о разводах. К чести этой самой части Все разводки получали По изысканному посланью С предложеньем любви и дружбы. Было не принято ссылаться Ни на «Вечерки», ни на мужа, Сдуру бросившего адресатку. Это считалось нетактичным. Было тактично, было прилично, Было даже совсем отлично Рассуждать об одиночестве И о сердце, жаждущем дружбы. Кроме затянувшейся шутки И соленых мужских разговоров, Сердце вправду жаждало дружбы И любви и всего такого. Не выдавая стрижки короткой, Фотографировались в фуражках И обязательно со значками И обаятельной улыбкой. Некоторые знакомые дамы Мне показывали со смехом Твердые

квадратики фото С мягкими надписями на обороте. Их ответов долго ждали, Ждали и не дождались в части. Там не любили писать повторно: Не отвечаешь — значит, не любишь. Впрочем, иные счастливые семьи Образовались по переписке, И, как семейная святыня, Корреспонденция эта хранится: В треугольник письма из части Вложен квадратик о разводе И еще один квадратик — Фотографии твердой, солдатской.

БОЛЕЗНЬ

Досрочная ранняя старость, Похожая, на пораженье, А кроме того — на усталость. А также — на отраженье Лица в сероватой луже, В измытой водице ванной: Все звуки становятся глуше, Все краски темнеют и вянут. Куриные вялые крылья Мотаются за спиною. Все роли мои — вторые! — Являются передо мною. Мелькают, а мне — не стыдно. А мне — все равно, все едино. И слышно, как волосы стынут И застывают в седины. Я выдохся. Я — как город, Открывший врагу ворота. А был я — юный и гордый Солдат своего народа. Теперь я лежу на диване. Теперь я хожу на вдуванья. А мне — приказы давали. Потом — ордена давали. Все, как ладонью, прикрыто Сплошной головною болью — Разбито мое корыто. Сижу у него сам с собою. Так вот она, середина Жизни. Возраст успеха. А мне — все равно. Все едино. А мне — наплевать. Не к спеху. Забыл, как спускаться с лестниц. Не открываю ставен. Как в комнате, Я в болезни Кровать и стол поставил. И ходят в квартиру нашу Дамы второго разряда, И я сочиняю кашу Из пшенного концентрата. И я не читаю газеты, А книги — до середины. Но мне наплевать на это. Мне все равно. Все едино.

БАЛЛАДА

В сутках было два часа — не более, Но то были правильные два часа! Навзничь опрокидываемый болью, Он приподнимался и писал. Рук своих уродливые звезды Сдавливая в комья-кулаки, Карандаш ловя, как ловят воздух, Дело доводил он до строки. Никогда еще так не писалось, Как тогда, в ту старость и усталость, В ту болезнь и боль, в ту полусмерть! Все казалось: две строфы осталось, Чтоб в лицо бессмертью посмотреть. С тихой и внимательною злобой Глядя в торопливый циферблат, Он, как сталь выдерживает пробу, Выдержал балладу из баллад. Он загнал на тесную площадку — В комнатенку с видом на Москву — Двух противников, двух беспощадных, Ненавидящих друг друга двух. Он истратил всю свою палитру, Чтобы снять подобие преград, Чтоб меж них была одна политика — Этот новый двигатель баллад. Он к такому темпу их принудил, Что пришлось скрести со всех закут Самые весомые минуты — В семьдесят и более секунд. Стих гудел, как самолет на старте, Весь раскачиваемый изнутри. Он скомандовал героям: «Шпарьте!» А себе сказал: «Смотри!» Дело было сделано. Балладу Эти двое доведут до ладу. Вот они рванулися вперед! Точка. Можно на подушки рухнуть, Можно свечкой на ветру потухнуть. А баллада — и сама дойдет!

«В поэзии красна изба — углами…»

В поэзии красна изба — углами. Чтобы — четыре! И чтоб все — свои! Чтобы доска не пела под ногами Чужие песни, а пела бы мои. То, что стоит — не шатко и не валко, Из всех квартир единственное — дом! — Воздвигнуто не прихотью зеваки, Но поперечных пильщиков трудом. Тот труд — трудней, чем пильщиков продольных, И каторжнее всех иных работ, Зато достойным домом для достойных Мой деревянный памятник встает. Корней я сроду не пустил. Судьба. Но вместо них я вколотил тесины. Мой герб не дуб — дубовая изба! Корчуйте, ежели достанет силы.

«Я не могу доверить переводу…»

Я не могу доверить переводу Своих стихов жестокую свободу И потому пройду огонь и воду, Но стану ведом русскому народу. Я инородец; я не иноверец. Не старожил? Ну что же — новосел. Я, как из веры переходят в ересь, Отчаянно в Россию перешел. Я правду вместе с кривдою приемлю — Да как их разделить и расщепить. Соленой

струйкой зарываюсь в землю, Чтоб стать землей И все же — солью быть.

М. В. КУЛЬЧИЦКИЙ

Одни верны России потому-то, Другие же верны ей оттого-то, А он — не думал, как и почему. Она — его поденная работа. Она — его хорошая минута. Она была отечеством ему. Его кормили. Но кормили — плохо. Его хвалили. Но хвалили — тихо. Ему давали славу. Но — едва. Но с первого мальчишеского вздоха До смертного обдуманного крика Поэт искал не славу, а слова. Слова, слова. Он знал одну награду: В том, чтоб словами своего народа Великое и новое назвать. Есть кони для войны и для парада. В литературе тоже есть породы. Поэтому я думаю: не надо Об этой смерти слишком горевать. Я не жалею, что его убили. Жалею, что его убили рано. Не в третьей мировой, а во второй. Рожденный пасть на скалы океана, Он занесен континентальной пылью И хмуро спит в своей глуши степной.

КЛЮЧ

У меня была комната с отдельным ходом. Я был холост и жил один. Всякий раз, как была охота, В эту комнату знакомых водил. Мои товарищи жили с тещами И с женами, похожими на этих тещ, — Слишком толстыми, слишком тощими, Усталыми, привычными, как дождь. Каждый год старея на год, Рожая детей (сыновей, дочерей), Жены становились символами тягот, Статуями нехваток и очередей. Мои товарищи любили жен. Они вопрошали все чаще и чаще: — Чего ты не женишься? Эх ты, пижон! Что ты понимаешь в семейном счастье? Мои товарищи не любили жен. Им нравились девушки с молодыми руками, С глазами, в которые, раз погружен, Падаешь, падаешь, словно камень. А я был брезглив (вы, конечно, помните), Но глупых вопросов не задавал. Я просто давал им ключ от комнаты. Они просили, а я — давал.

ЗЛЫЕ СОБАКИ

Злые собаки на даче Ростом с волка. С быка! Эту задачу Мы не решили пока. Злые собаки спокойно Делают дело свое: Перевороты и войны Не проникают в жилье, Где благодушный владелец Многих безделиц, Слушая лай, Кушает чай. Да, он не пьет, а вкушает Чай. За стаканом стакан. И — между делом — внушает Людям, лесам и стогам, Что заработал Этот уют, Что за работу Дачи дают. Он заслужил, комбинатор, Мастер, мастак и нахал. Он заработал, а я-то? Я-то руками махал? Просто шатался по жизни? Просто гулял по войне? Скоро ли в нашей Отчизне Дачу построят и мне? Что-то не слышу Толков про крышу. Не торопиться Мне с черепицей. Исподволь лес не скупать! В речке телес не купать! Да, мне не выйти на речку, И не бродить меж лесов, И не повесить дощечку С уведомленьем про псов. Елки зеленые, Грузди соленые — Не про меня. Дачные псы обозленные, Смело кусайте меня.

«С Алексеевского равелина…»

С Алексеевского равелина [3] Голоса доносятся ко мне: Справедливо иль несправедливо В нашей стороне. Нет, они не спрашивают: сыто ли? И насчет одежи и домов, И чего по карточкам не выдали — Карточки им вовсе невдомек. Черные, как ночь, плащи-накидки, Блузки, белые как снег [4] , Не дают нам льготы или скидки — Справедливость требуют для всех.

3

Алексеевский равелин — один из казематов Петропавловской крепости в Петербурге, где содержались политические заключенные.

4

Подразумеваются народнические революционеры 60–90-х годов XIX в.

«Я строю на песке, а тот песок…»

Я строю на песке, а тот песок Еще недавно мне скалой казался. Он был скалой, для всех скалой остался, А для меня распался и потек. Я мог бы руки долу опустить, Я мог бы отдых пальцам дать корявым. Я мог бы возмутиться и спросить, За что меня и по какому праву… Но верен я строительной программе… Прижат к стене, вися на волоске, Я строю на плывущем под ногами, На уходящем из-под ног песке.