Том 13. Стихотворения

Гюго Виктор

ПРИ ВИДЕ СТАДА СТРИЖЕНЫХ ОВЕЦ

Вот ветры сумрака летят со всех концов. О овцы, о стада, народы, лязг зубов! А где же ваша шерсть, плачевные бродяги? Идете от своих овчарен вы, бедняги, Под инеем, дождем вперед, вперед, вперед! Вы всех питаете и — голодны! Народ, Где все твои права? И душу кто похитил Твою, о человек? О каменщик, строитель, Где дом твой? Где умы, что воспитали вы, Мужи ученые? Где женский стыд? Увы, Я слышу, как звенят бубенчики вот эти. О девы, где любовь? О матери, где дети? Дрожи от холода, зубами лязгай, скот! Шерсть ваша не для вас, она — доход господ. Не для кого-нибудь, для них собака лает! Ленивцы короли шерсть вашу состригают. Не ваша ли судьба рабыня их сейчас? Ведь шерсть священную бог сотворил для вас, И в глубине души создатель проклинает Дурные ножницы стригальщика. Он знает: Добычей сильного стал слабый. О, грехи! Но где ж священники, где эти пастухи? Никто не защитит тебя, народ, о стадо Мое любезное! Я знаю, что им надо: Состригли шерсть — возьмут и мясо погодя.

Наступает ночь.

Порой они бегут… Сечет их бич дождя, И кажется, что ждет такая же расправа Не только их, но мысль, рассудок, правду, право. Куда же следует, в ужасной тьме дрожа, Угрюмая толпа? И кто ей сторожа? Куда растерянно бежите по дороге, О вы, овчарками искусанные ноги? Не в сновидении ли это вижу я? Зол ветер северный, он жалит как змея. Не сам ли тайный рок враждует с бедняками? Столь много ястребов зачем парит над вами? И если черные есть ангелы среди Такой кромешной тьмы, мне жаль их! Пощади, О ветер! Сжалься, тьма! Ах, сколько здесь мученья! Кто против бедняков в таком ожесточенье? Пусть буре духи тьмы другой приказ дадут! Пусть забавляется, коль хочет, ветер тут, Играя космами могучего пророка; Но бить убогого не надо столь жестоко! Да, обвиняю я! Лишь по твоей вине, О небо,

свысока внимающее мне, Здесь столько темноты. О, скорбь! Здесь все в тумане, Все в заблуждении, в сомнении, в обмане. Здесь ледяная пыль, дрожь, страх со всех сторон.

Темнота усиливается.

Кем послан этот вихрь? За мрачный небосклон Сгинь, стадо бледное! Уходят и уходят… Когда скрываются, что с ними происходит? Они невидимы становятся для нас, В рассеявшейся мгле теряясь с наших глаз; В ночь, в бездну, голые, за этот склон без края Они срываются, бесследно исчезая. О толпы бледные! О черные стада! Во мрак, где плыл ковчег, уйдите навсегда! О, никакая скорбь с той долей не сравнится — Вот так уйти в ничто, так с горизонта скрыться, Оставив по себе лишь нечто вроде сна. Необходимыми загадками полна, Судьба — одна для всех, кто кровью истекает И стонет, бедствуя. Увы, судьба решает Закончить это все, рассеять все лучи Исчезновением блуждающих в ночи!

РАЗМЫШЛЯЯ О СУДЬБЕ

Пощады просит все, что мыслит, возникает, Трепещет, движется, живет и умирает. Неошибающихся не было и нет; И мучатся твои потомки, Иафет, И слезы горькие льют все на этом свете: Мать плачет над детьми, над матерями — дети. Зачем так много мук, и бездна так страшна, И догматы черны, и библия темна? Мы грешны — вот в чем суть. Отсюда — мрак, мученья, И преисподнями полны вероученья, И бездна пред тобой отверста, человека Рек «ужас!» — Элевзис, «проклятье!» — Рим изрек. От тюрем до казарм, я говорю, повсюду, От императоров до крепостного люда, Взглянуть на хищников, взглянуть на вьючный скот, — Повсюду ужас, месть, укусы, злоба, гнет! Живому существу одно дается право На судьбы скорбные. Грозит впотьмах расправа. Приблизься — это ночь. Здесь ад — беги скорей. Кто ангел? Люцифер. Кто смертный? Прометей.

СТРОЯТ ЦЕРКОВЬ

Архиепископ

Строители церквей, запомните, что двери У храма быть должны прекрасны в высшей мере, Чтоб в них легко втекал благочестивый люд. Не только золото и бронза нужны тут, — Брильянты, ониксы употребите в дело: Для храма ничего прекрасным сверх предела Не может быть. Фасад мы с вами возведем Такой величественный, чтобы все на нем Прочли «Иегова» как через вспышки молний. Пусть благовеста гимн плывет, пространство полня, И в душах у людей гремят колокола, Чтоб старцев, и детей, и женщин дрожь брала И чувствовал народ, что место, где стоит он, Священно — этот дом на господа рассчитан. Пусть будет неф высок, пусть будет склеп велик, Чтоб отпущенья глас, хоть глухо, но достиг До грешника, чтоб шло от алтаря звучанье Раскрытого на нем священного писанья. Трон для епископа и стойло для Христа Установите здесь. И пусть, тепла, густа, Лежит ковровая дорожка под ногами Священников, что здесь, вот в этом самом храме, Ваш искупают грех. Пусть люди всей душой Поверят, что плывет во мгле корабль святой, И да почудится им звездное сиянье, Как сквозь листву лесов, как вечером в тумане. Пусть здесь торжественно бормочут и кадят, И пусть алтарь горит зловещим блеском лат — Небесный разум здесь с земным пришел сражаться. Без страха к господу не смейте приближаться. Не надо мишуры и низменных даров. Сказал царь Соломон, созвавши мастеров: «Не стройте на песке, а стройте на твердыне». И внял ему Хирам — и строил храм. А ныне Послушайте меня. В невиданную смесь Мощь Микеланджело объединятся здесь И Рафаэлева невинность. На стене вы Изобразите все: грехопаденье Евы, И Моисея на Синае, и Христа, Когда к Голгофе шел под тяжестью креста, И величавейших гигантов низверженье, И конницу в бою, и всадников смятенье, Пир в Кане свадебный, и Валтасара пир, И язвы Иова! Все, что дивило мир, На фресках пусть горит с отчетливостью яркой. Где мавританский свод сплетён с ломбардской аркой, Пусть темнота картин и статуй белизна Там чередуются. Ведь церковь быть должна От бурь ограждена крепчайшими стенами. Пусть церковь в праздники наполнится цветами. Все, что идет с небес, находят люди там. Король, задумавший украсить должно храм, Голконду б расточил, и все ж бы не хватило. Так расточайте же и злато, и бериллы, И все, чему не быть добычей червяков.

Папа

Кровати ставьте там зимой для бедняков.

ВИДЯ КОРМЯЩУЮ МАТЬ

Господь с тобою, мать! Кормилица священна. О материнство, будь всегда благословенно. Чтоб вечно создавать, явилось ты на свет. Бог Еву сотворил, чтоб вырос Иафет. Луч бездны, напоен священным женским млеком, Дух с плотью сочетав, зовется человеком. Неизреченные седьмые небеса Из блага сотканы; в них свет, любовь, краса. А что наш зримый мир? О, пропасть, стык дорожный! Лишь беспорядок здесь творится всевозможный. Но вот приходит мать, ребенку день даря, — Из темного соска является заря, И звезды падают, в румяном небе млея: Плеяды наверху, а ниже Маккавеи — Подобны лону дня. И должен этот свет Умом и кровью стать. Исток грядущих лет — Любая колыбель! На подвиг бесконечный Всегда употребить готов господь предвечный И света искорку, блеснувшую во мгле, И каплю молока на грешной сей земле, Где без своей звезды дитя несовершенно. Будь, человечество, всегда благословенно!

(Задумчиво)

Но если вспомню я содомские дела, Молоха, Карфаген, всю эту бездну зла, Что ваш закон творит, — коль все это измерю, То дрожь берет. Дракон ужасней, чем Тиберий, Ареопаг — вертеп, где правит Сатана Фемида неспроста людьми ослеплена — Она гнуснейшие свершает преступленья И, если бы прозреть сумела на мгновенье, То испугалась бы она своих весов. Ведь мира этого закон давно таков, Что он казнит Христа и милует Варавву, И превращает он, творя свою расправу, Крик новорожденного в замогильный стон. Да, страшно жить! И я умом был помрачен: Раб долга, королем себя я мнил когда-то. И в Риме как-то раз во мраке каземата Я видел женщину. Повешенья ждала. Уж виселица ей воздвигнута была, И яма вырыта. О приговоре зная, Сказала женщина: «Дитя родить должна я». «Тогда мы подождем», — ответствовал судья. О, если бы тогда не чувствовал и я, Что милосердием полно к нам небо будет, То как бы я дрожал за души тех, кто судит! Чего же было ждать? А вот чего: чтоб мать Дала бы жизнь, чтоб смерть взамен ее принять. Так подчиняется и рок людским приказам, И даже без того, чтоб содрогнулся разум! Над этой женщиной и жизнь и смерть сплелись, Темницу озарив. О, скорбь! Чем ближе жизнь К ребенку, тем скорей колодницы кончина. Два призрака: один — смеющийся невинно, Другой же — сумрачен и преисполнен тьмы, Для двух живых существ свои ключи тюрьмы Несли откуда-то из дали небосклона. О, как прискорбно быть добычею закона! Здесь правосудие доходит до того, Что от бандита мы не отличим его. И если бы дитя в утробе закричало, Воззвало бы оно: «Закон, ты для начала Мать умертвил мою! Ты зол, закон слепой. Вот мать охвачена смертельною тоской, И будет ли она дрожать, стонать, молиться — Заставишь ты меня в убийцу превратиться. О, колыбель моя! Она уже темна, Хотя еще пуста, и вся в крови она. Родившись, я убью. Еще на белом свете И нет меня, а я за смерть уже в ответе!» Но циркуль взял закон и взвесил урну зла: Мала! Измерил он преступные дела, Помножил зло на зло, печальной дал могиле Из ясель выступить, велел, чтоб освятили Над колыбелью гроб, и говорит: «Вот суд!» О, тягостный закон! Желает он, чтоб тут, Где милосерден бог, где день во всем цветенье, Мать с отвращением бы встретила мгновенье, Когда на белый свет появится дитя. Я видел все это. В безмолвии, грустя, Склонилась женщина и не ждала пощады. И погребальный звон вещал в ночи: «Так надо!» И чувствовала мать, что скоро срок придет; Уже шевелится во чреве эшафот.

ПОЛЕ БИТВЫ

Две армии лицом к лицу.

Папа

Мне страшно. Ужас душ я чувствую. О боже, Здесь человек — стрела, но и мишень он тоже. А кто стрелок? За что погибнет добрый люд? Как! Друг на друга здесь две нации идут!

(Приближаясь к армиям.)

Вы одурачены, обмануты, бедняги! Но кто вам право дал из ножен вынуть шпаги? Что означать должны орудья и щиты? Вас дикий трубный рев довел до глухоты. О, вы сильней чем львы, ничтожнее чем мухи! Кто будет ликовать средь скорби и разрухи? Вы право лишь одно имеете: любить. Здесь на земле господь велит вам вместе жить. Суровый долг сокрыт под благостным законом. Как вязам, и дубам, и тополям, и кленам, Велел господь расти и размножаться вам. Ведь хижин жалкий кров — опора всем дворцам. О принцы, меж собой грызясь остервенело, Вы видите кругом лишь землю для раздела, Химеры, славу, власть, и псов, и егерей, А я вокруг себя увидел матерей, И вижу я сердца, которые разбиты, И вижу урожай, попавший под копыта. У света ясный взор, зарей блистает твердь, А здесь с народами играет в кости смерть, И в ужасе бежит отсюда жизнь. Но кто вы, О люди, моему внимающие слову? Вас множество! Вы мощь! Вы корень, ствол и плод Всеобнимающего древа. Пламень, лед, Моря, пески и соль — все ваше! А в пространстве Решите вы летать — для ваших смелых странствий Даль бесконечности. Владеете вы ей! Вы можете сиять, любить, рождать детей. Вихрь подает пример вам для полета в воздух, Для

храмов образцы вы усмотрели в звездах, Работник, держишь все ты мощною рукой. Господень исполин — вот кто ты, род людской. И вдруг начать войну! О, гнусная затея! Титан становится невольником пигмея! Да, невозможное возможно! Ты, народ, О всемогуществе забыл своем. И вот Два жалких короля, два призрака, вампира Два королевства рвут; и кажутся для мира Они великими — безумец молодой И старый дуралей! И скипетр их пустой Колеблется меж них по мере накопленья Людской испорченности, зла и преступленья. Два жалких атома в неистовстве своем Друг другу зло творят, — а ты, народ, при чем? Несчастные рабы! Несется с поля брани Лишь вашей глупости чудовищной рычанье. Марионетки вы! Вам в руки дан клинок, А за кого война — вам это невдомек; И вы не знаете, кого вы здесь убьете, Да и убьете ли, не сами ли умрете — Кто знает? Смерть крыло раскинет над землей, Вы вступите во мрак нестройною толпой, Зачем — не сможете вы объяснить могиле: Носители корон о том не объявили. И все ж пошел в поход народ, неискушен Во лживых ветерках, что обвевают трон. Вы кто? Разбойники? Трубя и барабаня, Вы ломитесь! Одно известно вам заране: Здесь надо встретиться, вступить в смертельный бой, Чтоб противбыл глухой, коль заидет слепой. Вы за отсутствующих бьетесь властелинов. Вот для чего пришли вы, жен своих покинув! Вот для чего вы вдов оставите, сирот! Вы сильный, молодой, бесчисленный народ, — И вы позволили, чтоб эти псы-жандармы, Как будто бы овец, загнали вас в казармы. Война! Австрийцы, в бой! На битву, пруссаки! Вот шомпола, кнуты, победные венки! Под крепким батожьем к победе вы идете И мощь нелепую свою вы отдаете Своим мучителям, вот этим королям. О вы, в составе цифр подобные нулям, Шагайте, гибните, безмозглые созданья! А ваши господа пируют в ликованье Средь черных дел своих. Вы грудой мертвецов Поляжете в траве; оставите отцов Под небом сумрачным; и голубиным взором В мир глянут сироты, оплаканные хором Над колыбелями склоняющихся птиц. О, скорбь великая! Не будет ей границ! Так нет же! Встану я меж вами и могилой. Дрожите! Это я! Я обладаю силой Над человеческой душой повелевать. Я запрещаю вам друг друга убивать. О вы, чудовища, сыны мои, о братья, Друг другу броситься велю я вам в объятья. Как! Неужели здесь, средь гибельных полян, В вас оживет Пифон, взревет Левиафан? О человечество! Вообразишь едва ли, Чтоб где-нибудь в лесах деревья воевали И, потеряв покой, освирепели вдруг, В драконьей ярости сцепляя ветви рук, И смерч вокруг себя заставили крутиться, Чтоб все смешалось в нем — листва, цветы и птицы. Вот хаосом таким и стали вы сейчас Под бурей, что невесть откуда принеслась. А! Вы опьянены победными мечтами, Но вы побеждены своими королями: Их славу на себе любой из вас несет И их ничтожество. Тень королей идет За вами по следам. Вас держат злые длани. Влачите вы ядро, как будто каторжане, А стражники у вас — тщеславие и спесь. Освободитесь же, покуда сила есть; Разбейте эту цепь! Покиньте эти стены — На них кровавое пылание геенны! Ложь, злость, тщеславие, невежество — долой! Мир и согласие! Живите! Кончен бой! Нет! Не дадим земле тонуть в крови и смраде! Невинность глупую использовали ради Преступной выгоды. Не быть орудьем зла Руке, которая бы пользу принесла! Львы, тигры, к вам босой пришел я; умоляю: О, будьте же людьми! Пришла пора такая, Чтоб дать земле покой, чтоб дать расти цветам, Колосьям, и лозе, и всяческим плодам. Да не потонет мир ни в ужасе, ни в горе! Пусть улыбаются нам розовые зори, Чтоб люди благостными стали, как они; Пусть в подданство возьмут нас светлой жатвы дни И колыбели с их живительным качаньем. Мир людям нескольким мы жертвовать не станем! Кровь драгоценную не будем лить мы зря, Не может быть, чтоб вопль хмельного дикаря, Рев, что лишь адского владыку умиляет, Поля бы возмутил, где божий свет сияет! Как! Снова в хижине наденет траур мать, И руки к небесам заломятся опять, И снова ужаснет нас белизною мрачной Мертвец среди полей и под водой прозрачной? Как! Вдовы, сироты и старцы-бобыли Вновь будут слезы лить? Страшитесь, короли! Дела творите вы мрачнейшие такие, Что услыхал господь советы громовые!

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Другое поле битвы. Улицы и площади.

Папа

(появляясь среди сражающихся)

С меня начните! Как! Вы, бедняки, душить Друг друга вздумали? Хотите завершить Взаимной ненавистью бедствия сплошные? Ведь Франции одной вы сыновья родные! Я слышу: подле вас рыдает эта мать. Крестьянин, ты пришел рабочих убивать. Зачем же? Как твоя работа ни зовется, Он в ней участвует. Единство пусть не рвется! Велик ваш труд в полях, где род людской взращен. Ты колос, гвоздь, кирпич, а право — это он. От славного труда не надо отвлекаться. Ведь с трудолюбием все больше крепнет братство. Тот полет огород, другой колосья жнет. Бог — средоточье бездн; свет разума он льет, И оживляет он, и оплодотворяет, И лица потные он одухотворяет. Труд — высший ваш закон; и свят он! Но сейчас Не заступ, не пила, а меч в руках у вас. В чем суть? Опередив крестьянина, шагает Рабочий; он спешит, грядущему внимает. Он слишком быстр; другой уж слишком отстает. Возможно. Бог — судья! Но можно ль, о народ, Слать души в небеса, и копошиться в тине, Кровь проливать рукой, презренною отныне, И заставлять рыдать над крышами набат? Все — жизнь! Нигде господь не выстроил преград. Ах, если есть он там, где явь — лишь ось вселенной, Коль существует цель, порядок неизменный, И коль звезда чиста, и коль заря не лжет, И верный друг земле вот этот небосвод, И если жизнь есть плод, а вовсе не отрава, И если радостны обязанность, и право, Долг, и любовь, и труд, — то, чем бы ни была Небесной молнии мгновенная стрела, Нет ярости такой жестокой, бесконечной, Безбожной, варварской, тупой, бесчеловечной, Которую была б не в силах обуздать Ребенка малого качающая мать. Как! Всюду ярость? Как! Повсюду корчи, муки, Смерть, множество гробов, в крови людские руки? Как! Солнце ясное, и на цветке росу, И милый месяц май в сияющем лесу Тревожит мерзкое зияние могилы? Ах, если победить вы наберетесь силы, То много ль радости? Сердца как лед у вас, И души черными в победный будут час. Подумать только: чем вы братство заменили! Бог создал вас, чтоб вы творили и любили, Растили бы детей у ваших очагов, А вы умеете плодить лишь мертвецов! Вы, преходящие, к чему вы так гневитесь На преходящее? Вы — братья! Примиритесь. Очнитесь! Боже мой! Все ускользает прочь, И уж апостолу внимает только ночь. Но должен он вещать и в мировой пустыне, Где бездна для него подобна толпам ныне.

(Он продолжает говорить.)

ГОВОРИТ В ДАЛЬ, ОКУТАННЫЙ МРАКОМ

Живите, мыслите, надейтесь на успех, И к цели двигайтесь, и все любите всех. Никто не одинок на сей земле. Потребен Любой для каждого. И ты не будь враждебен, Богатый, к бедняку; а ты, о голытьба, Богатому прости. Взаймы дает судьба. Но не дарит она. И рано или поздно Уравновесятся таинственно и грозно Богатство с бедностью. Ублюдочен доход, Который родился из чьих-нибудь невзгод, И кривобокое фальшиво процветанье, Добытое ценой народного страданья. Зловеще дерево, коль труп вблизи него, — Страшитесь, короли, тщеславья своего. Вы, с ним престол деля, души себя лишили И власти. Звук пустой, что вы Романов, или Брауншвейг, или Бурбон, иль Габсбург. И не впрок Вам ваши титулы. Жестокие, как рок, На стройку пирамид гоняли фараоны Народ закованный и зноем истомленный. Что ж в эти глыбищи вместить они могли? Лишь только бренный прах. О, верьте, короли: И Сезострис, и Кир, и Александр могучи, Но суетна их мощь, и быть гораздо лучше Вот этим бедняком по имени Христос. Могущественны вы, но как бы не пришлось О милосердии вопить вам из-за гроба! Здесь — лесть, но кара — там. Умерьте вашу злобу! А ты, о труженик, согбенный под ярмом, Ты, лев, которого считают муравьем, Терпи, мой друг, и жди. Не вздумай только драться. Да, да! Ты вправе жить и даже добиваться, Чтоб плата возросла и труд твой легче был. Согласен я, чтоб ты однажды получил От бесконечности, от благ ее огромных Назначенную часть услад житейских скромных, — Жизнь боле сносную и даже вместе с ней Гармонию, любовь, зарю и гименей. Грядущее — не мрак. Свет в полусне сочится Сквозь пальцы детские. И можешь ты добиться, Чтоб справедливые настали времена. Работа спорится, оплаты ждет она. Очаг свой защищай, не уступай законам, Когда лжесвятость их правам твоим законным Помехой сделалась; ребенку хлеб достань, Но брата не убий, и родины не рань, И город не губи, разгром его затеяв. Ни Вандемьеров, ни святых Варфоломеев К сиянью своему не хочет идеал Примешивать! О, свет возвышенных начал! Надежда не должна быть тщетной и обманной. Не помещают смерть в Земле Обетованной Над безобразною клоакою резни. Палач, кто б ни был ты, кого ты ни казни, Одно бесчестие твое всегда всплывает — Стыд победителя. О, люди! Умирает Свобода бледная, пронзенная клинком. Да, опозорь себя и всех убей кругом — Вот славу извлекать возможно лишь какую Из всех фальшивых дел, затеянных вслепую. Увы! Невозмутим небес бесстрастный взор, Нет для него убийц. И в глубине их нор Оставим палачей. Победу ненавижу, Коль ногти красные я у победы вижу. Мне отвратительно, коль может вдруг попасть Власть в руки мясника и вынуждена власть, Победу одержав, замазывать тотчас же Провалы мостовых песком. И стал бы даже Мне ненавистен рай господень, если б он Убийством был добыт. Как! Значит, и закон — Преступник? И прогресс — разбойник? Опасаться Нам следует весов, где могут оказаться Те злодеяния, которые творим, Тяжеле добрых дел, о коих говорим. О, бойтесь запятнать грядущий день, народы! Убийце не бывать посланником свободы. Светило, чей восход разверзнул бездну, — зло. Не провиденье нам такой прогресс дало, Коль он, устроив ад, стремится в свод небесный. Нет солнц, которые равны объемом с бездной. Смертельных ужасов творить не может суд. Нет прав, которые убить права дают. Коль право смерть несет, оно лишь мститель дикий, И очи демона горят на божьем лике. Звезда бела, и кровь она не смеет лить. Добро, чтоб быть добром, должно невинным быть.