Том 5. Стихотворения, проза

Бальмонт Константин Дмитриевич

Кольца

Ты спишь в земле, любимый мой отец, Ты спишь, моя родная, непробудно. И как без вас мне часто в жизни трудно, Хоть много знаю близких мне сердец. Я в мире вами. Через вас певец. Мне ваша правда светит изумрудно. Однажды духом слившись обоюдно, Вы уронили звонкий дождь колец. Они горят. В них золото – оправа. Они поют. И из страны в страну Иду, вещая солнце и весну. Но для чего без вас мне эта слава? Я у реки. Когда же переправа? И я с любовью кольца вам верну.

Проблески

Возник ли я в кружении столетий, Что наконец соткали должный час, Как мысли усложненной яркий сказ, Как жемчуг, что в искусной найден сети? И где впервые, на какой планете Я глянул в Солнце взором тех же глаз? И здесь, родясь, умру в который раз? Кто мне ответит на вопросы эти? Лишь проблески ответа я найду, И тотчас же их снова утеряю. В ночи, где снам ни меры нет, ни краю. И увидав падучую звезду. Еще в любви. Еще в живом бреду, Когда любовь я песней измеряю.

Любимые

Мы все любили любящих любимых, Которым присудил сладчайший стих Кружиться, неразлучными, двоих, И в смерти и в любви неразделимых. Все в снах земли они и в адских дымах, Две птицы, два крылатых духа, в чьих Мечтаньях пламень страсти не затих И там, среди пространств необозримых. Но, если вечный блеск Франческе дан Медвяным Данте, с ликом обожженным, Желанней мне, бретонский сон, Тристан С Изольдой. Пыткам сердца повторенным Их предал, их качавший, океан, Сумевший дать слиянье – разделенным.

Пантера

Она пестра, стройна и горяча. Насытится – и на три дня дремота. Проснется – и предчувствует. Охота Ее зовет. Она встает, рыча. Идет, лениво длинный хвост влача. А мех ее – пятнистый. Позолота Мерцает в нем. И говорил мне кто-то, Что взор ее – волшебная свеча. Дух от нее идет весьма приятный. Ее воспел средь острых гор грузин, Всех любящих призывный муэззин, – Чей стих – алоэ густо-ароматный. Как барс, ее он понял лишь один, Горя зарей кроваво-беззакатной.

Блеск боли

«Дай сердце мне твое неразделенным», – Сказала Тариэлю Нэстан-Джар. И столько было в ней глубоких чар, Что только ею он пребыл зажженным. Лишь ей он был растерзанным, взметенным, Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар. Лишь молния стремит такой удар, Что ей нельзя не быть испепеленным. О Нэстан-Джар! О Нэстан-Дарэджан! Любовь твоя была как вихрь безумий. Твой милый был в огне, в жерле, в самуме. Но высшей боли – блеск сильнейший дан. Ее пропел, как никогда не пели, Пронзенным сердцем Шота Руставели.

Два цвета

Прекрасен рот, как роза, припадая К другому рту. Прекрасен дар богов. Румяность крови в рденье лепестков, Страсть смотрит в вечность, в сердце расцветая. Из капли счастья – океан без края, Огонь залил все грани берегов. Но есть костры, чей огнь белей снегов, Где дух поет, в отъятости сгорая. Красив в веках тот звонкий сазандар, Что сплел ковер из облачной кудели, Струна любви, пронзенный Руставели. Красив расцвет лилейно-белых чар, Снежистый лотос в водной колыбели. Луна – вдали, как далека – Тамар.

Неразделенность

Приходит миг раздумья. Истомленный, Вникаешь в полнозвучные слова Канцон медвяных, где едва-едва Вздыхает голос плоти уязвленной. Виттория Колонна и влюбленный В нее Буонарроти. Эти два Сияния, чья огненность жива Через столетья, в дали отдаленной. Любить неразделенно, лишь мечтой. Любить без поцелуя и объятья. В благословенье чувствовать заклятье. Творец сибилл, конечно, был святой. И как бы мог сполна его понять я? Звезда в мирах постигнута – звездой.

Микел Анджело

Всклик «Кто как бог!» есть имя Михаила. И ангелом здесь звался. Меж людей Он был запечатленностью страстей. В попранье их его острилась сила. В деснице божьей тяжкое кадило, Гнетущий воздух ладанных огней Излил душой он сжатою своей. Она, светясь, себя не осветила. Стремясь с земли и от земного прочь, В суровости он изменил предметы, И женщины его – с другой планеты. Он возлюбил молчание и ночь. И, лунно погасив дневные шумы, Сибилл и вещих бросил он в самумы.

Леонардо да Винчи

Художник с гибким телом леопарда, А в мудрости – лукавая змея. Во всех его созданьях есть струя – Дух белладонны, ладана и нарда. В нем зодчий снов любил певучесть барда, И маг – о каждой тайне бытия Шептал, ее качая: «Ты моя». Не тщетно он зовется Леонардо. Крылатый был он человеколев. Еще немного – и, глазами рыси Полеты птиц небесных подсмотрев, Он должен был парить и ведать выси. Среди людских, текущих к Бездне рек Им предугадан был сверхчеловек.

Марло

С блестящей мыслью вышел в путь он рано, Учуяв сочетание примет. Преобразил в зарю седой рассвет Повторной чарой зоркого шамана. Величием в нем сердце было пьяно. Он прочитал влияние планет В судьбе людей. И пламенный поэт Безбрежный путь увидел Тамерлана. В нем бывший Фауст более велик, Чем позднее его изображенье. Борец, что в самом миге низверженья Хранит в ночи огнем зажженный лик. И смерть его – пустынно-страстный крик В безумный век безмерного хотенья.