Тонкий лед

Кольцова Оксана

— Так вот, достойнейший Бейнир, — продолжал франк, сохраняя серьезность, хотя глаза у него были жаркие и сумасшедшие, — я вернул кольцо не потому, что не оценил дара, и не потому, что оно мне надоело. Просто, оказывается, я жаден. Чего только про себя не узнаешь. Мне мало одного кольца — я хочу то, что в нем.

До Альвдис не сразу дошло, о чем Мейнард говорит. А когда она поняла…

— Проще говоря, отдай за меня свою дочь, Бейнир Мохнатый, — закончил Мейнард.

Повисла такая тишина, что стало слышно, как орут за стеной дружинники. Видно, вино уже откупорили.

Бейнир издал короткий смешок.

— Ты, чужеземец, без меры храбр. Сначала ты работаешь

и живешь тут, потом шутя убиваешь десяток хороших воинов, потом живешь на соседней земле, как мой сосед, и ведешь себя так, будто в том нет ничего особенного. Ладно, с этим я смирился и даже позабавился, но теперь ты переступил черту. Вот так прийти ко мне и потребовать мою единственную дочь! Да ещё не зная, ответит ли она согласием!

— Погоди, отец, — Альвдис старалась, чтобы голос не дрожал, и ей это удалось. Она сделала шаг вперед, глядя в колдовские глаза Мейнарда. Он не отводил взгляда. — Не это вначале следует решать. Как ты можешь вообще меня просить, франк, если ты дал клятву своему Богу, дал обет, который тебя навеки делает Его рабом? Мой отец освободил тебя из рабства, но есть тот, кому ты будешь принадлежать всегда. И это правда. Мне говорили, что это до смерти, нерушимо — если ты монах, так монахом и останешься. Разве это не так?

— Все так, — согласился Мейнард. — Только я не монах, госпожа.

— К…как? — выдавила окончательно запутавшаяся Альвдис. Таких слов она не ожидала.

— Вот так, — развел руками Мейнард, — я постриг так и не принял. В монастырь приехал замаливать грехи, но счел себя недостойным, и, хотя отец-настоятель предлагал мне сделаться монахом, я решил, что повременю. Сначала, думал, пусть Бог заговорит со мной. Ну, гордыня, что уж тут… Так и жил там много лет.

— Но ты ведь носил их тряпье! — прорычал Бейнир. — Я помню. Как оно там называется…

— Ряса, — любезно подсказал Мейнард. В языке северян такого слова не имелось, и потому пояснения оказалось совершенно бессмысленными, так как сказал Мейнард по-франкски. — Одежда тех, кто принадлежит Богу. Носил, ее и деревянные сандалии на веревках, да только я был даже не послушником. Мне позволили так жить, я денег монастырю пожертвовал. Но Бог в плен меня не взял, не так, как ты думала, госпожа.

— Почему ты не сказал сразу? — прошептала Альвдис.

— Я потом тебе отвечу, — так же негромко сказал ей Мейнард, — потом — обязательно… Ну что, Бейнир Мохнатый, теперь как?

— Да я скорее свой шлем сожру несоленым, чем позволю своей дочери стать христианкой! — взревел Бейнир, словно медведь. Альвдис понимала, что отец растерян и не знает, как отвечать теперь. — Чтобы она молилась деревянному кресту и отбивала поклоны. Тьфу! Никогда такому не бывать!

— Кто же говорит, что свадьбу будем играть по христианскому обряду? — усмехнулся Мейнард. — Ты видишь тут священника? А церковь? Я — нет, и на много миль в округе мы такого не найдем. Нет, Бейнир Мохнатый, тут твоя земля, ее земля, — он указал на Альвдис, — и если я хочу здесь остаться и жить, если тут будут расти мои дети, я приму веру этой земли. Так будет справедливо. Ты сам справедливый человек и понимаешь, что я говорю дело. Если станем мужем и женой, то в священной роще, под взглядами Одина, Тора и Фрейра. Как тебе такое предложение?

— Я тебя не понимаю, чужеземец, — сказал Бейнир, слегка успокоившись. — Думал, что ты сейчас с нами распрощаешься да уедешь в свою христианскую землю, как тебе твой закон велит. Или станешь жить, но словно вдовец, наложницу заведешь, может… А теперь ты говоришь, что хочешь поменять веру, стать одним из нас. Ты слишком мало тут прожил,

чтобы понять, какие мы, но достаточно, чтоб кое-что уразуметь. Нельзя так просто прийти к нашим богам, думая: «Это всего лишь идолы». А твой Бог — он тебя простит, чужак? Он не обрушит свой гнев за предательство на тебя, и заодно на мою дочь? Ты, конечно, человек неплохой, и в соседях тебя иметь всяко лучше, чем Хродвальда, а вот только дочь у меня одна, и я не стану ее отдавать, если ты не подумал.

— Я уже знаю немного ваших богов.

— Откуда бы?

— Альвдис меня научила.

Бейнир мрачно посмотрел на девушку и велел ей:

— Говори.

— Я и вправду ему рассказывала… — Она с трудом понимала, как изложить отцу то, что для нее казалось естественным, как дыхание. — Рассказала, как живут наши боги, показала их, и Мейнард понял. Я видела, что он понял, отец.

— Допустим, так и есть. — Бейнир снова обернулся к франку, провел пятерней по бороде, размышляя. — Допустим, я поверю тебе, что ты искренне хочешь принять наш уклад, но скажи мне, почему я должен за тебя отдавать свою дочь?

— Есть множество причин, — Мейнард был спокоен, как ледник, — для начала, потому, что теперь это не станет для нее нежеланным браком в том, что касается положения. Я владею землей и кораблями, и мы это всю зиму повторяли с удивлением, но теперь, кажется, уже привыкли.

Альвдис услышала сдавленный смешок и покосилась на мачеху. Кажется, Даллу происходящее весьма и весьма забавляло.

— Потом, — продолжал Мейнард обстоятельно, — владения мои хоть и меньше твоих, Бейнир, но находятся неподалеку, а значит, дочь ты будешь видеть чаще, чем если бы ее увезли далеко от тебя. Своим воинам я дал добро на поход с тобой в иные земли, — тут Бейнир насторожился, — и «дракона» отдал Рэву, он знает, что делать с кораблем. Никакого оскорбления богам в том не будет. А самое главное, — тут он интригующе понизил голос, и слушатели невольно подались чуть вперед, даже вождь, — я твою дочь люблю и жить без нее больше не хочу. Вот такая правда.

— Гхм, — сказал Бейнир, в то время как Альвдис пыталась совладать с выражением лица, — хорошо ведешь речи, чужак. Кто-то тебя научил?

— Рэв и Сайф, которым я сказал, что еду свататься, — объяснил Мейнард, — остальные не знают, что везли. А везли мы дары, все по обычаю, и условия я с тобой буду обсуждать, если поладим. Только твоя дочь должна сказать, хочет ли она за меня идти.

Бейнир повернулся к ней.

— Что скажешь, Альвдис?

А что она могла сказать, когда Мейнард уже произнес самое важное? Все слова о положении, о дарах и кораблях не имели для нее никакого значения. Это очень хорошо, что жених состоятелен, соседи не будут судачить. Хотя он франк, все равно будут… Но не в том дело. Он не связан обетом. И он сейчас сказал, что любит.

— Отец, я не против того, чтобы франк получил не только кольцо. Я… — ее щеки наверняка светят алым, как зимний закат. — Я ему свое сердце уже подарила, и его дар приму с радостью.

— Ох, что же вы со мной делаете, — прорычал Бейнир, — что вам в голову двоим взбрело!

Но тут Далла ухватила мужа за рукав.

— Бейнир… Ты же видишь, что они влюблены. Дай согласие.

— Он же франк, Далла!

— Он спас ее от смерти, — твердо сказала мачеха, — никаких иных даров мне не нужно. А тебе? Или ты предпочел бы, чтоб твоя дочь стала наложницей северянина Хродвальда, а не женой франка Мейнарда? Не законной супругой в счастливом браке? Так вот мое слово, если оно для тебя что-то значит: давай свое согласие и отправляйтесь обсуждать дары, и будем праздновать помолвку.