Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Во, Клавдю судьба наказала!

— Ничуть. Дочуху любит. Ее все балуют, даже Вов­ка из Германии посылки ей шлет. Юрка, как ни квасит, о дочке помнит и не обижает никогда.

— И то ладно. Разбегаться не собираются?

— Нет. Грызутся, но живут. Дочь держит.

— Как назвали ее?

— Настенька она, Настасья, Анастасия!

— Хорошее имя. Пусть счастливой и здоровой ра­стет. Авось, хоть один нормальный человек серед них будет.

Незадолго до освобождения к Варваре в зону при­ехали все сыновья. Лишь Володя, уехавший за грани­цу, не сумел появиться. Младший сын прятался за спины старших, изредка смотрел на мать. Он очень изменился внешне, похудел, постарел. Лицо изрезали морщины, побелели виски.

— Чего прячешься? Коль приехал, что-то надо? Го­вори, что привело? — спросила мать сына.

— Дом твой сносить собираются. Взамен квартиру дадут. Ну, а одна получишь однокомнатную. Разве не обидно? Сама знаешь, где мы ютимся, почти в подва­ле. И шансов на получение другого жилья нет совсем. Заработков едва хватает на жратву. Пропиши нас у себя. Помоги хоть этим.

— Я отписала дом всем, кроме тебя,— поджала губы бабка.

— Мам, завещание можно переделать,— предло­жил старший сын.

— Нет, ребятки, не стану менять свое слово. Не могу простить. Болит сердце от обиды, что мой сын позволил чужой бабе ударить мать, а потом в тюрьму посадил. Пусть живет, как судьбой определено. Я ему помогать не стану.

— Ради Насти прости! — попросил старший.

— Не могу!

— Ты же мать, бабушка! Перешагни через свою обиду.

— Нет...

— Ты тоже виновата перед этой семьей. Все же они свои, помириться нужно.

— Ни в жисть. До смерти не прощу. Если б не нуж­да с квартирой, так и не появился б. Тоже мне — сын!

— Ты сама ему запретила.

— Если б не он, я тут не была б.

— Мам, ты самая лучшая, добрая, умная. Зачем нужно столько зла сеять вокруг? — услышала младшего.

— Не лижи мне жопу, она и так мытая! — обрубила зло.

— На, вот фотография дочки. Привез, чтоб гляну­ла. Если ты так, то только на снимке увидишь ее,— сказал сын и, обратившись к братьям, добавил,— я во дворе вас подожду

Варвара не отдала фотографию. Держала ее при себе повсюду, не разлучаясь ни на минуту. Со снимка на бабку смотрели большие синие глаза. Они смея­лись так знакомо, словно кто-то добрый снял со стены в доме Варину детскую фотографию и, переделав на цветную, вернул хозяйке на радость. На обороте снимка внучки было написано: «Бабулечка, я тебя люблю!»

«Настенька, зайка моя! Лапушка! Все я сделаю для тебя. Приму и прощу»...

...— Платонов, Вас Федор Дмитриевич вызывает! — услышал голос сотрудницы отдела в открывшуюся дверь.

— Егор, срочно мчи к Соколову!

— Зачем? Я же недавно был у него.

— Беги!

— Что случилось?

— Твой сын. С ним беда! Руки на себя наложил. Не знаю, сумеют ли спасти его? — сказал Касьянов и предупредил,— Егор, помни: как только увезут осво­божденных, к вечеру обещают новую партию. Их при­нять нужно и оформить сразу. Постарайся вернуться к тому времени.

— Хорошо! — крикнул уже снизу Платонов.

Александр Иванович встретил Егора хмуро. Пожав руку, позвал за собой в больницу.

— Он жив? — спросил Егор неуверенно.

— Сейчас даже не знаю. Когда я уходил, он ды­шал. Вены себе повредил, козел! Кровь так хлестала, всю камеру уделал. Да еще в больничку не хотел, упи­рался сволочь, спешил Соколов.

Когда Егор вошел в палату, Роман лежал под ка­пельницей. Кроме врача, возле него дежурило два ох­ранника, не сводившие с зэка глаз. Следили за каж­дым движением его.

— Ромка, зачем ты это сделал? — присел Егор по­ближе.

Зэк молчал.

— Опять потерял сознание. Слишком много крови потерял. Еще минут десять, и спасать уже было бы некого,— сказал доктор, тяжело вздохнув.

— С чего это он?

— Не знаю. Ко мне его принесли умирающим. Он и теперь не лучше.

— Чем он вены повредил себе? — спросил Пла­тонов.

— Это не мудро. Без проблем мог справиться. Шконки в одиночках оббиты металлом. Что стоит зад­рать угол? Да и при себе имеют всякое. Как ни шмо­нают, все равно проносят с собой стекло и гвозди. Уж до чего только не додумываются наши люди, чтоб адми­нистрации насолить.

— Чтоб поплатиться жизнью? Странная логика...

— Это своего рода бунт. Протест против заточе­ния! Так многие поступают в неволе,— говорил врач.

— При чем здесь администрация зоны? Не она осу­дила. Пусть бы на воле права качал. Здесь ничего не добьется! Наоборот, против себя настроит,— наблюдал Егор за Ромкой.

— Все так. Но эти люди отчаянные, смелые и ча­сто бывают с нервными отклонениями.

— Вломить бы за такие фортели! Да по отклонени­ям! Просто устал от баланды. Захотелось жратвы по­вкуснее. Вот и все! Еще здесь он от работы откосит несколько дней. Передышку себе устроил по полной программе. А Вы говорите отклонения! — усмехнулся Егор и, глянув на Романа, поймал на себе его люто ненавидящий взгляд.— Верните его в камеру!

— Ну, нет! Я подчиняюсь распоряжениям Соколо­ва. Не Вашим. К тому ж больного сейчас перемещать опасно, он под капельницей. Ему на восстановление потребуется время, и я буду настаивать...

— Доктор, тут не гимназия, а зона. Когда до Вас дойдет это? — злился Егор.

— Я понимаю! Но я — врач, а не судья. Потому буду настаивать на лечении.

— А если он у Вас все лекарства сожрет или укра­дет как в прошлый раз?

— В нынешнем комплекте страшнее поноса для него ничего не будет. Конец месяца, все закончилось,— развел руками доктор.